— Денк погиб там?
— Нет. Ему поручили собрать подкрепление для битвы, но он так и не смог подойти вовремя.
Воспоминания даются мне с нечеловеческими усилиями.
— Под Франкенхаузеном я погиб в первый раз. Но не в последний.
Отпиваю глоток ликера, чтобы освежить память.
— В течение двух лет… двух бесконечных лет… я прятался в доме лютеранского пастора, который тайно симпатизировал нашему делу, в то время как за стенами его дома солдаты прочесывали область за областью в поисках выживших, вернувшихся оттуда. Со мной было покончено, у меня появилось новое имя, мои друзья были мертвы, мир населен призраками и людьми, готовыми предать тебя, если ты скажешь лишнее слово. Однажды, когда работа и одиночество, казалось, уже полностью доконали меня, нас разыскали, не знаю как… Но нас выследили. Мне снова пришлось бежать.
Я перевожу дыхание.
— Представь себе, это внезапное бегство оказалось для меня спасительным — оно спасло меня от медленной и жестокой смерти.
Возможно, он не понимает меня до конца — не может проследить за моей мыслью, но не осмеливается перебивать. Он действительно заворожен и с нетерпением ждет продолжения моего рассказа.
— Я взял имя человека, которому случилось перейти мне дорогу. Долгое время я шатался в поисках сам не знаю чего, наверное, места, где я мог бы исчезнуть навеки. Наконец летом 1527 года я добрался до Аугсбурга и вновь встретил Денка.
— Боже мой!
Он говорит медленно, понизив голос: он умеет слушать истории.
— Ну да. Выжившие объединились. Глупые, бесполезные выжившие.
ГЛАВА 6
Аугсбург, Бавария, конец июля 1527 года
Лукас Нимансон. Торговец парчой из Бамберга. Полный кошель, шикарная одежда из добротной материи, весьма основательный груз товара, относительно новая повозка, запряженная двумя лошадьми, немного потасканный, но еще молодой. Расслабляю мышцы, затекшие от долгой — много миль — тряски… На вполне сносной кровати на постоялом дворе прямо напротив западных ворот города еще долго звучат мои крики и ругательства по поводу состояния дорог в этих землях. Перед тем как браться за что-то еще, надо поспать несколько часов, чтобы не ныли кости, — назавтра размышления о грузе, о повозке, об измученных животных. Бросить взгляд на праздную толпу, затопившую широкие улицы этого людного имперского города, куда нахлынули горячие головы из всех остальных земель, чтобы скрыться от новой бойни. Как и Ганс Гут, пророк-книготорговец, способный основать общину на каждой станции, где перепрягают лошадей, и глазом не моргнув рассказывающий о собственных видениях, касающихся грядущего Апокалипсиса…
Осторожно! Не слишком много трепать языком, избегать всевидящего ока врага.
Наблюдать, проявлять осмотрительность, при необходимости полагаться на случай. В конце концов, я же попал в город. Трагедия, судьба, непостижимый рок ставят грубую материю и душу в такие условия, которых я никогда не представлял.
Случай вел меня, обессиленного, в рваных одеждах по дорогам и харчевням, деревням и постоялым дворам, рынкам и хлевам. После бесконечных одиноких скитаний 26 июня тот же случай свел бессмысленную судьбу горемыки торговца Нимансона с моей.
Он нервно осведомлялся по поводу безопасности на южных дорогах и по поводу лучшего времени для отправления. Без сомнений, он вез ценный товар. Под плащом очаровательно опухла сумка из светлого сафьяна — моя любовь с первого взгляда. Слуга, зараженный какой-то шлюхой, будет прикован к постели еще несколько дней, и это вынуждает его отправиться в путь в одиночестве завтра на рассвете.
Я следовал за ним, на некотором расстоянии, почти пять миль, пока дорога широкой петлей не углубилась в лесистую местность: невысокие холмы, полнейшее одиночество. Я догоняю повозку и, взволнованно размахивая руками, заставляю его остановиться.
— Господин, господин!
— Чего вы хотите? — спрашивает он, поднимая брови и натягивая вожжи.
— Ваш слуга, господин…
— Что у тебя, что ты хочешь?
— Оказался не так уж и болен. Его поймали этим утром, когда он тайком пытался улизнуть с постоялого двора. У него была большая сумка, полная драгоценностей, которые, как я думаю, были взяты из вашего груза. — С этими словами показываю ему сумку с перепиской Магистра Томаса.
— Каков сукин сын! Конечно же это не его добро, он совсем нищий. Подожди, я пойду посмотрю!
Он спускается, подходит ко мне, я сжимаю ручку сумки в левой руке, он склоняется над ней, чтобы посмотреть. Палка моментально опускается ему на затылок.
Он падает, как сухое дерево.
Блокирую ему руки коленями, три оборота веревки — и надежно завязанный узел.
Отрываю от сумки ремень и сбрасываю его в канаву. Готово.
Разрезаю веревку, которой закреплен груз, и подпрыгиваю, чтобы осмотреться: ткани — рулоны разного размера и расцветки. Бедный недоносок: с твоим делом покончено. Даже одежда теперь тебе не понадобится. Как и имя, вырезанное на боку повозки. Я читаю его: «Лукас Нимансон, ткач из Бамберга».
