19
Когда пятнадцатилетняя Вероника изо всех сил тужилась, выталкивая на свет младенца № 3, известного под именем Винсент, я кое-как пытался закончить последний семестр в колледже. Школу я терпеть не мог, потому что очень не любил находиться среди людей. Я ненавидел атмосферу класса, необходимость сидеть вблизи друг от друга; ненавидел длинные ряды парт, источающие тепло тела, головы, повернутые в одну сторону, с одинаковыми мыслями внутри… Несмотря на неприязнь к одноклассникам, я хорошо успевал, не прилагая особых стараний, поэтому мне стыдно, что, стойко продержавшись в течение шестнадцати лет учебы, я умудрился вылететь в последнем семестре выпускного курса.
Тогда мне как раз исполнился двадцать один год, и приобретать спиртное стало намного проще. Я взял за привычку появляться на занятиях под хмельком, что заметно скрашивало часы, проводимые в желтых стенах школы. Последние четыре года я тихонько сидел за партой — неизменно возле желтой стены, и вместо конспектов писал в блокнот гадости про одноклассников. От слов «групповая работа» меня выворачивало наизнанку: когда требовалось выбрать себе пару или объединиться в группу для выполнения какого-нибудь скучного детского задания, я предпочитал с небрежным видом покинуть класс и возвратиться только к концу урока. Определенное количество алкоголя в крови делало учебу гораздо более сносной. Не привлекая внимания к своей персоне, я плевал на всех и вся, и это позволяло мне чувствовать себя непринужденно.
Спиртное облетало и времяпрепровождение в общежитии. Я чаще выходил из комнаты и даже выпивал в компании. Как правило, от музыки, доносившейся из-за соседских дверей, мне хотелось запереться в своей конуре и не вылезать оттуда вообще, но, залив в глотку достаточное количество виски, я, к своему удивлению, вполне мог слушать то же, что и остальные, — разумеется, недолго.
В тот последний семестр я регулярно мучился похмельем и на утренних занятиях соображал с большим трудом. Лампы под потолком в классе всегда раздражали мои воспаленные глаза. Я заметил, что в самых неприятных заведениях обязательно светят отвратительно яркие лампы — длинные флуоресцентные трубки. В школьных классах, больничных палатах, в приемных у врачей, в казенных и общественных учреждениях — короче, во всех местах, наводящих на меня ужас, установлены именно такие лампы. Они никогда не польстят тебе, а наоборот, подчеркнут мельчайшие недостатки. Эти лампы словно визжат: «Смотри, любуйся — вот она, реальность! Гляди, гляди на это уродство!» Такой свет не дает теней, безжалостные лучи освещают все до последнего сантиметра, от них никуда не скрыться. В конце концов я начал приходить на занятия в темных очках.
Меня выгнали из колледжа после того, как один из преподавателей посреди урока все-таки обнаружил, что я пьян. Он с чувством рассказывал о том, как трудно было умертвить Григория Распутина, и тут вдруг мне в голову пришла случайная мысль, показавшаяся в тот момент настолько глубокой, что я решил ею поделиться.
— Эврика! Я понял! — выкрикнул я, заставив всех обернуться на меня в дальний угол. Наверное, это была моя третья по счету фраза за весь семестр. В классе я подавал голос исключительно чтобы сострить, а повод для юмора находился крайне редко.
— Что именно вы поняли, Айффлердорф? — поинтересовался преподаватель.
— С каждым, кто здесь присутствует, произошло нечто страшное.
Я насладился зрелищем двадцати пар глаз, устремленных на меня. Все изрядно растерялись и не знали, как отреагировать на мою выходку.
— Нет, я серьезно. У каждого здесь сидящего голова забита всякими омерзительными… мыслями. Именно мысли сделали вас теми, кто вы есть, но вы даже не осмеливаетесь произнести их вслух. Словно… ну… Послушайте, вам не приходилось когда-нибудь задумываться о том, что перед тем, как посрать, вы некоторое время ходите и носите в себе дерьмо? Та же фигня. И все равно мы просто… сидим, точно у нас внутри нет никакого дерьма, точно ничего и не случилось. Мы сидим за партами, как будто все чудесно и замечательно. Понимаете, о чем я?
Несколько студентов, включая меня, загоготали.
— Ну и в чем тут смысл? — спросил невзрачный, средних лет профессор.
— Минуточку, сейчас объясню. В чем смысл? — проговорил я заплетающимся языком. — Единственный выход, который я вижу, таков: нужно взять эту гадость, то бишь дерьмо, и придать ему смысл. Его надо использовать. Иначе смысла-то и нет. Когда сидишь на толчке…
— Айффлердорф, я вынужден вас попросить оставить класс.
— Понял. Извините.
Спотыкаясь, я вышел за дверь. Назад меня уже не пустили. Впоследствии мне нравилось думать, что именно в эту минуту Винсент покинул материнское лоно и, перемазанный кровью, пища и хныкая, вступил в наш грешный мир.
20
Стивен Силвейн впервые привлек внимание зрителей, снявшись в романтической комедии «Люблю всем сердцем», которая сразу же завоевала признание публики. Силвейн, по ходу фильма разгуливающий с голым торсом, быстро покорил женскую часть населения стройным мускулистым телом, грубовато-красивыми чертами лица и хладнокровной манерой поведения. Он получил эту роль, попавшись на глаза директору по кастингу в одном из тренажерных залов Лос-Анджелеса. Двадцатидевятилетний Силвейн качал мышцы и звался Стив Яблонски.
Небольшое, но яркое появление в фильме «Люблю всем сердцем» повлекло за собой череду приглашений на более крупные роли. Силвейн сыграл одного из героев в масштабной картине «Катастрофика». Разрекламированный как непревзойденный фильм-катастрофа, этот шедевр включал в себя изображение таких жутких природных явлений, как землетрясения, смерчи, ураганы, цунами, наводнения и пожары, причем все они одновременно обрушивались на Нью-Йорк в результате метеоритного ливня, прошедшего над Атлантическим океаном. Персонаж Силвейна — Джонни, один из целой команды «избавителей Земли», жертвует своей жизнью, чтобы спасти Нью-Йорк от огненного смерча. В прокате картина имела ошеломительный успех.
Силвейн, восходящая звезда американского кинематографа, добился очередного громкого успеха, снявшись в дуэте со знаменитым Куртом Расселом в весьма откровенном психологическом триллере «Случайная жара». В тридцать три года ему досталась роль двадцатилетнего новичка-полицейского. Рассел играл сурового, но опытного служаку, который наставляет молодого напарника в вопросах закона, любви и жизни. Кассовые сборы «Случайной жары» оказались на удивление скромными, однако после нее карьера Силвейна круто пошла вверх благодаря встрече с Бобом Кунцвайлером, главой «Дедлайн пикчерс» (дочерней компании «Ай-Ю-Ай-Глоуб-Тернер»).
