: «Брось в воздух блестки, и пусть они падают там, где им вздумается».
Я сажусь за кухонный стол с огромной картонной коробкой, несколькими тюбиками краски и ножницами. Мне нужно как-то исхитриться и сварганить наряд для открывающего номера.
Я практически не вспоминала о доставшейся мне достопримечательности (ранчо «Кадиллак») с того дня на танцевальной репетиции, когда их распределяли. Я бы не заморачивалась с подготовкой дурацкого задания для конкурса, но вообще-то достопримечательность у меня крутая.
Разумеется, в Техасе есть места и поизвестней, о которых не слышал только ленивый, но есть и тайные сокровища. Например, огни Марфы[41], колодец Иакова[42], Долина динозавров[43] или, скажем, скульптура Prada[44], в паре часов езды от Кловера. Мне кажется, и ранчо «Кадиллак» относится к этой самобытной категории. С одной стороны, оно буквально воплощает собой Техас, с другой – абсолютно не укладывается в рамки стереотипов.
Ранчо «Кадиллак» – это арт-инсталляция возле дороги в Амарилло: старые кадиллаки, стоящие в ряд и вкопанные носом в землю на обочине дороги. Краска на них давно выгорела под солнцем, и все кому не лень развлекаются, разрисовывая их граффити. Только я понятия не имею, что можно такое придумать, чтобы заявить со сцены: «Я – ранчо „Кадиллак“. Это же очевидно!»
У мамы кончился лед, и она заходит на кухню (да, она пьет шампанское со льдом).
– Это для школьного проекта? Тебе нужно сегодня как следует выспаться, чтобы завтра хорошо выглядеть, Пышечка. Сон для красоты.
Она убьет меня за то, что я не подготовилась заранее.
– Это… Э-э-э… Это мой реквизит к открывающему номеру.
Мама опускается рядом.
– Вот это новости!
Я киваю.
– Ладно, – говорит она. – Ладно. Мы справимся.
Потом смотрит на бумажку, выпавшую мне на жеребьевке.
– Ранчо «Кадиллак».
Я наблюдаю, как мама встает, достает из шкафа высокий пластиковый стакан, наливает немного шампанского и протягивает мне. Я беру стакан, но продолжаю молчать, чтобы она вдруг не передумала.
– Сможешь влезть в эту коробку? – спрашивает мама.
Я окидываю коробку взглядом и делаю глоток шампанского. Пузырьки шипят у меня в горле.
– Ага.
– Тогда сбегай-ка в гараж, принеси катушку с той широкой резинкой, клеевой пистолет и мою коробку баллончиков с краской.
Вернувшись с искомым, я застаю маму вовсю трудящейся над коробкой, которую она решительно кромсает канцелярским ножом.
– Пышечка, у тебя будет лучший костюм на открывающем номере!
Я делаю очередной глоток из стакана, и у меня все тело зудит от удовольствия.
Несколько часов и еще одну бутылку шампанского спустя я говорю:
– Мам?
– Да, Пышечка?
– Спасибо, что разрешила Милли участвовать, несмотря на то что она солгала.
Мама опустошает бокал.
– Она славная девочка. Очень милая. И улыбка у нее добрая.
Я жду какого-нибудь комментария по поводу Миллиных размеров и того, как они портят ей жизнь, но мама лишь открывает следующую бутылку.
Мы молча покрываем коробку белой краской, а когда она почти высыхает, мне в лицо брызгает что-то холодное. Я провожу пальцем по щеке. Краска.
– Ах, вот оно как?! – Я стряхиваю краску с пальцев маме на нос.
Мы хохочем. Хохочем до слез. Когда так смеешься, остановиться уже невозможно, и в конце концов начинает болеть живот. Кажется, я пьяна. А мама уж и подавно. Но мне хорошо – да и кому нужен сон для красоты, если есть шампанское?
Когда мы наконец заканчиваем, на часах уже час ночи. Стол мы так и оставляем – заваленным кусками картона и испачканными краской газетами. Буян запрыгивает на него и, принюхавшись, виляет хвостом, задевая маленький картонный «кадиллак», расписанный аэрозольными красками.
Я его примеряю. «Кадиллак» держится у меня на плечах за счет широких резинок и свисает чуть ниже пояса. Получился он до чертиков смешным, но чертовски безупречным.
Перед тем как лечь спать, я открываю парадную дверь. На улице темно и тихо. Стоя здесь, я ощущаю, как весь наш дом словно наполняется новыми возможностями. Мама выключает свет в коридоре у меня за спиной. Я прикрываю дверь и запираю ее на засов.
Вскоре я уже ложусь в постель и пишу Эллен полный список того, что мне понадобится завтра на шоу талантов.
«ВЕЛИКОЛЕПНО», – отвечает она.
Шампанское, по-прежнему искрящееся в крови, меня убаюкивает.
И впрямь великолепно.
Пятьдесят девять
ЭЛЛЕН: Эй, конкурс уже сегодня. СЕГОДНЯ!
Сообщение Эллен – первое, что этим утром вызывает у меня улыбку. Однако я вся в сомнениях: не приснился ли мне вчерашний вечер? А потом смотрю себе на руки и вижу пятнышки засохшей краски.
До выхода остается несколько часов, и я использую их, чтобы как следует оттереться губкой в душе и с помощью шпилек соорудить на голове некое подобие высокой прически с распущенной челкой.