ГЛАВА 7
Аугсбург, 3 августа 1527 года
Йоханнес Денк в Аугсбурге. По пути я получил от него кое-какие известия и теперь точно знаю, где его искать. За грандиозным собранием пасторов общин, которое готовилось все последние месяцы, навязчиво ощущалась рука молодого ветерана восстания.
Указанный мне дом — в конце улицы торговцев шерстью. Мне открыла дверь высокая стройная женщина с ребенком на руках, за ней робко, нетвердыми шагами, шла девчушка, моментально спрятавшаяся за юбку матери. Я старый друг ее мужа, не видевший его много лет. Я задерживаюсь в дверях, а девчушка с любопытством разглядывает меня.
Йоханнес Денк — крепкие объятия, ясные глаза, в которых светится недоверие.
Он предлагает мне выпить из фляжки на поясе и дарит сердечную улыбку без слов. Ощупывает мои руки, плечи, словно чтобы удостовериться, что я не призрак, выплывший из пучины страшнейших кошмаров. Да, это действительно я. Но забудь мое имя, если не хочешь доставить ищейкам удовольствие. Он радостно смеется.
— Как мне теперь тебя называть? Лазарем? Возрожденным? Воскресшим?
— Два года я был Густавом Мецгером. Сейчас я Лукас Нимансон, продавец тканей. Завтра, а кто его знает…
Он продолжает с ужасом разглядывать меня. Нам обоим трудно подобрать слова, решить, с чего начать. Поэтому мы так и продолжаем молчать до бесконечности, думая обо всем. В тот день Мюльхаузен был островом, изолированным от мира и от жизни, на котором мы волей случая собрались искать путь к Богу. Из разных мест и по воле разных судеб.
— Ты один?
Голос напряжен и полон воспоминаний.
— Да.
Он опускает голову, восстанавливая в памяти лицо, фигуру, эйфорический крик и надежду, отзвуки которой эхом звучали далеко повсюду.
— Как?
— Удача, друг мой, удача и, возможно, чуть-чуть милости Господа Бога, который решил помочь мне. А ты?
Глаза, расширенные от воспоминаний, словно для него это тяжкий труд, словно речь идет о его детстве.
— Мы застряли в болотах где-то в районе Эйзенаха. Я умудрился набрать около сотни людей и разжиться небольшой мортирой. Но мы столкнулись с колонной солдат, вынудивших нас искать убежища в деревушке, названия которой я не помню. — Он поднимает взгляд, уставившись куда-то в пустоту поверх моей головы. — Мне жаль, что я не смог ничего сделать. Мы не оказали вам помощи.
Он кажется еще более удрученным, чем я. Я думаю, сколько раз за эти два года он вновь и вновь переживал собственную беспомощность в тот день.
— Вы тоже стали бы пушечным мясом. Нас было восемь тысяч, и я не знаю никого, кто спасся.
— Кроме тебя.
Я криво улыбаюсь и пытаюсь иронизировать по поводу собственного позора:
— Кто-то должен был рассказать об этом.
— И им оказался ты. А это важнее всего.
— Мы все потеряли.
В его глазах блестит ироничная мудрость.
— А ты разве не знаешь вещей, ради которых можно потерять все?
Гримаса удивления — это все, чем я могу ответить ему. Но я знаю, что он прав, и как бы мне хотелось с той же легкостью забывать собственное прошлое.
Он сразу становится серьезным: у него не было недостатка во времени для размышлений:
— Когда я узнал, что Магистра Томаса и Пфайффера приговорили к смерти, я тоже подумал, что со мной покончено. Говорят, что во время репрессий после Франкенхаузена были убиты еще сотни тысяч человек. Я удрал, я прятался в лесах и пытался спасти собственную шкуру. Много месяцев я не спал по две ночи подряд в одной кровати. Но я не был одинок, нет, во мне жила надежда вновь связаться с братьями из других городов, со всеми друзьями и коллегами из университета. Это поддерживало во мне жизнь, это давало мне силы не опустить руки и не сесть на землю в ожидании последнего удара. Если бы я тогда остановился, меня бы здесь теперь не было и я не смог приветствовать тебя.
Мы выходим во двор за домом, где несколько ободранных цыплят роются в пыли и две свиные шкуры сушатся на солнце, как старые изношенные паруса.
Моя очередь рассказывать.
— Я отсиживался. Я был мертв. Я зарылся под землю на целых два года, колол дрова и выслушивал скучнейшие речи одного сумасшедшего, который приютил меня: Вольфганга Фогеля.
— Фогель! Господи Боже, я слышал: его казнили несколько месяцев назад.
— Я едва избежал его участи.
Он встревоженно свистит сквозь зубы:
— Как вас выследили?
— Они перехватили одного из компаньонов Гута, когда он направлялся на юг разыскать хоть кого-то из спасшихся.
Я представляю, как они мучили его, как выбивали из него имена. Фогель, должно быть, оказался в списке, поэтому ему пришлось бежать. И мне с ним. Ищейки проклятые. Они преследовали нас целых два дня, пока мы не решили, что нам лучше разделиться. Мне повезло, ему нет. И вот я здесь.
Он изумленно смотрит на меня:
— У тебя, должно быть, есть собственный ангел-хранитель, друг мой.