— Глаза еще не подводят тебя, — сказал мастер Ультан через некоторое время. — Видишь ли ты что-нибудь впереди, в проходе?
— Нет, сьер.
Я и в самом деле не видел ничего. Колеблющееся пламя свечей выхватывало из темноты лишь бесчисленные шеренги книг — от пола до потолка. Кое-какие полки были разорены, другие — набиты до отказа; раз или два я замечал присутствие крыс, угнездившихся на полках, устроивших себе из книг жилища в два и даже три этажа и собственным пометом изобразивших на обложках буквы своего грубого языка.
Книги были повсюду — ряды корешков из пергамента, сафьяна, холста, бумаги и сотни прочих, неизвестных мне материалов. Одни сверкали золотыми обрезами, на других просто чернели буквы печатного шрифта, а некоторые были снабжены бумажными ярлыками, пожелтевшими от времени, точно засохшие листья.
— Несть конца из чернильницы начатому… — сказал мне мастер Ультан. — По крайней мере, так сказал один мудрец. Он жил очень давно — что он сказал бы, увидев нас сейчас? Другой же утверждал, что за возможность перерыть хорошую библиотеку не жаль и жизни. Хотел бы я посмотреть на человека, способного «перерыть» нашу — хотя бы один тематический раздел!
— Я разглядываю переплеты, — сказал я, чувствуя себя крайне глупо.
— Как повезло тебе! Хотя я рад. Я больше не могу видеть их, но хорошо помню наслаждение, с которым смотрел на них когда-то. Это было сразу после того, как я стал мастером-архивариусом. Мне было тогда около пятидесяти… Видишь, сколь долго длилось мое ученичество!
— Неужели, сьер?
— Да-да! Моим наставником был мастер Гербольд, и многие десятки лет мне казалось, что он не умрет никогда. Год за годом, год за годом, и все это время я читал. Пожалуй, немногим удалось прочесть столько! Я начал, как все юноши, с книг, доставлявших удовольствие. Со временем выяснилось, что большую часть моего времени отнимает поиск таковых. Тогда я разработал для себя план и, в соответствии с ним, принялся прослеживать развитие абстрактных наук — от начала знания до настоящего времени. В конце концов я исчерпал даже это и принялся за огромный эбеновый шкаф, стоящий посреди зала, который триста лет собирали к возвращению автарха Сульпиция (и который, как следствие, так и не дождался посетителей). Я прочел собранное там от начала до конца за пятнадцать лет. Успевал закончить по две книги в день!
— Поразительно, сьер! — пробормотал за моей спиной Киби, явно слышавший эту историю далеко не в первый раз.
— А потом нежданно-негаданно, как снег на голову — умер мастер Гербольд. Тридцатью годами раньше я в силу природной склонности, образования, опыта, молодости, семейных связей и личных амбиций — был идеальным кандидатом на его место. Когда же я и в самом деле занял его, нельзя было найти никого, менее подходящего! Я ждал так долго, что не знал ничего, кроме ожидания, и тяжкий груз никчемных фактов задушил мой разум. Но я заставил себя принять назначение и провел невероятное количество времени, вспоминая планы и максимы, разработанные мной к вступлению в эту должность много лет назад…
Он замолчал, вновь углубившись в себя. Сознание старика показалось мне еще более темным и обширным, чем хранимая им библиотека.
— Но старая привычка к чтению по-прежнему не давала мне покоя. Я проводил за книгами дни и даже недели, вместо того чтобы управлять тем, что возглавил. А затем — внезапно, словно бой часов — ко мне, оттеснив старую, пришла новая страсть. Ты уже догадываешься, о чем я говорю?
Я сознался, что — нет.
— Я читал — или, по крайней мере, полагал, будто читаю — сидя у того стрельчатого окна на сорок девятом этаже, что выходит на… Надо же, забыл. Киби, куда выходит это окно?
— В сад обойщиков, сьер.
— Да, припоминаю: такой маленький, зеленый садик — по-моему, они сушат там розмарин, которым набивают подушки… Словом, я просидел у этого окна несколько страж, и вдруг обнаружил, что вовсе не читаю. Некоторое время я просто не мог понять, что делал до этого. Пытаясь облечь это в слова, я вспоминал лишь определенные запахи, ощущения и цвета, не имевшие, казалось бы, никакого отношения к обсуждавшимся в моей книге вопросам. Наконец я осознал, что не читал книгу — я наблюдал ее, как обычный физический объект. Воспоминания о красном шли от красной ленты, пришитой к корешку для того, чтобы закладывать нужную страницу. Шероховатость, ощущаемая пальцами, — от шероховатой бумаги, на которой был напечатан том. А запах был запахом старой кожи вкупе с почти выветрившимся переплетным клеем. Вот тогда-то я, впервые увидев книгу саму по себе, понял, что есть забота о книге.
Рука его сильнее сжала мое плечо.
— У нас здесь имеются книги, переплетенные в кожу ехидн, кракенов и животных, вымерших так давно, что следы их существования дошли до ученых нашего времени лишь в виде окаменелостей. Есть книги в переплетах из совершенно неизвестных нам металлических сплавов и книги, переплеты которых сплошь усыпаны драгоценными камнями. Есть книги в футлярах из ароматической древесины, попавшей к нам сквозь неизмеримые пространства, разделяющие миры, — и книги эти драгоценны вдвойне, ибо никто на всем Урсе не может прочесть их.