По указанию Фостера Липовица, Кунцвайлер дал Стивену его первую главную роль в фильме «Жажда крови», после чего Силвейн стал настоящим героем, объектом поклонения и женщин, и мужчин. Роль Джонни Лэйна, бесстрашного полицейского, неусыпно стоящего на страже закона, Силвейн в полной мере использовал для того, чтобы продемонстрировать свои достоинства: атлетическое телосложение, навыки боевых искусств и актерский талант. Он изображал крутого, но обаятельного парня, который запросто может жить по соседству. Зрители громко приветствовали появление Джонни Лэйна в каждой сцене и затаив дыхание ждали очередной меткой остроты, которая предваряла мощный удар кулаком, пинок, выстрел из винтовки или взрыв бомбы.
«Эй, стажер, считай, что первую проверку ты прошел». (БАБАХ!)
21
Я принадлежу к тем счастливчикам, которым повезло иметь по-настоящему заботливую мать. Когда меня исключили, ее гнев обратился не против сына, а против администрации колледжа, в котором царил столь агрессивный стиль поддержания порядка. Я вернулся в свой уютный дом в пригороде Сент-Луиса, и мать окружила меня искренней любовью — такого, как есть, со всеми моими недостатками. Но когда я решил на какое-то время вместе с группой перебраться в Калифорнию, она заявила, что родного дома у меня отныне нет.
Прежде мать всегда поддерживала музыкальную карьеру любимого сына. До того как я объявил о переезде в Лос-Анджелес, она смотрела на мое увлечение гитарой как на здоровую форму эскапизма, необходимую подростку. Все пять лет — с тринадцати до восемнадцати, — которые я отыграл в группе «Ботчилизмс», она дважды в неделю отпускала меня на вечерние репетиции, а по выходным — на выступления, часто проходившие за пределами города, где-нибудь в захудалом клубе, под навесом в парке или в стенах местного отделения ВАЗВ[1]. Кроме того, мама одобрила мою идею сколотить вторую группу, «Дамстрак джаггернаут». Она знала, что я ненавижу колледж и что музыка — моя единственная радость.
А потом мое образование неожиданно закончилось, и ее надежды на то, что я стану солидным преподавателем истории, развеялись в прах. Мать больше не видела во мне рок-музыканта. Она считала, что, бренча на гитаре, я зазря растрачиваю себя, и оказалась права. Мне не следовало гоняться за сомнительным успехом в Лос-Анджелесе, имея такой крепкий тыл в Сент-Луисе — дом, очаг, любящую мать и замечательного старшего брата. Мать относилась ко мне лучше, чем кто бы то ни было в жизни, но я вбил себе в голову, что после удачного дебюта «Джаггернаута» в большом городе обязательно заполучу выгодный контракт со звукозаписывающей фирмой, стану богатым и знаменитым, и она сможет гордиться мной, а я накуплю ей всего, что она пожелает, и этим исправлю то зло, которое ей причинил, страдания мои окажутся не напрасны, и все у нас пойдет как нельзя лучше.
22
К тому времени, как первая часть «Жажды крови» начала триумфальное шествие по кинотеатрам, за Силвейном утвердилась репутация голливудского хулигана. Известный своими разгульными вечеринками, скандалами с папарацци и бесчисленными интрижками со знаменитыми актрисами, он сам себе служил отделом рекламы. Кроме того, фантастические гонорары позволили ему превратить старую привычку к кокаину в стиль жизни, и в реабилитационной клинике он был таким же частым гостем, как и в трусиках своих звездных подружек.
«Труба зовет, вперед!» (БУМ! БАБАХ!)
После трех продолжений «Жажды крови» и комедии «Люблю всем сердцем-2: Затерянные в Лондоне» Силвейн сыграл главную роль в военном фильме «От моря до моря» и впервые получил высокую оценку критиков за созданный им образ сержанта Джека Слэйта, наркомана-морфиниста. Затем, после продолжительного пребывания в клинике, Силвейн неохотно подписал контракт на участие в последней, пятой части «Жажды крови». Съемки картины под названием «Жажда крови-5: Последний ритуал» вскоре оборвались по причине несчастного случая, который произошел прямо на площадке и сделал Силвейна инвалидом.
«Вариантов нет». (ТРА-ТА-ТА-ТА-ТА-ТА!)
Все случилось во время съемок яркой сцены: Джонни Лэйн и его девушка занимаются сексом на мопеде, который мчится по охваченному огнем складу взрывчатых веществ. Это был своеобразный отличительный знак «Жажды крови» — Джонни непременно занимался сексом с главной героиней посреди полного хаоса, в эпизодах с бешеной динамикой. Гордый по натуре Силвейн всегда настаивал на исполнении трюков без дублера, особенно если эти трюки приходились на сексуальные сцены.
«Я тащусь с этого дерьма!» (БАБАХ!)
В результате падения с мопеда и серии взрывов правую сторону тела Силвейна практически разнесло в клочья. Распространяемые таблоидами сплетни о том, что знаменитый актер лишился пениса, не соответствовали действительности, зато менее громкие слухи о том, что Силвейну ампутировали ногу, оказались правдивы. После несчастного случая он потерял звездную роль в фильме, основанном на сериале «Полиция Майами: Отдел нравов», обещанную ему ранее. Несмотря на то что протез под брюками смотрелся вполне естественно, а рубашка скрывала шрамы, поток сценариев, присылаемых его агенту, неожиданно иссяк. Затем так же внезапно перестал звонить и сам агент. В сорок один год карьера Стивена Силвейна закончилась.
Что стало ужасающе очевидно, когда Силвейна не пригласили на съемки второй части «Катастрофики». Это было бы логично, поскольку его персонаж погиб в первой части, не будь «Катастрофика-2: Генезис» приквелом.
«Счастливо оставаться, уроды!» (КРРБАНГ!)
23
Теперь я понимаю, как сглупил, сунувшись с группой в Л-А, хотя в свое время этот шаг казался мне правильным. Дома я чувствовал себя неуютно. Находясь рядом с матерью, я испытывал угрызения совести, ведь меня только что выперли из лучшей частной школы в штате. Мама ужасно гордилась мной, когда я поступил туда, да еще с правом на полную стипендию. Отныне я стал семейным позором. Когда-то она хвалилась друзьям, что в старших классах я с таким блеском прошел тесты на профессиональную пригодность к военной службе, что нам домой даже позвонили из ФБР. Теперь же в разговорах она старалась не упоминать моего имени.
