ра шляпных дел. Лицо – воплощенный идеал Третьего рейха: удлиненный нордический подбородок, высокий лоб, ясно-голубые арийские очи, белокурые волосы. Впрочем, фигура вполне современная, не соответствующая широкобедрым идеалам фюрера, – длинноногое узкое тело, словно бы спрыгнувшее с подиума. Расставаясь со мной, она назначила мне свидание в кафе. Мы встретились, выпили белого вина на Хаккешер-Маркте, прогулялись и даже немного целовались на темных и безлюдных берлинских улицах. Выяснилось, что нравятся этой деве не только чешские поющие старцы, но также тощие кучерявые мальчики из Москвы. Она явно собиралась скоротать со мной ноченьку, или две, или три, но я уклонился от развития этой темы, поскольку мысли мои в тот момент занимала иная девушка. Однако разговор с молодой и романтичной немкой мне отчасти запомнился.
Этот разговор вращался вокруг немецко-чешских отношений. Хотя мы бродили по берлинским улицам, но маршрут поезда, в котором мы с ней познакомились (Прага – Берлин), словно бы продолжал властвовать над нашей беседой, над разветвленным обсуждением, которое мы предприняли: в этом обсуждении присутствовали и Кафка в Праге, и «Описание одной борьбы», самая пражская из кафковских вещей, возможно, даже единственный его текст, где описываются пражские реалии: взять хотя бы полет героя вокруг статуй святых на Карловом мосту, хотя сейчас я спрашиваю себя: упоминает ли Кафка в ряду этих статуй распятие из черного камня, увенчанное золотыми еврейскими буквами? Ну и, конечно же, Карл Готт: его обаяние, его голос, его слава, его старость… Немецкая дева, эталон германской красоты, которой нравилось бескорыстно дарить свое длинное тело ветхому чешскому кумиру, в некотором смысле воплотила в себе ту нежность, которую немцы в конечном счете все же испытали в отношении чехов после веков пренебрежения и надменного недоверия. Гитлер (он, наверное, влюбился бы в эту Анну, если бы ее увидел: чертами лица она отчасти напоминала Еву Браун) называл чехов «улыбающимися предателями», но вскоре после того, как этот истеричный вождь наложил на себя руки, немцы полюбили Карла Готта, полюбили его улыбающийся лик, от которого они уже не ждали предательства, полюбили его бархатный голос соловья-соблазнителя, охотно певший на их родном языке их самые любимые сельские песни. Карла Готта давно нет среди живых, а высокорослая Анна, наверное, взрастила уже парочку детей, чье младенчество, надо полагать, протекало под звуки песен ее сладкоголосого друга. Да и чехи смогли, по всей видимости, полюбить немцев. Хотя бы отчасти, хотя бы слегка смогли простить им века унижения и жестокосердия. Они поняли, что немцы – это их судьба, их рок, от которого им не уклониться, не скрыться. Они смогли полюбить свой фатум, свой рок-н-ролл, свое дребезжащее веселое кантри, напоминающее о горячих колбасках. Так помирились эти два народа. И слава Господу за то, что они смогли наконец помириться. Пусть все народы поскорее мирятся друг с другом и живут весело, со сквознячком.
Больше я никогда не встречал эту арийскую деву. Точнее, нет – встретил один раз, в сновидении. В этом сновидении она тревожно морщила свои тонкие пшеничные брови и покусывала пустую палевую оконечность пальца, образованную сползающей перчаткой.
– И все же: я любовница короля или же я любовница Бога? – так бормотала она во сне, с трудом выговаривая слипающиеся английские слова. – Имя моего избранника означает «король», а фамилия его означает «бог». Какова же моя судьба – свиваться под троном или восходить на небеса? Меня так мучает его просветленное, морщинистое, славянское лицо! Его сияющие перламутровые глаза! И его голос, поющий песню о проводнике. О проводнике поезда. Повсюду поезда, поезда, поезда, поезда, поезда… И снова он поет, обращаясь к проводнику. Он поет: прошу вас, пан проводник, остановите поезд! Я дальше не еду… На этой станции сойду – трава по пояс… Я буду долго гнать велосипед… В свой вагон вошла она, тихо села у окна… Колокольчики счастья… Всего лишь колокольчики счастья…
Так бормотала эта высокорослая берлинка, а я стоял и смотрел на нее, даже не пытаясь проснуться.
