Он арестован. Моментально.
Хуберт Рухер. Кузнец и слесарь. Коренной житель Мюнстера. Баптист. Герой баррикад 9 февраля. Тот, кто ковал снаряды… Кто боролся за освобождение Мюнстера от тирании епископа…
Хуберта Рухера в цепях волокут на рыночную площадь: предатель, нечестивец, который посеял сомнение, высказывался против… Сказал, что Матис молился три дня, чтобы в результате назначить дьяконами самых преданных своих сторонников. Все товары общие, прекрасно: собрать их в больших лавках — по одной на каждый квартал — и распределять нуждающимся, но зачем ставить управлять ими голландцев? Зачем исключать жителей Мюнстера? Бред какой-то, Ян, непростительное свинство. Ты боишься? Чего? Кого? Все мы святые, ты сам сказал, мы были избраны, мы братья. Ты думаешь, что, сосредоточив всю власть в собственных руках, ты не оставишь ни в ком сомнений? Тот, кто боролся за освобождение своего города, теперь может решить, что зря старался, что ему не удалось стать настоящим хозяином, который имеет полное право распоряжаться в собственном доме.
Как и Хуберт Рухер.
Тебе все донесли — ты наверняка наводнил своими шпионами город? Ты послал своих головорезов притащить его сюда силой. Теперь он в цепях, пускающий от ярости пену изо рта — предостережение для всего города. Ты сошел с ума, Ян, мы же не за это боролись.
Вижу, как ты важно восходишь на сцену, в глазах лед, а борода заострилась, как никогда прежде.
Я вижу тебя.
— Господь разгневан, потому что нашелся тот, кто посеял сомнение в миссии Его пророка.
Он боролся рядом со мной, этот человек, выполнял мои приказы, а теперь, я знаю, жалеет об этом. Возможно, он возненавидел все то, что делал. Я пытаюсь поймать его взгляд, чтобы понять, но, наверное, лучше не делать этого. Вот ты стоишь там прямо как столб, скрученный цепями, в ожидании, пока Бог подскажет пророку Матису, как обойтись с тобой.
— Время закончилось. Выбор сделан. Каждый, кто предает знамя Господне, кто показывает, что всегда сомневался, что просто последовал за другими, не чувствуя в действительности внутреннего призвания взять в руки святое оружие, — это враг. А сейчас он распространяет неуверенность в рядах святых, чтобы отсрочить нашу победу. Но наша победа неизбежна — нас ведет Господь.
Ты сумасшедший, сумасшедший, мерзкий пекарь, и я тоже сумасшедший, потому что именно я преподнес тебе все это на блюдечке.
— Если мы немедленно не вырвем грешника из гущи святых людей, гнев Господний обрушится на всех нас.
С мечом в руке он обходит вокруг Рухера, лицо у того побагровело и исказилось от ужаса.
Презренный адвокатишка фон дер Вик вместе с тремя другими дворянами возражает, что в Мюнстере никого никогда не судили без надлежащей судебной процедуры, что требуются свидетельства, адвокат…
Матис молча ходит и ходит кругами: он взвешивает эти слова и продолжает кружить. Напряжение, возрастая и поднимаясь над головами людей, достигает и его. Он останавливается.
— Судебная процедура. Свидетельства, адвокат. Выходите вперед, ну же.
Потупив встревоженные взгляды, неуверенными шагами они поднимаются на помост.
Какого дьявола ты все это делаешь, Ян? Я обнаруживаю, что сжимаю рукоятку пистолета. Отделенный от меня несколькими головами, на меня смотрит Гресбек, его лицо окаменело, стало бесстрастным, шрам, дергающийся над бровью, — единственный признак нервного напряжения.
Осторожно, Ян, эти люди научились бороться.
— Сегодня вы станете свидетелями величайших событий. Вы станете свидетелями рождения Нового Иерусалима: Мюнстер больше не существует, в Божьем городе Его слово станет единственным законом. А Он говорит и действует рукой своего пророка. Вы свидетели.
Лезвие взлетает вверх и опускается на горло Рухера, перерубая его одним ударом.
Всеобщее смятение. Фон дер Вик, облитый хлынувшей кровью, стоит опустошенный и уничтоженный в центре площади, Книппердоллинг и Киббенброк уставились в землю, Ротманн беззвучно шевелит губами в молитве, Гресбек окаменел.
Тишина, промораживающая до костей больше, чем адский холод, прерывается лишь смиренной мольбой, взывающей к воле Божьей: кто-то в толпе падает на колени.
Сцену захватывает Бокельсон:
— Какой безмерный дар — эта кровь, очищающая святой народ от позора сомнения! — Положив на плечо аркебузу, он выходит вперед и гладит лицо фон дер Вика, собирая кровь Рухера. Размазывает ее по своему лицу.
— Этот ублюдок. Этот гнусный червь удостоился высшей чести. Почему?! Почему он?!
Он в упор стреляет в грудь трупу, погружает руки в раны и кропит толпу щедрыми брызгами:
— Благословляю вас кровью и духом, мои святейшие братья!
Никто не двигается с места.