Раньше она знала меня другим — рассудительным и чутким. Когда-то я не представлял себе, как можно ездить в автомобиле, не пристегнув ремень безопасности. Я говорил «будьте здоровы» на каждый чих. На первых репетициях я потягивал яблочный сок, тогда как мои приятели напивались вдрызг. Я был послушным и вдумчивым, безобидным и усердным, вежливым и благоразумным.
Музыка меня отупила — постепенно, но неизбежно. Вечером накануне выступления я так волновался, что не мог заснуть; борясь с бессонницей, хватал лошадиные дозы найквила и опять не ложился, балдея от волшебного лекарства, а наутро тайком принимал мамины таблетки для похудения с тонизирующим эффектом, поскольку всю ночь не смыкал глаз. Перед концертами я дико нервничал, меня рвало, мне предлагали выпить, чтобы успокоиться, и я пьянел вдвое быстрей и сильней от того, что пил на пустой, вывернутый наизнанку желудок. Я почти отказался от еды, желая, чтобы выпивка крепче «вставляла», и тупел, тупел, тупел, радуясь тому, что с каждым днем держусь на сцене все уверенней. Я дошел до точки, когда мне захотелось ощущать под ногами сцену постоянно, даже если для этого ее потребуется приклеить к подошвам моих «конверсов» клеем, который я нюхал. Я получал вознаграждение — аплодисменты и внимание публики, и бросал книжки, не дочитанные даже до середины. Вот так я отупел от музыки.
Юношеское безумие достигло предела в Калифорнии. Два года, проведенные в Лос-Анджелесе, отпечатались в сознании мутным бесформенным пятном. Стоит ли упоминать, что ни одна студия не взялась записывать мою группу, несмотря на все наши труды. Мы даже отправились в двухмесячный тур, однако на своей шкуре почувствовали действие «уловки-22», которая губит большинство музыкальных коллективов нашего уровня: чтобы гастрольный тур прошел с успехом, надо быть раскрученной командой, а чтобы раскрутиться, нужно удачно съездить на гастроли.
Устав от бесконечных отказов и нищенских условий, мы вернулись в Миссури. Я снял квартиру на пару с ударником и взялся писать рецензии на пластинки для музыкального журнала «Вольюм», печатавшегося в Сент-Луисе. С сожалением признав, что славы знаменитого музыканта мне не стяжать, я погрузился в скучную писанину, благодаря чему вырос в одну из самых важных фигур развлекательной индустрии нового века. И все же остался в тени.
24
РЕЦЕНЗИЯ НА ПЛАСТИНКУ
ГРУППА: «ДИ-ПРАЙВД»
Альбом: «Всегда и никогда»
(«Континентал рекордс»)
Если честно, мне жаль переводить чернила, чтобы написать отзыв о такой, с позволения сказать, группе, как «Ди-прайвд». В конце концов, дабы вдохнуть жизнь в это издание, ценное место на полосе можно занять материальчиком поинтереснее. С другой стороны, было бы грешно избавить сию гнусность, именуемую аудиозаписью, от суровой критики, которой она в полной мере заслуживает.
Не перестаю поражаться: все-таки нашлось достаточное количество людей, которые настолько поверили в этот альбом, что согласились его записать, не говоря уж о том, чтобы растиражировать и выпустить на публику. Разумеется, если учесть, что в нашей стране посредственность всячески приветствуют, а от любого намека на оригинальность шарахаются, как от чумы, то станет понятно, почему группе «Ди-прайвд» дали зеленый свет. Вполне естественно, что тусклый, блеклый саунд «Ди-прайвд» найдет уйму почитателей, ведь аудитория охотно слопает все подряд. «Их показали по телику? У-у, значит, это круто!»
Нет, дурачье. Тот факт, что эту заплесневелую пошлятину лазерным лучом нанесли на поверхность компакт-диска, упаковали в коробочку и выпустили огромным тиражом, вложив сотни тысяч долларов, не имеет ничего общего с понятием качества. Группы типа «Ди-прайвд» (а их много), точнее, воротилы шоу-бизнеса, которые позволяют подобным коллективам цвести махровым цветом, движимы исключительно понятием количества. Их задача — обезопасить свои вложения и производить то, что проще продается, их девиз — «минимум риска, максимум прибыли». Недалеко ушли и независимые лейблы, выпускающие такую же серенькую продукцию.
Я прямо-таки представляю финал встречи, на которой решалась судьба альбома «Всегда и никогда».
ДИРЕКТОР ЗВУКОЗАПИСЫВАЮЩЕЙ КОМПАНИИ: Итак, вы просите, чтобы я издал записанный вами набор заурядных шумов и скучных, безжизненных мелодий? Вашего вокалиста действительно не отличить от десятка других певцов из групп, чьи композиции вы в открытую сдираете?
ДЕБИЛ ИЗ «ДИ-ПРАЙВД»: Да.
ДИРЕКТОР ЗВУКОЗАПИСЫВАЮЩЕЙ КОМПАНИИ: Отчего же нет! Поздравляю, мы подписываем с вами контракт!
Да, я еще ничего не сказал собственно о содержании этой пластинки и не скажу — по причине отсутствия оного. Стиль, на который претендует альбом — так называемый «современный рок», — не стоит и упоминания, это дохлая лошадь, которую еще долго пинали ногами, затем освежевали, порубили на куски, заморозили, приготовили, подали на стол, съели, переварили, отрыгнули обратно и скушали по второму разу. Даже не слушая этот альбом, вы уже знаете эту группу и видели их клипы. Тем не менее я почти уверен, что вы все равно купите это паршивое изделие.
Безмерно печальная ситуация.
Типичная музыкальная рецензия,
написанная мной для журнала «Вольюм»
25
Редактор предупредил меня, чтобы я прекратил писать такие злобные рецензии, особенно на пластинки, выпускаемые «Континентал рекордс», дочерней компанией «Ай-Ю-Ай-Глоуб-Тернер». Последняя, помимо прочего, владела издательством «Глоуб инкорпорейтед», в котором выходил журнал «Вольюм». Я пообещал редактору сбавить тон, как только он принесет на рецензию хотя бы один диск, отличающийся новизной, оригинальностью и качеством выше среднего. Такой пластинки я не дождался, поэтому в конце концов меня уволили.
Лишившись работы в журнале, я позволил себе несколько месяцев проболтаться без дела, так как сумел отложить приличную сумму. Мои накопления не были результатом скаредности, просто я никогда много не тратил. Я уже давно приобрел все диски, которые мне нравились, и теперь покупал только книги.
Вообще-то я вел довольно жалкое существование. Кульминацией недели я считал вечер, когда мог полапать за задницу подружку моего соседа по квартире. Мы втроем усаживались смотреть шоу Конана О’Брайена, как правило, напивались, после чего эти идиоты — сосед и его девица — начинали тискаться прямо при мне. Прижимаясь к нему, она спьяну не соображала, что это не он гладит ее по заднице, а я, с другого края дивана.