Пытаясь проснуться (вместо послесловия)
В 1835 году князь Владимир Федорович Одоевский написал (но не вполне закончил) повесть под названием «4338-й год», описывающую события и реалии того будущего, которое не только князю Одоевскому могло показаться далеким. Почти столь же далеким оно может показаться и нам. В этом чрезвычайно значительном произведении, открывающем историю российской научной фантастики, представитель одного из древнейших аристократических родов России сделал несколько поразительно точных предсказаний. В частности, в тексте князя мы читаем: «Изобретение книги, в которой посредством машины изменяются буквы в несколько книг. Машины для романов и для отечественной драмы. Настанет время, когда книги будут писаться слогом телеграфических депешей; из этого обычая будут исключены разве только таблицы, карты и некоторые тезисы на листочках. Типографии будут употребляться лишь для газет и для визитных карточек; переписка заменится электрическим разговором; проживут еще романы, и то недолго – их заменит театр. Учебные книги заменятся публичными лекциями. Новому труженику науки будет предстоять труд немалый: поутру облетать (тогда вместо извозчиков будут аэростаты) с десяток лекций, прочесть до двадцати газет и столько же книжек, написать на лету десяток страниц и по-настоящему поспеть в театр; но главное дело будет: отучить ум от усталости, приучить его переходить мгновенно от одного предмета к другому; изощрить его так, чтобы самая сложная операция была ему с первой минуты легкою; будет приискана математическая формула для того, чтобы в огромной книге нападать именно на ту страницу, которая нужна, и быстро расчислить, сколько затем страниц можно пропустить без изъяна». В этом достаточно коротком отрывке дается целый пучок вполне конкретных предсказаний. Предсказана нейросеть, создающая книги, предсказан интернет и электронная переписка, весьма дельно описываются поисковые системы наподобие Google и Яндекса, а также весьма реалистично описывается образ жизни современного нам «ускоренного» интеллектуала (особенно того периода, что предшествовал пандемии), проводящего время в самолете, где он готовится к очередной лекции в одном из городов мира.
В данном послесловии оставим в стороне вопрос о том (хотя вопрос этот и представляется существенным), что же позволило князю Одоевскому столь проницательным и ясным взглядом заглянуть в столь далекое будущее. Его увлечение мистикой и магнетизмом? Его эксперименты в области сомнамбулизма? Или же те удивительные химические соусы, которыми он потчевал своих гостей и о которых современники князя вспоминают как о чрезвычайно отвратительных на вкус. Несмотря на омерзительность вкусовых качеств этих соусов, гости князя Одоевского все же не отказывались от их дегустации, и, возможно, подстрекала их к этому не только вежливость. Нельзя исключить, что эти экспериментальные соусы обладали необычными психоактивными свойствами. Или же необычайные научные познания князя и поразительная его эрудиция сыграли в его предвидении решающую роль? Или же нам следует предположить, что именно представителю особенно древнего рода (князь принадлежал к числу так называемых Рюриковичей, то есть вел свой род от тех норвежских конунгов, что стали первыми исторически зафиксированными правителями России) открывается будущее, что отдаленностью своей уравновешивает длину княжеского генеалогического хвоста? Не будем гадать об этом.
Книга, которую вы в данный момент уже почти прочли (если, конечно, вы читали ее последовательно), представляет собой эксперимент, который, надо полагать, пришелся бы по вкусу князю Одоевскому. Эта книга – сборник рассказов, причем половина этих рассказов написана (сгенерирована) искусственным интеллектом, а половина написана мной. Искусственный интеллект (нейросеть) специально обучался (натаскивался) на создание текстов «в духе Пепперштейна». Для этого его в течение определенного времени «кормили» моими текстами – в основном рассказами, но иногда в состав этих блюд попадали и обрывки моих интервью или же еще какие-то материалы, связанные со мной, более или менее случайного характера. Пройдя через опыт вышеописанного «кормления», нейросеть создала серию рассказов. Ознакомившись с этими рассказами, я был до некоторой степени ими очарован и дополнил их своими собственными рассказами, в свою очередь стилизующимися (в той или иной мере) под нейросетевую прозу, стилизованную под меня. Таким образом образовалось некое кольцо.
Читателю этой книги не сообщают, какие из рассказов написала нейросеть, а какие – я. Возникает подобие загадки, некий riddle, который читатель может попробовать разгадать, а может и обойти своим вниманием. Название этого сборника «Пытаясь проснуться» родилось из моего разговора с издателем (Феликс Сандалов). В этом разговоре я поделился с ним своими впечатлениями от рассказов нейросети. Мне показалось, что нейросеть как бы постоянно пытается проснуться, осознать нечто, до поры до времени остающееся за пределами ее понимания.
Издревле человек казался себе спящим или загипнотизированным, заколдованным, замороченным, плотно закутанным в пелену иллюзий. И, опять же издревле, люди жаждали и искали некоего Пробуждения, некоего отверзания очей, некоего преодоления иллюзий. Жаждали пробуждения, но и боялись его. Случались мудрецы, предостерегавшие от стремления к истине. Эти мудрые люди говорили о том, что всякое стремление к правде обнажает лишь очередной уровень лжи и зачастую эта новая ложь отличается от иных разновидностей неистинного большей грубостью или жестокостью. И все же надежду на Пробуждение не удавалось убить, как невозможно убить или преодолеть наследственную болезнь или конституционный изъян, передающийся от предков к потомкам. И, что бы человечество ни делало само с собой, оно все равно надеялось, что в будущем предстоит Пробуждение. Если говорить о русском языке, Пробуждение и будущее связаны напрямую. Русскоязычное сознание не мыслит себе иного будущего, кроме пробужденного, а глагол «будить» означает «быть в будущем». До известного момента люди связывали свою надежду на Пробуждение с Богом или богами. Непробужденные (или же не вполне пробужденные) надеялись на пробужденных и на пробуждающих. Однако теперь, чтобы поддерживать в себе иллюзию той или иной степени пробужденности, люди предпочитают общаться с животными и машинами. Обладание (господство над) этими непробужденными создает приятную иллюзию относительной пробужденности.