У нас есть книги, отпечатанные на бумаге, изготовленной из растений, выделяющих необычные алкалоиды, отчего читателем, переворачивающим страницы, вдруг овладевают причудливые фантазии и видения. Есть книги, отпечатанные не на бумаге, но на тончайших пластинах белого нефрита, слоновой кости и перламутра, или же на листьях неизвестных растений. Есть и книги, с виду вовсе не похожие на книги — свитки, таблички и прочие записи на сотнях разнообразных материалов. Здесь есть — хотя я уже не вспомню, где именно он лежит, — хрустальный куб размером с твой ноготь, содержащий книг больше, чем собрано во всей библиотеке. Какая-нибудь шлюха могла бы украсить им ухо, как серьгой, — но во всем мире недостало бы томов, чтобы адекватно украсить и другое! И вот, осознав все это, я посвятил жизнь заботе о книгах.
Семь лет я занимался этим, и тут, стоило нам решить явные и косвенные проблемы, связанные с хранением, и вплотную подойти к началу первой со времен основания библиотеки генеральной ревизии фондов, глаза мои истаяли, точно свеча. Тот, кто вверил моему попечению все эти книги, ослепил меня, чтобы я понимал, кто печется о самих попечителях…
— Если вы не можете прочесть письма, сьер, — сказал я, — я буду рад прочесть его вам вслух.
— Верно, — пробормотал мастер Ультан, — я и забыл… Киби прочтет — он хорошо читает. Возьми, Киби.
Я вызвался держать канделябр, а Киби развернул хрустящий пергамент, торжественно, точно воззвание, поднял его и начал читать для нас троих, стоявших в крохотном круге света среди огромного скопища книг:
— От Гурло, мастера Ордена Взыскующих Истины и Покаяния…
— Что? — удивился мастер Ультан. — Так ты — палач, юноша?
Я ответил, что — да. Воцарилась тишина, затянувшаяся настолько, что Киби принялся было читать снова:
— От Гурло, мастера Ордена Взыскующих…
— Подожди, — велел мастер Ультан.
Киби снова умолк, а я продолжал стоять с канделябром в руках и чувствовал, как к щекам моим приливает кровь. Наконец мастер Ультан заговорил, и голос его звучал так же ровно и обыденно, как в тот раз, когда он сообщал мне, что Киби хорошо читает.
— Не припоминаю, чтобы я имел какое-либо отношение к вашей гильдии. Впрочем… Ты, безусловно, знаком с нашим методом пополнения рядов?
Я признался, что незнаком.
— В каждой библиотеке, согласно древним заповедям, имеется особый зал для детей. В нем собраны книги с яркими картинками, какие нравятся детям, и некоторые простенькие повествования о чудесах и приключениях. Дети посещают эти залы во множестве, но ни для кого не представляют интереса, пока не выходят за их пределы.
Он запнулся и, хоть лицо его не выражало ничего особенного, у меня появилось впечатление, будто он опасается, что его слова могут причинить боль Киби.
— Однако порой библиотекари замечают ребенка, все еще в нежном возрасте, который мало-помалу выбирается за пределы детского зала и вскоре забрасывает его совсем. Такое дитя в конце концов обнаруживает на одной низкой, но неприметной полке «Золотую Книгу». Ты никогда не видел этой книги и уже не увидишь, так как вышел из возраста, коему она соответствует.
— Прекрасная, должно быть, книга, — заметил я.
— Воистину так. Если меня не подводит память, переплет ее — из черного клееного холста, должным образом поблекшего на сгибах. Несколько тетрадок вываливаются из блока, несколько гравюр вырвано, но это удивительно красивая книга. Если б я мог найти ее снова… хотя теперь книги для меня закрыты.
Одним словом, этот ребенок в свою пору находит «Золотую Книгу». Тогда являются библиотекари — точно вампиры, по словам одних, или же, по мнению прочих, словно добрые крестные. Они заговаривают с ребенком, и тот присоединяется к ним. С этих пор он — в библиотеке, где бы ни находился, и вскоре родители больше не знают его… Я полагаю, примерно так же ведется и среди палачей?
— Мы, — объяснил я, — берем детей из тех, что попадают в наши руки еще совсем маленькими.
— Мы делаем то же, — пробормотал Ультан, — и потому вряд ли имеем право осуждать вас… Читай, Киби.
— От Гурло, мастера Ордена Взыскующих Истины и Покаяния — Архивариусу Цитадели. Приветствую тебя, брат!
Волею суда на нашем попечении состоит персона возвышенного положения, именуемая шатленой Теклой; его же волею заключение означенной персоны должно быть комфортабельным настолько, насколько это не выходит за рамки здравого смысла и благоразумия. Дабы могла она коротать время до завершения своего пребывания у нас — или же, как мне было указано передать: пока сердце Автарха, чья снисходительность не знает ни стен, ни глубин моря, не смилуется над ней — просит она, чтобы ты, согласно должности своей, снабдил ее определенными книгами, а именно…
— Названия можешь пропустить, — сказал мастер Ультан. — Сколько их, Киби?