За исключением возможности пощупать девичий зад, рядом со счастливой возбужденной парочкой я чувствовал себя не в своей тарелке, а им явно хотелось, чтобы я убрался. Однако я не имел ни дохода, ни приятелей, к которым мог бы обратиться, так что съезжать с квартиры мне было некуда. Я застрял там со своей музыкой и книгами, вынужденный слушать умиротворенное мурлыканье любовников. Я мучился разочарованием и не видел перед собой будущего, а кроме того, у меня понемногу заканчивались деньги. Когда зазвонил телефон, я с надеждой схватил трубку.
26
— Алло.
— Здравствуйте. Я могу поговорить с Харланом Айффлером?
— Слушаю вас.
— Добрый день. Меня зовут Ричард Резник. Я представляю компанию «Новый Ренессанс». Мы…
— У меня нет ни гроша. Пожалуйста, вычеркните меня из своих списков и катитесь к черту.
— Подождите! Не вешайте трубку, мистер Айффлер. Клянусь, нам не нужны ваши деньги, мы ничем не торгуем. Я звоню, чтобы пригласить вас на работу.
— Почему именно меня?
— Нам нравится, как вы пишете.
— Вы имеете в виду мои рецензии?
— Да.
— Как, вы говорите, называется ваша фирма?
— «Новый Ренессанс». Это новая организация, которая намерена содействовать возрождению качества развлекательной продукции.
— И каким же образом?
— Для начала мы открываем академию, специальную школу для особо одаренных детей. Их будут учить и воспитывать, чтобы вырастить творцов завтрашнего дня.
— Творцов завтрашнего дня?
— Да. Судя по вашим рецензиям, творцы дня сегодняшнего вам не очень-то по душе.
— Вы что-то сказали о работе…
— Вы заинтересованы встретиться с нами?
— Не уверен. А в чем будут заключаться мои обязанности?
— Пока точно не знаю. Насколько мне известно, вас ждет работа с детьми.
— Я люблю детей.
— Замечательно. Мы искали такого человека, как вы. Руководство «Нового Ренессанса» разделяет ваши взгляды, высказанные на страницах журнала, и мы бы хотели найти должное применение вашим способностям.
— Может, пришлете мне ваши брошюры или другие материалы?
— К сожалению, это невозможно, мы не выпускаем печатной продукции. Предлагаю другой вариант: как вы посмотрите, если наш сотрудник приедет в Сент-Луис побеседовать с вами?
— Пожалуй, идея неплохая.
— На какой день удобнее назначить встречу?
— На какой угодно. Я не слишком занят.
— Отлично. Я переговорю с агентом, в паре с которым вам предстоит работать, и мы решим, когда он к вам вылетит. Кстати, его зовут Стивен Силвейн.
— Звезда боевиков?
— Да.
Мой первый телефонный разговор с работодателем из «Нового Ренессанса», за год до знакомства с Винсентом
27
Поначалу я не узнал Силвейна, когда он вышел из дверей аэровокзала. От его некогда пышной черной шевелюры осталось лишь несколько жидких прядей на макушке. Лицо слегка обрюзгло, и, похоже, он решил отпустить бородку. Прежде подтянутый, мускулистый живот расплылся в изрядное брюшко, заметное даже под яркой голубой рубахой навыпуск. Помимо рубахи на нем был элегантный черный костюм, солнцезащитные очки-консервы и новенькие теннисные туфли «Найк» на босу ногу.
Я стоял посреди дороги, лохматый, в драных джинсах. Силвейн, очевидно, рассчитывал увидеть кого-то поприличней и чуть не прошел мимо.
— Мистер Силвейн? — окликнул его я.
— Он самый.
— Я — Харлан Айффлер.
— А, привет. Как поживаешь?
Мы обменялись рукопожатием.
— Спасибо, неплохо. А вы?
— Мне надо промочить горло. Пойдем чего-нибудь выпьем.
Не успел я спросить Силвейна о полете, как к нему с радостными возгласами уже подбежала какая-то девушка.
— Стивен, я ваша горячая поклонница!
— По-моему, для этого ты слишком молоденькая, — произнес он своим знаменитым хрипловатым баритоном.
— О-о! Скажите, ну пожалуйста, скажите для меня вашу суперскую фразу: «Я тащусь с этого дерьма!»
— Легко.
Стивен наклонил голову и умолк, словно призывая Мельпомену, затем вскинул подбородок, и его лицо приобрело сосредоточенное выражение.
— Я тащусь с этой дряни! — рявкнул он в лицо девушке.
— «С этого дерьма», «я ташусь с этого дерьма», — поправила его она, явно разочарованная.
— Теперь я говорю «с этой дряни», — заявил Силвейн. — Ну, пока.
В следующий миг с визгом подскочила другая девица.
— О-о, Стивен, я вас обожаю! Можно вас обнять?
— Конечно, малышка! Ну-ка иди потрогай мой жирный зад.
Девица прижалась к груди Силвейна, и я заметил, что он понюхал ее волосы.
— Спасибо, — растроганно промолвила она.
— Тебе спасибо. Бывай.
Нам потребовалось полчаса, чтобы добраться до бара, — на пути через сутолоку аэропорта нас постоянно останавливали поклонники Силвейна, выпрашивая то автограф, то фотокарточку, желая обнять его или услышать одну из крылатых фраз. Он не отказывал никому.
— У вас ангельское терпение, — произнес я.
— Я не всегда был таким.
Стивен Силвейн: любимая группа — «Роллинг стоунз», любимое телешоу — «Правдивые голливудские истории» на развлекательном канале «И!», любимый кинофильм — «Храброе сердце».
Наконец мы добрались до бара «Чирз». Силвейн прошел в угловую кабинку и сел спиной к посетителям.
— Итак, ты — Харлан Айффлер.
— Точно.
— Читал твои статейки.
— Правда?
— Правда. Мне всучили кипу этой ерунды, чтобы я знал, с кем придется иметь дело. Тебе, поди, не нравятся мои фильмы, а?
— Почему же, они довольно интересные.
— Скажу тебе честно, Айффлер. — Силвейн элегантным жестом прикурил сигарету. — Мне они не нравятся. Абсолютно.
— Мои рецензии?
— Нет. Мои фильмы.
Подошла официантка.
— Добрый день. Что будем заказывать?
— «Мэйкерс» с водой.
— «Дьюарс» со льдом.
— Эй, а вы случайно не Стивен Силвейн?
— Он самый.
— Куда вы пропали?
— Подцепил СПИД, дорогуша. А что ты делаешь сегодня вечером? Может, покувыркаемся на заднем сиденье?
— Кгхм… я… я сейчас принесу выпивку.
— Верный способ, — усмехнулся Силвейн.
