Уже через неделю он стал оказывать Лере недвусмысленные знаки внимания. А она, неожиданно для себя, стала отвечать ему взаимностью.
В тот день, когда они впервые разделились для выполнения заказного убийства, Лера была с Яшей, а когда он позвонил ей через два часа и попросил приехать, она не сразу смогла собрать свои разбегающиеся мысли.
– Давай я приеду к тебе? – спросил он.
– Зачем? Чтобы ты меня убил? – нервно спросила она.
– Нет, чтобы вместе поехать на дело. У меня есть идея. Это будет круто. Такого еще не было. Ты не думала об этом?
Лера задумчиво смотрела на свой стакан с зеленым чаем.
– О чем именно? О квартире или о совместной акции?
– Я всегда хотел предложить тебе руку и сердце. Но боялся, что ты в меня не поверишь.
– Тогда мы зря теряем время. Оно слишком быстро утекает. Нельзя терять ни минуты.
Яхонт кивнул и достал из бардачка пистолет с глушителем.
Он улыбался.
Лера и Яша любили друг друга всю ночь. А потом они вышли из дома, сели в автомобиль Яхонта и поехали в сторону области. Они выехали за город. Яхонт гнал как бешеный. Чтобы хоть как-то успокоить его, Лера взяла его за руку.
– Мы ведь с тобой почти помолвлены, да? – спросила она.
– Да, мы помолвлены, – с улыбкой ответил Яхонт.
Сергей наблюдал за ними через видеорегистратор. Выбранный метод терапии действовал.
Через несколько месяцев тело Яхонта нашли в Лас-Вегасе. Тело Леры так и не нашли.
А пока впереди у Леры и Яши была целая жизнь.
Зеленая нога
В начале ноября приехал в наш город столичный дворянин Мерещаев по делам полученного им в наследство имения, что в нескольких милях отсюда.
Одним туманным днем его рессорная коляска остановилась у широких ворот постоялого двора. Человек в потертом, с барского плеча, сюртуке спрыгнул с подножки и торопливо стал разгружать багаж.
Завидев приезжего, хозяин гостиницы, скромный, невысокого росту человек с редкими, топорщившимися на макушке белыми волосенками, выбежал с крыльца, держа в руке качающийся на медном кольце фонарь. Он и несколько ушлых слуг, появившихся, подобно теням, откуда-то из-за дома, помогли приезжему выйти из коляски. Последний плотно кутался в пелерину на меху, голова же его увенчивалась большой шляпой с широкими полями и высокой тульей. По всему было заметно, что он боится чрезвычайно холода. Зябко прячась в свою пелерину и окуная насколько возможно глубоко в воротник голову, приезжий пробежал по двору и нырнул в дом. За ним поспешно последовал хозяин, несколько удивленный поведением своего нового постояльца, так как о ту пору настоящие холода вовсе еще не показывались.
Войдя в комнаты, ему с любезностью предложенные, Мерещаев скинул на руки слуге пелерину и шляпу и остался в дорожном костюме какого-то неожиданного цвета, ближе всего походившего на цвет гренландского апельсина, если бы таковой существовал в природе. Говоря о внешности приезжего, можно только отметить, что ростом он был невысок, но и не особенно мал, телосложения несколько тщедушного, лицом бледен и недурен собой, даже и вовсе недурен, если бы не портили его нервическое подергивание уголков рта и отталкивающая манера взглядывать вдруг из-под опущенных век как-то дико и тревожно. Он заказал обед и, оставшись один в комнатах, стал быстро ходить, как бы даже наслаждаясь громким скрипом старинных половиц под ногами его. Подойдя к часам, он долго их рассматривал, но потом в досаде щелкнул пальцем по часовому стеклу и удалился к шкапу. Пристально оглядев шкап (вполне приличный, ореховый, провинциальный шкап), он как будто остался им доволен и направился решительным шагом к окну. Но, заметив в окне подступающую осеннюю темень и невнятную мгу, Мерещаев сразу как-то поник и сел с мрачноватым выражением лица на канапе. Тут в дверях показался слуга его, носящий не без гордости царское имя Порфирий. Порфирия сопровождал гостиничный лакей с обедом. Мерещаев сменил дорожное платье на скромный халат, подбитый байкой, и сел отобедать. Отведал наваристых щей, вкусил вареную дичь и холодного поросенка. Тут вновь вошел лакей, на этот раз с омлетом, который взбит был на галльский манер, и при том с отечественной щедростью нашпигован салом (блюдо это, поистине огненное и шкворливое, ароматным паром возбуждало аппетит). Однако глаза приезжего вдруг блеснули тревогой, он вырвался из-за стола и бросился опрометью бежать по комнатам. Порфирий, по всей видимости привыкший к подобным сценам, не моргнул и глазом, но гостиный лакей был очень удивлен и уже предвкушал, как станет рассказывать всему двору о порывистом постояльце. Вскоре ему, однако, пришлось покинуть номер, унося недоеденный обед. За ним последовал и флегматичный мерещаевский слуга. Сам же Мерещаев застыл в оцепенении, стоя в углу с широко открытыми глазами. Рука его со скрюченными пальцами судорожно уцепилась за ворот халата, а все его тело как бы отпрянуло в угол.
Через некоторое время он зашевелился, стал явно маяться и даже произвел ртом продолжительный стон.
Вдруг глаза его снова блеснули, и он стремительно кинулся к своему багажу, поставленному у входа, и стал с громким шуршанием рыться в нем искаженными руками.