Матис простирает руки, обращаясь ко всем нам:
— Паства Господня! Бог Отец преподал нам великий урок. Он пробудил порок — он копнул глубже в поисках страстного стремления к привилегиям и к собственности, которые еще живы среди нас, и очистил нас от них. Пока еще кое-кто думает, что Его дух может содержаться в жалких муниципальных привилегиях одного города. Нет. Новый Иерусалим сегодня — маяк для всех святых людей, прибывающих сюда со всего христианского мира, чтобы разделить славу Всевышнего. Мы боремся не за привилегии меньшинства, а за Царство Божье. И в действительности это чудеснейшее явление: говорю вам, в этом году Пасха придет на новую землю и новое небо и станет началом Царства святых. Бог Отец придет и подметет землю внутри этих стен. То короткое время, что осталось, — осталось для вас, не для меня, не я буду хранить паству от искушений старого мира. Бог Отец говорит, что так и должно быть, что каждый, избранный людьми для этой миссии, будет выполнять ее от Его имени. — Он вручает свой меч Книппердоллингу. — Не сомневайся, брат, такова воля Отца небесного.
Бургомистр смущенно и недоверчиво берет оружие, потом ищет поддержку в лице Матиса, но не находит.
— Все мы лишь его орудия.
Пророк затягивает псалом, и постепенно к нему присоединяются все присутствующие…
Познан был Господь по суду, который Он совершил;
нечестивый уловлен делами рук своих.
Да обратятся нечестивые в ад, —
все народы, забывающие Бога.
Ибо не навсегда забыт будет нищий,
и надежда бедных не до конца погибнет.
Восстань, Господи, да не преобладает человек,
да судятся народы пред лицем Твоим.
Стук в дверь. Я не двигаюсь. Я устал, сижу в темноте. Сильные удары, настойчивые.
— Герт, открой. Открой эту идиотскую дверь.
Снова стук. Поднимаюсь… медленно. Уходить он явно не собирается.
Открываю.
В тяжелом темном плаще с капюшоном — в таких отправляются в путь, — закутавшись в него головы до ног, передо мной стоит Редекер.
Он входит.
Я разваливаюсь в кресле, голова — на подлокотнике. Как валялся и перед его приходом. Как и последние три часа. Что мне сказать тебе? Ответа нет. Шепчу совсем без убеждения:
— Я не думал, что все так кончится.
— А о чем вы думали? Какого хрена, скажи, вы притащили его сюда?
Я что-то мямлю.
Ярость Редекера лишает меня слов.
— Я верил в вашего Бога, Герт, потому что Он сражался на баррикадах, надирался в трактирах, грабил церкви и внушал ужас рыцарям. Если хочешь знать, я все еще верю в Него. А не знаешь ли ты, случайно, куда Он отправился, когда ушел отсюда?!
Эти слова как эхо звучали в моей голове все время после прихода Яна Харлемского.
— Матис — дерьмо, Герт. Судья, стражники, палач — злейшие враги бедняков, которые сражались вместе с нами. Этот сукин сын говорит о Боге подонков. Но кто Он, его Бог? Еще один судья, стражник, палач.
Три часа назад на площади… Пистолет зажат в руке… Я глотал слюну и воздух. Ждал.
И другие тоже ждали. Меня.
— Этот сумасшедший скот все разрушил. У меня от него стынет кровь.
— А почему ты ни хрена не делаешь? Почему не избавишься от этого ублюдка? Сделай это сейчас, Герт из Колодца, порви ему зад! Вы все святые, ты помнишь, а я вор. Вор. Я взял свое. Я ушел отсюда — и был таков.
Сжимаю кулак, пальцы впиваются в ладонь. Ответить мне нечего.
Слабый свет падает на человека, не похожего на уроженца здешних мест: нервный маленький ястребок, на ногах — единственный предмет его гордости, солидные ботинки, грязные скороходы. Я интуитивно ощущаю, как торчат его пистолеты и переметная сума, маленькая и пухлая, короткие курчавые волосы и необычная борода, редкая, аккуратно причесанная к кончику, мягкие усы, полукругом спускающиеся к подбородку, — эксцентричная геометрия метиса, неправильный остроугольный треугольник, с которым лучше не встречаться беспокойными ночами в этих краях.
ГЛАВА 34
Мюнстер, час спустя
Он постарел. Он сидит на краю кровати, нимб обаятельного проповедника совершенно пропал. Черты лица обострились, кожа покрылась язвами от мороза. Согнувшись, он на миг теряет нить мыслей, уставившись на меня невидящим взглядом, потом поворачивается и вновь опускает голову.
— Что нам делать?
Бернард Ротманн проводит руками по лицу, трет глаза.
— Мы же не можем все бросить. Все свершилось не так, как мы планировали, но все же свершилось.
— Что?! Что свершилось?!
Вздох.
— То, чего никогда не происходило прежде: уничтожение частной собственности, обобществление имущества, освобождение самых униженных и обездоленных на этой земле…
— Кровь Рухера!
Он мрачнеет, снова обхватывает лицо руками.
— Он убил нашу надежду, Бернард. Новые законы ее не вернут. Раньше Бог сражался на нашей стороне. Теперь Он стал нас ужасать.
Ротманн по-прежнему пялится в одну точку, бормоча:
— Я молюсь, брат Герт, я много молюсь…
Оставляю его наедине с тоской, согнувшей ему спину, шептать молитвы, которые никогда и никем не будут услышаны.
Сделать то, что я должен.