— Здорово, — восхитился я.
— Ладно, проехали. У тебя наверняка уйма вопросов насчет нашей работенки, так?
— Так.
— Затем я сюда и прилетел. Не стесняйся, спрашивай.
— Хотелось бы узнать, как вы оказались в этом «Новом Ренессансе».
— Ну да, разумеется. Хочешь знать, как мистера Красавчика, героя боевиков, угораздило заняться чем-то стоящим?
— Я имел в виду другое.
— Забудь. Тут все честно.
Силвейн плюхнул рядом со мной свою правую ногу.
— Вам помассировать стопу?
— Угадал. Помассируй-ка мне стопу, чудак. Дотронься до моей ноги.
— Я не хочу дотрагиваться до вашей ноги, мистер Силвейн.
— Не бойся, погладь. И зови меня Стивом.
Я отрицательно помотал головой. Тогда он задрал штанину и обнажил желтовато-коричневый протез. Официантка без слов подала напитки.
— «Жажда крови-5». Секс на мопеде. — Силвейн убрал ногу.
— Что там произошло? — спросил я.
— Меня заставили трахать Хизер Грэм, когда она вела мопед, сечешь? Динамит взрывается раньше, чем положено, мопед трясет, и я вверх тормашками лечу через руль. Хизер переезжает мне ногу, я не могу двинуться с места. Еще два взрыва, и меня накрывает. Короче, началась гангрена, и ногу пришлось отрезать.
— Жуткое дело. Представляю, каково теперь мисс Грэм.
— Ага. Я вообще не хотел сниматься в этом фильме, просто студия насела. Вот Липовица и загрызла совесть, понимаешь? Он почувствовал себя виноватым за то, что давил на меня с этим тухлым фильмом, за то, что я стал калекой из-за какого-то идиотского трюка, и за то, что его же люди перестали меня после этого брать. Недавно Липовиц приглашает меня к себе домой — заметь, он делает это очень редко, — приносит извинения и предлагает серьезную должность агента. В общем, берет меня к себе под крылышко. Ты, говорит, будешь работать у меня так долго, как тебе захочется, если только не начнешь опять баловаться наркотой. Так я получил работу в «Новом Ренессансе».
— Кто такой Липовиц?
— Ну ты даешь! Ты бы еще спросил, кто такой Стивен Силвейн, после того как во всех газетах растрезвонили, что мне оторвало член.
28
— Все причиндалы при мне, — сообщил Силвейн.
— Рад за вас, — отозвался я.
— На самом деле смешная история — эту утку пустил мой же агент по рекламе.
— Зачем?
— Чтобы перекрыть слух о том, что мне ампутировали ногу. Так вот про Липовица. Забавно, что про него никто не знает, ведь он контролирует практически все, что ты смотришь и слушаешь. Тебе знакомо название «Ай-Ю-Ай-Глоуб-Тернер»?
— Конечно.
— Фостер Липовиц там главный. Рулит компанией «Ай-Ю-Ай интернет», киностудией «Тернер бразерс мувиз», звуковым лейблом «Тернер бразерс мьюзик» со всеми их филиалами и филиалами филиалов. Ах да, под ним еще издательство «Глоуб букс», тоже со всеми «дочками». Теперь он занялся «Новым Ренессансом», и скажу тебе по секрету, для него этот проект — свет в окне.
— Погодите. Журнал, для которого я писал рецензии, печатался издательством «Глоуб»?
— Из него он про тебя и узнал.
— Если ваши люди считают меня таким умником, почему же меня оттуда попросили?
— Липовиц скорей всего и не знал, что тебя уволили. Он сидит высоко и понятия не имеет, что творится на нижних ступеньках служебной лестницы.
Силвейн махнул рукой, и официантка принесла нам вторую порцию выпивки.
— Короче, забудь про свои писульки. Скоро ты лично и очень активно будешь участвовать в обеспечении народа качественной развлекухой. Мы решили, что эта работа как раз для тебя. Ты для Липовица — находка.
— А кого он искал?
— Кого-нибудь, кто бы видел плачевное состояние шоу-бизнеса и у кого хватило бы мозгов его исправить. Тебя ведь раздражает современная музыка?
— Угу. Меня просто бесят эти бездарные кривляки, из которых лепят звезд.
— Что скажешь о кино и телевидении?
— Еще хуже.
— Мы оценили твои способности по рецензиям в журнале. Кроме того, не зря же тобой интересовалось ФБР, когда тебе было шестнадцать.
— Откуда вам это известно?
— Нам известно все, Айффлердорф. Твоя склонность к прогулам в начальной школе, тот случай, когда ты продал соседскую собачку… У Липовица много влиятельных друзей, точнее, партнеров по бизнесу. Он может получить любую нужную информацию в любое время дня и ночи.
— У вас не совсем верные сведения. Вообще-то я продал много чужой живности, а попался один-единственный раз.
— Интересно. Расскажи-ка, на чем еще ты не попадался?
— А зачем вам?
— У нас с тобой как-никак собеседование. Я должен знать.
— В колледже я воровал у студентов учебники и продавал их в книжной лавке. Эти идиоты приходили в класс и скулили: «Извините, я не сделал домашнее задание, потому что потерял учебник». Ха-ха.
— Похоже, ты не прочь напакостить.
— Ага. Правда, у меня есть и хорошие качества. Все это я делал, чтобы не клянчить денег у матери. Ей тогда и без моих проблем было несладко.
— Чего же ты не пошел работать, чудак?
— Не люблю толкаться среди людей.
— Ты врать умеешь?
— А что? Работа связана с враньем?
— Если да, ты откажешься?
— Не знаю, — разочарованно вздохнул я. — Мне нужно точно знать, о чем идет речь.
— Ладно, уломал. Оттащи-ка мой зад в отель, и я звякну в контору.
Силвейн допил виски и перед уходом бросил на столик стодолларовую купюру.
— Это все официантке?
— Мне стыдно, что я ляпнул про СПИД. И вообще деньги — не мои, а компании. Тебе полезно кое-что знать о «Новом Ренессансе»: у босса фирмы, созданной не ради получения прибыли, денег куры не клюют. Если станешь на него работать, считай, что обеспечил себя до конца дней. Будешь получать больше, чем рок-звезда. Кстати, я слушал твои диски. Ты собрал отличные группы — и одну, и другую. Уже давно должен был озолотиться.
— Я занимался музыкой не из-за денег.
— Конечно, конечно. А из-за чего?
— Мне нравилось развлекать людей. По правде говоря, я нормально чувствовал себя на людях только тогда, когда устраивал для них шоу.
— Значит, ты как нельзя лучше подходишь для нашей работы.