В этот момент раскрылась дверь, и возникла голова Порфирия с таким безразличным выражением, что даже трудно было удержать на лице его взгляд.
– Барин, вас спрашивают, – промычал он, почти не открывая рта.
Мерещаев, скорчившись у саквояжей на полу, встревоженно блестел глазами, безусловно напоминая некое маленькое животное, заслышавшее неподалеку от себя опасность.
В комнату вошел высокий лысоватый человек в камзоле и чулках. Бросив удивленный и недоумевающий взгляд на Мерещаева, он промолвил:
– Предводитель уездного дворянства господин Шашковский приветствуют вас с прибытием в наш город и просят пожаловать к нему на ужин сегодня. – С этими словами незнакомец протянул залетному барину большой конверт.
Мерещаев внезапно оживился, встал и, принимая конверт, ответствовал: «Прелестно! Извольте передать досточтимому господину предводителю, что новоиспеченный местный помещик Мерещаев велел кланяться и почтет за честь принять приглашение». После чего приходивший человек удалился. Мерещаев с удивительной быстротой переоделся во фрак, завязал замысловатым узлом галстук, пригладил кончиками пальцев пикейный жилет и манишку, скакнул к зеркалу и, оглядев себя, усмехнулся.
В пять часов пополудни слегка уже знакомая нам рессорная коляска звякнула колокольчиком своим у подъезда небольшого, но изящного особняка с наштукатуренными белыми колоннами. По обе стороны обширной лестницы горели фонари, казавшиеся в тумане невыносимо тусклыми. По этой лестнице легко, будто мальчик, взбежал в пелерине и шляпе Мерещаев. В доме его встретил сам предводитель, крохотный и словно из светлого мыла слепленный господин с блестящими голубыми глазами. Раскланявшись с гостем, господин Шашковский (так, помнится, звали предводителя) усадил Мерещаева в кресла, и начался обыкновеннейший губернско-уездный разговор, исполненный взаимных любезностей и любознательных околичных расспросов.
– Не стану скрывать от вас, драгоценный Аркадий Несторович, что о скором прибытии вашем был я заблаговременно извещен нашим с вами общим приятелем Глазовым, человеком великолепнейших достоинств, с которым имею несказанное счастье состоять в переписке. И, замечу мимоходом, эпистолы оного Гаврилы Степановича Глазова столь легким и проворным слогом писаны, и такой выказывают острый ум, и столь богаты глубокими порою суждениями, и такими приветливыми наблюдениями оснащены, что впору бы какому-либо из столичных издателей собрать сии письма воедино, да и издать их ничтоже сумняшеся в изящном переплете из свиной кожи. Ну а коли возникнет нужда в предисловии, то так и быть – согласен и я взяться неуверенной рукой за перо, чтобы в нескольких вступительных фразах воздать должное талантам нашего с вами общего друга. Само собой, не представлю себе рекомендации, более заслуживающей доверия, чем рекомендация Гаврилы Степановича, а он аттестовал вас как человека в высшей степени замечательного, коим поистине гордиться сможет наша глухомань, ежели возжелается вам, сударь, бросить у нас свой якорь. Ивлево – имение обширное, богатое, отнюдь не завалящее, и покойный дядюшка ваш Игнат Владимирович, Царствие ему Небесное, оставил вам сие хозяйство в состоянии превосходнейшем, можно даже сказать цветущем, ибо помещик он был рачительный и хозяйствовал от души, а не по принуждению обстоятельств…
Такими приблизительно словами начал предводитель свою пространную речь, сразу же выдававшую в нем любителя почесать язычок, как выразился бы по сему поводу иной сметливый, но неотесанный образец нашего бойкого населения. Предводитель на том не остановился, но непринужденно перешел к описанию близлежащих имений других помещиков, затем заговорил об урожаях, о нынешних ценах на овсы и рожь, пока не приметил, что гость его откровенно тоскует. Тогда только добрейший предводитель наконец прервал свой монолог и вскоре пригласил Мерещаева в столовую, где уже накрыт был к ужину стол на несколько персон.
– Супруга моя Агриппина Тихоновна с детишками изволили отправиться в ближайший монастырь на поклонение и прибудут обратно не ранее утра, так что не смогу сейчас же представить вас семье своей, Аркадий Несторович, но то дело ближайших грядущих дней. Нынче же вечером обещается общество сугубо мужское – трое местных дворян, закадычнейшие друзья мои и люди глубочайших познаний. Вот только запаздывают.
Они сели за стол.
– Но где же ваши гости? – спросил Мерещаев. В этом вопросе прозвучало такое нетерпение, что господин Шашковский смутился и подумал: «Никак ему скушно со мной».
В тот же момент двери распахнулись и лакей объявил: «Его светлость граф Юрьев».
В столовую, неловко загребая косолапыми ногами, вошел человек, чье маленькое, но тем не менее удивительно нескладное тело было облачено в травянистого цвета фрак и пунцовый бархатный жилет, на котором побрякивала вереница золотых брелоков. Как бы в шутку на этом тельце сидела крупная, гладко бритая голова, что вполне пристала бы и какому-то римскому императору, обладающая роскошным орлиным носом и тяжелым, но без сомнения чрезвычайно благородным подбородком. На припухлых бледноватых губах бродила рассеянная улыбка, глаза скрывались овальными темными стеклами очков в золотой оправе. Увидев перед собой человека, обладающего столь эксцентрической внешностью, Мерещаев весь вздрогнул, вытянул шею и неприлично вперился взглядом в вошедшего.