Ногти я аккуратно крашу темно-фиолетовым лаком. Потом заглядываю в шкаф – просто убедиться, что больше мне ничего не нужно.
Впереди, ровно посередине, висит красное платье, которое купила мне мама. Я приподнимаю пластиковый чехол и вытягиваю краешек подола, разглядывая блестящую ткань.
Тут мама со стуком заходит в комнату, и я плотно захлопываю дверцу шкафа.
Она уже накрашена, одета и готова весь день играть гламурную хозяйку конкурса.
– Пора идти, – говорит она. – Я подожду тебя в машине. – Потом поворачивает голову набок. – Отлично смотрится. Твоя прическа. – И закрывает дверь, прежде чем я успеваю сказать спасибо.
Я на секунду присаживаюсь на край кровати, беру магический шар и сильно его встряхиваю.
Определенно да.
И тогда я открываю шкаф.
•
Вся гримерка в тумане из лака для волос. Я серьезно: и рта нельзя раскрыть, чтобы не наглотаться испарений. Все столики завалены декоративной косметикой, цветами, плюшевыми мишками, вазелином и энергетиками.
Участницы репетируют выступления к шоу талантов: напевают себе под нос, подкрашивая губы; повторяют танцевальные связки, поливая волосы лаком; декламируют монологи, покрывая ресницы тушью.
Я даже не успеваю нормально оглядеться, как вдруг в глубине гримерки замечаю Милли. На голове у нее огромная копна волос… Настолько огромная, что у нее наверняка есть своя Солнечная система. Серьезно, Милли стала выше сантиметров на десять, не считая каблуков. Она улыбается и машет.
Перед зеркалом у меня стоят букетик подсолнухов в папиросной бумаге, перетянутой шпагатом, одинокая красная роза и бутылка сидра. Сначала я достаю открытку из букета.
Ни пуха ни пера!
Бо и Лорейн
К стеблю розы прикреплен листочек, на котором значится:
Целую, мама
Конверт, приклеенный скотчем к бутылке, я открываю последним.
Хотела прислать тебе выпивку покрепче, но Дейл не разрешил. Кайфоломщик. Задай им жару!
С любовью, Ли (и Дейл)
Вот бы Люси была здесь. Не для того чтобы смотреть, как я выступаю, а ради этого. Потому что кажется, что это мгновение принадлежит не только мне, но и ей.
Я едва успеваю накраситься, как миссис Клоусон распахивает дверь и кричит:
– Десятиминутная готовность, дамы!
Эллен сидит рядом со мной с телефоном в руке. На ее щеках горят два четко очерченных красных пятна, а слишком яркая помада размазана по передним зубам.
– Тим, – произносит Эл. – Этот козлина траванулся. Теперь у меня нет спутника, Уилл!
Все это время конкурс красоты представлялся мне настолько безнадежным предприятием, что я даже не вспоминала об этой проблеме. Я качаю головой.
– И у меня нет.
Эл дышит слишком быстро. Я уже забыла, как она нервничает из-за подобных пустяков.
– Так, слушай, не переживай насчет спутника, ладно? – говорю я и, понизив голос, добавляю: – Мы можем сопровождать друг друга. Вообще-то так будет даже круче, ведь правда?
Она на секунду закусывает нижнюю губу, потом кивает.
– Пять минут! – кричит миссис Клоусон. – Пора строиться, дамы!
•
Если где-то на небесах есть Богиня, я абсолютно уверена, что она выбрала наши с Эллен эмбрионы среди множества других и произнесла: «Вот эти!»
Диксон. Драйвер.
Согласитесь, идеальней некуда.
Мы стоим за сценой в алфавитном порядке и ждем сигнала на выход. Эл достались «Даллас Ковбойз»[45], поэтому в руках у нее сине-серебряные помпоны, а на голове – ковбойская шляпа в тон. На мне мой «кадиллак». Мы так крепко сцепили руки, что они почти немеют.
Я пытаюсь восстановить в голове танец, который мы репетировали бесчисленное множество раз, но память отказывает, точно в голове у меня лабиринт, а я разыскиваю в нем призрака.
Бека Коттер передает Эл баночку с вазелином.
– Смажьте губы и десны, – говорит она. – Так легче улыбаться.
Мы переглядываемся, пожимаем плечами, окунаем пальцы в вазелин и размазываем его вокруг своих улыбающихся ртов. Вкус у него отвратный.
– Спасибо, – говорю я Беке.
Мэллори, стоящая в наушниках в нескольких метрах перед нами, произносит:
– Вперед! Вперед! Вперед!
Мы проносимся мимо нее, и в тот самый миг, как меня окутывает свет прожектора, память возвращается. Мы двигаемся кругами, так что у каждой есть ровно две с половиной секунды, чтобы назвать свое имя.
Потом песня заканчивается, и свет гаснет, а я пытаюсь понять, как все закончилось так быстро. Кажется, будто жизнь поставили на ускоренную перемотку, где все голоса звучат смешно и пискляво.
Дальше – выход в купальниках. Мне и не приходило в голову, что у меня не будет возможности уединиться для переодевания, однако так и происходит: никакой приватности. Переодеваясь, я стратегически не снимаю юбку и, стоя в ней, натягиваю купальник до пояса. Потом, улучив момент, оглядываю гримерку. Оказывается, я единственная, кто какого-то черта пялится на окружающих. Должна признаться со всей откровенностью: вокруг меня куча сисек, и всем на это наплевать.