29
Силвейн приказал мне подождать его в холле отеля «Омни мажестик», а сам поднялся в номер позвонить. Я сидел и двадцать минут обозревал входивших и выходивших людей, пока наконец не вернулся Силвейн.
— Поднимемся ко мне, — сказал он. — Надо поговорить без посторонних.
— О чем?
— Я только что получил указание рассекретить информацию о твоей будущей работе, чудак.
Мы зашли в лифт.
— Как это вы меня опять назвали?
— Чудак.
— Это вроде тупицы?
— Во-во.
— А почему «чудак»?
— С тех пор, как я здесь работаю, мне, видишь ли, захотелось стать лучше. Липовиц заставил меня задуматься. Он сказал, что произведения, созданные в «Новом Ренессансе», не будут напичканы сексом, наркотиками, насилием и бранью, как обычно делается, чтобы повысить объем продаж. Он сказал, это будет истинное творчество, и главное для «Нового Ренессанса» — растить талантливых писателей, потому что слово — основа всего. Все начинается со слова. Помня об этом, я стараюсь меньше ругаться и выражаться приличней. Больше никакой «жопы», только «зад», а вместо «тупицы» — «чудак».
Силвейн «оттащил мой зад» к себе в люкс и подробно растолковал странную идею насчет тайного манипулирования творческим человеком ради создания шедевра. Он сказал, что ему отводится роль своеобразного посредника между мной и Липовицем, и объяснил, каким образом в качестве агента он будет продвигать работы «страдающего гения» в свет. На все это я отреагировал недоверием и смехом — по большей части смехом. Хохотал чуть не до слез.
— Поверь мне, — сказал Силвейн, — план вовсе не такой безумный, как может показаться. Ты в курсе, что правительство Соединенных Штатов подвергало Фиделя Кастро нелепым тайным пыткам? Ему подсовывали взрывающиеся сигары и клали в еду специальный яд, чтобы у него выпала борода.
— При чем здесь это?
— Я просто хочу сказать, что подобные вещи, безумные на первый взгляд, совершались и раньше. Ты знаешь, что перед съемками на студии Шерли Темпл кололи гормоны, чтобы она не росла? А потом подбирали более высоких актеров и делали особую гигантскую мебель, чтобы Шерли смотрелась мельче?
— И что?
— А то, что для шоу-бизнеса идея контроля над одаренным ребенком и его окружением далеко не нова. Так повелось еще с давних пор. Обрати внимание, почти все классические композиторы в детстве были вундеркиндами. Да, родители и опекуны эксплуатировали их почем зря, зато эти дети подарили миру прекраснейшую музыку. Ты хочешь лишить мир прекраснейшей музыки?
— Может, и хочу.
30
Дорогой мистер Айффлер!
Приветствую вас. Я пытаюсь стимулировать интеллектуальное возрождение Америки путем создания инновационной системы покровительства талантливым детям, известной вам под названием «Новый Ренессанс». Как мне сообщили, на момент окончания встречи с мистером Силвейном вы еще не решили, подходит ли вам наше предложение. Прекрасно вас понимаю и признаю, что идея необычная, странная и даже, осмелюсь сказать, несколько аморальная. Тем не менее она является краеугольным камнем нашего проекта и радикальным средством, чтобы изменить направление, в котором развивается культура. Простите за избитую фразу, но цель оправдывает средства.
Прежде чем я продолжу, позвольте выразить вам благодарность за серьезную услугу, которую вы оказали музыкальной индустрии. Ваш стиль письма отличается едким сарказмом и, что гораздо важнее, точностью. Ознакомившись с самыми язвительными из ваших рецензий, я целиком и полностью согласился с ними, хотя лично несу ответственность за появление большинства упомянутых дисков. В своих рецензиях вы озвучили мысли, не выраженные мною. Я питаю огромное уважение к писателям и печатному слову, и это еще одна причина, по которой я связываю с вами серьезные надежды. Спасибо за то, что учите меня, мистер Айффлер, ведь, несмотря на преклонный возраст, я тянусь к знаниям. В мои семьдесят мне нужно наверстать все, что я упустил за десятилетия интеллектуального застоя.
То же самое касается всей страны. Вы, несомненно, заметили, что наша индустрия развлечений находится в состоянии глубочайшего упадка. Как человек, с сожалением признающий свою ключевую роль в данном процессе разложения, я считаю своей обязанностью восстановить утраченное, превратить развлечение в нечто достойное.
Десятки лет мой бизнес работал по предосудительной, хотя и широко распространенной схеме: хочешь поднять прибыль — снижай качество продукции. Вместо содержательного материала, заставляющего публику думать, мы зачастую подсовывали ей суррогат, состоящий из тупости, секса и насилия. Джидду Кришнамурти как-то сказал: «Вместо того чтобы выражать творческое начало, артисты выпячивают секс». Таковая истина становится особенно очевидна, если взять современные музыкальные клипы, кинофильмы и телепередачи.
Толи низкосортная развлекательная продукция постепенно привела к уменьшению коллективного интеллекта нации, то ли, наоборот, леность сознания массовой аудитории вынудила нас приспособиться к ее вкусам — не знаю. Как бы то ни было, я намерен сделать все возможное, чтобы донести до людей качественные произведения искусства, произведения, наполненные смыслом. Как это повлияет на них, будет видно.
Люди, о которых я говорю, обязательно увидят и услышат эти произведения, потому что моя система будет работать. Возрождение индустрии развлечений начнется с переделки еще одного разлагающегося института: образования. В «Новом Ренессансе» — академии, которая откроется нынешней осенью, — тщательно отобранный штат лучших преподавателей будет холить и лелеять, обучать и воспитывать одаренных детей, новую культурную элиту. После того, как их врожденные таланты получат должную огранку, выпускники академии начнут вносить свой вклад в кинематограф, телевидение и музыку. Это три главных направления нашей деятельности, поскольку они влияют на массовую культуру гораздо сильнее, чем, скажем, литература, драматическое или изобразительное искусство.
Я лично позабочусь о том, чтобы творения воспитанников «Нового Ренессанса» увидели свет. Думаю, вы уже знаете, какими возможностями я располагаю в качестве главы «Ай-Ю-Ай-Глоуб-Тернер». Я считаю своим долгом посвятить себя «Новому Ренессансу», так как являюсь одним из тех немногих, кто имеет достаточно авторитета, связей и власти, чтобы обеспечить успех этого предприятия, а с помощью моих новостных каналов и печатных изданий я сумею контролировать мировые масс-медиа.
Вы спросите: а с чего ты взял, что сегодняшняя аудитория вообще даст себе труд обратить внимание на качественные фильмы, телепрограммы и музыку? В конце концов, зрители и слушатели явно предпочитают секс и насилие программам, которые заставляют напрягать извилины. Я нашел очень простое решение: использовать в качестве приманки знаменитостей, пользующихся безграничной любовью народа. В то время как типичный американский покровитель искусств не заинтересован в оригинальном, глубоком материале, который раздвигает творческие рамки художника, типичный зритель боготворит Мела Гибсона. Слово, рожденное в умах гениев «Нового Ренессанса», будет пропущено через роскошные тела звезд кино и музыки. Поддержку со стороны знаменитостей я гарантирую — многие из них кое-чем обязаны человеку, который помог им вознестись в недосягаемые для простых смертных выси. Между тем имена талантов «Нового Ренессанса» должны оставаться в тени.
Подобно другим общественным институтам, сфера развлечений опирается на бизнес и достижения технологии. Двадцатый век познакомил нас с такими новшествами, как услуги менеджеров, агентов по рекламе и прочих лизоблюдов, не говоря уже о серийном производстве продукции, рекламных ухищрениях и «всемирной паутине». Я в совершенстве овладел и приемами бизнеса, и техническими элементами, на которых базируется индустрия развлечений, но все это произошло в ущерб искусству.
Не напрашивается ли вывод о том, что шоу-бизнес погубил искусство? Виновные в так называемой современной «развлекаловке» — скорее секс-символы, нежели настоящие артисты. В этом заключается фундаментальная проблема. Вместо искусства мы имеем развлечение, вместо артистов — смазливые мордашки, ничтожества, алчущие славы, денег и удовольствий. Страдание низведено до нуля, доходы возведены в абсолют.
Я намерен любой ценой вернуть миру искусство или по меньшей мере значительно укрепить творческую составляющую массовой культуры. Сие предполагает возвращение артистического духа, к сожалению, почти утраченного в наше время. Для этого необходимо найти настоящую творческую личность и содержать ее в соответствующих условиях. Вот тут на сцене появляетесь вы.
Я твердо верю, что мы способны вылепить идеального творца, регулируя его жизнь таким образом, чтобы обеспечить максимальную творческую отдачу. Если наш проект увенчается успехом, я планирую повсеместно распространить эту инновационную методику для «выращивания» талантов.
Идея страдающего гения выглядит несовременной, не так ли? Как только сегодняшние артисты добиваются признания, на них осыпается золотой дождь славы, богатства и всеобщего обожания, размягчающий творческое начало. Многие из них вообще не имеют такового и если все же испытывают те или иные страдания, то, как правило, сами навлекают их на себя. Вот вам характерный набор для среднего представителя индустрии развлечений: алкоголизм, пристрастие к наркотикам, адюльтер, сексуальные излишества, депрессия. За исключением депрессии все вышеназванные проблемы связаны с гедонистическим образом жизни. Истинное страдание отсутствует.
Мы попытаемся найти и воспитать полную противоположность этим богатым, испорченным социальным животным, которые развлекают нас и формируют нашу низкопробную культуру. Мы будем стимулировать развитие нового творца не через награду — деньги, славу, секс, — но через лишение. Мы не будем давать, мы станем отнимать.
Искусство нуждается в ином архетипе художника. Страдающий, лишенный любви и надежд молодой человек будет жить по старому принципу, столь чуждому многим из сегодняшних «артистов», движимых алчностью, стремящихся разом испытать все радости жизни: «под лежачий камень вода не течет».
«Новому Ренессансу» нужна неприкаянная душа, чтобы взвалить на нее страдания мира и превратить их в шедевры. Такая душа, возможно, будет мучиться от неразделенной любви, нервных срывов, физических перегрузок, одиночества, жизни в нищете и изгнании, болезней, умственных расстройств, и ни один гран страданий не пропадет втуне.
Наверняка вам хорошо знакомы имена страдальцев, обреченных душ, величайших творцов всех времен и народов: Достоевский, Золя, Китс, Кольридж, Браунинг, Дикинсон, Тулуз-Лотрек, Рильке, Кафка, Вулф, Джойс, Манн, Лоуэлл, Плат, Робинсон, Ларднер, Лоуренс, Паунд, Тул, Берлиоз, Бетховен, Шуман, Ван Гог, Мюнш, Ротко… Истинно артистические натуры подвергали себя мукам без помощи «экспериментов», которые смею предлагать я. Если мы сумеем отыскать подходящую личность, возможно, не потребуется и особых манипуляций.
Мы найдем того, кому сама судьба предназначила быть страдающим художником, сведя к минимуму наше вмешательство в его жизнь. Я прошу вас о том, чтобы вы причиняли Человеку Возрождения созидательную боль, причем в самых гуманных и благотворных для него формах. То есть вы должны обеспечивать ему следующие условия: 1) одиночество; 2) вдохновение; 3) непрерывность творческого процесса. Технические детали уточним позднее.
Разглашать какие-либо сведения, связанные с проектом, строго запрещается. Если вы примете наше предложение, то поклянетесь соблюдать секретность.
Наконец, за все муки, которым вы подвергнете нашего питомца, вы окажете ему помощь в ином. У него всегда будут еда и кров. Когда ему захочется поделиться проблемами, вы должны быть рядом, чтобы выслушать и подтолкнуть в верном направлении. Наш гений бесплатно получит ценнейшее образование. Мы не допустим его смерти. Согласитесь, в любой другой ситуации он не имел бы подобных гарантий. Более того, в отличие от прочих страдающих художников результаты труда вашего подопечного непременно дойдут до публики. Он поймет, какое это наслаждение — делиться талантом с целым миром. Ваша обязанность — следить, чтобы автор не слишком заносился и не находил удовлетворения в своем положении.
Мне известно, что до отчисления из колледжа вы изучали историю. Вот вам напоследок информация к размышлению: а что, если бы Адольф Гитлер все-таки состоялся как живописец, которым всегда мечтал стать? О, какой мощью обладает искусство; сколько смертей и трагедий в свое время мог бы предотвратить хороший агент или менеджер!
Клянусь вам, моя цель — сделать мир лучше. Пожалуйста, помогите мне в этом.
Конфиденциально,
Фостер Липовиц
P.S. Если вы откажете умирающему старику в поддержке его проекта, убедительно прошу молчать о том, что вы узнали. В противном случае последствия могут быть непоправимы.
Письмо, отправленное мне Фостером Липовицем
31
Я позвонил Силвейну и сказал, что принимаю предложение. До меня дошло: если я сейчас упущу эту экстраординарную возможность, мне не останется ничего иного, кроме как искать настоящую работу, постоянно переписывать свое резюме и вести серенькое существование. Я не хотел, чтобы моя жизнь свелась к бесконечным выплатам кредитов, а мечтал заниматься чем-нибудь значительным. После письма Липовица я понял, что серьезных причин для отказа от работы у меня нет. За исключением моральной стороны дела.
Я поставил Силвейну одно условие: никогда не требовать, чтобы я совершал в отношении моего подопечного какие-либо действия, результата которых так или иначе не испытал на себе. В свое оправдание я провел аналогию с полицейскими: во время учебных тренировок их заставляют распылять себе в лицо слезоточивый газ, дабы они знали, какую боль причиняют жертвам.
Силвейн передал мои слова остальным посвященным в тонкости проекта — Липовицу, Ричарду Резнику и Дрю Прормпсу. Резник, миллионер и бессменный адвокат Липовица, также испытывал жгучее недовольство состоянием сферы развлечений. Прормпс был директором по маркетингу «Ай-Ю-Ай-Глоуб-Тернер»; Липовиц сам назначил его на должность вице-президента «Нового Ренессанса». Все трое согласились с моим условием.
К несчастью для Вайноны, когда-то у меня была собака, и ее сбила машина.
32
Одно из моих самых ранних воспоминаний — раздумья о смерти, которые посетили меня во время семейной поездки в автомобиле. Мать, отец, брат и я в тесной машине ехали по федеральной автомагистрали в Диснейленд, и, глядя в окно, я представлял себе, что произойдет, если кто-то из них, а то и все сразу умрут. Кажется, мне сказали: «Харлан, ты чего-то совсем притих», но я не мог освободиться от этих мыслей и нагнал на себя жуткую тоску.
Смерть для меня — нечто колоссальное. Ее не обойти, не объехать, от нее никуда не деться. Она больше любой вещи или понятия и в два раза огромней, чем жизнь. Смерть незаметно управляет каждым движением и зверя, и человека. И тот, и другой всю жизнь борются со смертью. Им суждено насладиться лишь крошечной частичкой материального мира, потому что смерть сужает время и пространство. Религии возникли для того, чтобы оправдать смерть, превознося загробную жизнь. Смерть есть конечный предел, но она же способна служить сильнейшей мотивацией.
Узнав, что Винсент отнюдь не испытывает моего благоговения перед смертью, я обеспокоился. Маленький хитрец притворялся, что ее нет вообще. Он играл со смертью, совсем как сценаристы «Жажды крови».
Начиная со второго года обучения Винсента в академии, я поддерживал тесный контакт с его преподавателями и раз в неделю разговаривал с ним по телефону — звонки из Сент-Луиса в Кокомо оплачивались за счет «Нового Ренессанса». Я интересовался у Винсента, что он проходит, что пишет и особенно — как идут его личные дела. Преподаватель стилистики отметил, что Винсент уже сейчас обладает хорошо развитыми навыками сочинительства и уверенно владеет такими приемами, как ирония и символизм. При этом учитель обратил мое внимание на тот факт, что практически все рассказы Винсента заканчивались одинаково: главный герой умирает забавной или нелепой смертью.
Винсент сочинил рассказ о говорящем карандаше, который отравился свинцом. В другом его рассказе индюшка умерла от голода в День Благодарения. Незадолго до Рождества Винсент написал историю о елочной игрушке — стеклянном мальчике, который отрастил длинные волосы в надежде, что его примут за ангела и поместят на верхушку елки. Люди же, наоборот, посчитали, что он стал похож на девчонку, и сняли с елки совсем. Тогда мальчик-игрушка покончил жизнь самоубийством и превратился в настоящего ангела по имени Долдон-Купидон.
Передавая указания от имени своих боссов, Силвейн убедил меня, что я обязан преподать Винсенту серьезный урок, касающийся величайшей темы на свете. Страдающий гений уже сейчас должен узнать, что такое смерть; отсутствие такого опыта может очень плохо сказаться как на нем самом, так и на его будущей аудитории.
33
— Как ты собираешься это сделать? — спросила Вероника, которая со времени нашей последней встречи добилась-таки желаемого и умертвила плод в своем чреве. Сейчас она была блондинкой с короткой стрижкой.
Я извлек из кармана маленький белый конвертик с порошком.
— Оксид мышьяка.
— Это что такое?
— Крысиный яд. Самый чистый способ.
— Я не хочу, чтобы ей было больно.
— Я как следует размешаю его с кормом. Можешь сама, если хочешь.
— Нет уж. Черт побери, и почему тебе приспичило отравить псину, когда на носу Рождество? Считай, праздник испорчен.
— Собаку должен обнаружить Винсент, а он вернется из школы через два часа. Кроме того, близость Рождества усилит эффект, согласна?
— Не знаю.
— Прости, мне так приказано. Ты обещала помогать, Вероника.
Я вспомнил об одном дешевом приеме, который используется в кинофильмах, особенно в боевиках, чтобы заставить зрителя проникнуться сюжетом. Расстреляй ты хоть пятьдесят человек из автомата или обрушь целое здание, полное людей, — публике хоть бы хны, но равнодушно смотреть на смерть маленького умного песика не сможет никто. И почти всегда, к облегчению зрителей, в конце концов собака остается жива.
— Ладно. Вот ее плошка.
Вероника передала мне миску, и я быстро смешал порошок с собачьими консервами, тщательно размяв их ножом и вилкой в отравленную бурую массу.
— Вайнона, скорей сю-уда!
Вайнона неторопливо, с достоинством притрусила в кухню и облизнулась. Чтобы не видеть неприятного зрелища, Вероника с детьми собралась в универсам.
— Когда Винсент придет, ему нужно будет с кем-то поговорить, — сказал я ей.
— Вот и поговори, — бросила она.
— Я поговорю с ним позже, а сейчас мне надо уходить. Винсент — умный мальчик, он может что-нибудь заподозрить.
— Я не собираюсь здесь оставаться и смотреть, а дети — тем более.
— Понимаю.
Вероника подхватила терьера на руки и прижала к груди.
— Я люблю тебя, Вайнона. Прости, малышка. — Чмокнув собаку, она опустила ее на пол. — Пока, Харлан. Дверь не запирай, ага?
— Хорошо. Извини.
— Не забывай присылать чеки!
Я поставил собачью миску на липкий кухонный линолеум. Вайнона устремила на меня взор лучистых глаз, словно благодаря за угощение, и принялась уплетать последний в своей жизни ужин. Она хватала куски так, будто ее не кормили неделю.
Не знаю, что есть и как выглядит Сущность, именуемая Господом; в моем воображении Он — это гигантский вращающийся шар света, излучающий равные количества тепла и холода. По мере того как отравленные консервы исчезали в собачьей пасти, я представлял, как эта совершенная сфера все сильнее и сильнее удаляется от меня, превращается в точку, затем в крохотную искорку, и вот ее нет совсем.
Я видел, как собака билась в конвульсиях, видел ее расширенные глаза. Когда Вайнона содрогнулась в последний раз и затихла, я положил ее обмякшее тельце под рождественскую елку и вышел, оставив дверь незапертой, как велела Вероника.