— Вы самый галантный льстец из всех, кого я встречала, мессир Перна. Но вы слишком поспешили, мы откроемся не раньше захода солнца.
— Я это знаю и уверяю вас, что не дождусь того часа, когда смогу отведать блюда, которые здесь готовят.
— Итак, что же привело вас в эти края?
— Перед тем как переступить через порог, я был уверен, что помню об этом, но свет ваших глаз заставил смешаться все мои мысли.
Донна Деметра взрывается от смеха, а я хватаю Перну за руку и отвожу его в глубь зала.
— Хватит ломаться, что случилось?
Он отступает на шаг, вытянув руки вперед:
— Ну, дружище? Ты готов?
— Я весь внимание, говори.
— Мартин Лютер мертв.
Вино льется из бочек потоком, стаканы передаются из рук в руки по длинной людской цепочке, змеей вьющейся по переполненному залу заведения. Голоса развеселившихся мужчин и женщин: торговцев, авантюристов и, наконец, нескольких довольно незначительных аристократов.
Биндони захватил фазанью ножку, которую обгладывает с величайшей осторожностью, пытаясь не испачкать новую одежду. Арривабене гладит волосы весьма симпатичной девушки, посмеиваясь над тем, что она говорит ему на ухо.
Перна завладел вниманием целой компании за одним из столов, рассказывая анекдоты из прошлой жизни, проведенной в разъездах по разным городам:
— Ну, синьоры, Колизей — это сплошное надувательство… ужаснейшее место, уверяю вас, сплошь полное паршивых котов и крыс размером с теленка!
За следующим столом четверо юных отпрысков из корпорации фармацевтов тщательно дожевывают все, что осталось от жаренной на вертеле свиньи, бросая весьма выразительные взгляды на девушек, сидящих в глубине зала.
Скрытая толпой, за столом у стены пылко перешептывается парочка: мужчина и женщина.
Я подхожу к донне Деметре, стоящей за стойкой.
— Кто эти двое, сидящие в углу? Никто не приходит в бордель с любовницей…
Она пристально смотрит на них и кивает.
— Приходит, если она чужая жена. Это Катерина Тривизано, жена Пьера Франческо Строцци.
— Строцци? Бежавшего из Рима? Того самого, который крутит какие-то дела с английским послом?
— Вот именно. А с ней лучший друг ее мужа, подожди… Донцеллини, да, Джироламо Донцеллини. Он бежал из Рима вместе со своим братом и Строцци, потому что там их преследовали. Он человек ученый, переводит с древнегреческого, как мне говорили.
— А ты знаешь, за что их преследовали?
Донна Деметра прищуривает свои яркие глаза:
— Нет, но в Риме, кажется, сейчас не найдут другого способа занять свободное время.
Я смеюсь и запоминаю имя. Круг интеллектуалов, образованных людей, противников Рима, которых стоит прибрать к рукам.
Немного подальше три незнакомца откровенно наслаждаются видом веселой компании, собравшейся вокруг Перны.
Донна Деметра опережает меня:
— Никогда не встречала их прежде. По одежде скажу, что это иностранцы.
Беру бутылки и стакан и приближаюсь к столу отщепенцев, выслушав до этого отрывок болтовни Перны:
— …Флоренция, да, без сомнения, Флоренция, мой господин, я напишу об этом, если захотите, это прекраснейший город мира!
Элегантная одежда, дорогие ткани и утонченный покрой, черты лица, без сомнения, средиземноморского типа: черные волосы длиннее, чем обычно, перевязанные сзади у шеи черными кожаными ленточками. Очень изящные бородки, начинающиеся у ушей и заканчивающиеся ярко выраженным острым кончиком.
Я обращаюсь к ним на латыни:
— Salve,[75] господа, я Людвиг Шалидекер, владелец заведения.
Легкий кивок.
— К сожалению, моя латынь не идет ни в какое сравнение ни с португальским, ни с фламандским.
— Тогда мы можем общаться на языке Антверпена, если пожелаете. Надеюсь, вы оценили ужин, приготовленный для вас в «Карателло» сегодня вечером.
Один из них немного удивлен:
— Меня зовут Жуан Микеш, я родился в Португалии, но принял фламандское подданство. — Он указывает на юношу справа. — Мой брат, Бернардо. А это Дуарте Гомеш, агент моей семьи в Венеции.
Если бы у меня и оставались какие-то сомнения по поводу благосостояния этого человека, массивное золотое кольцо в левом ухе моментально бы их развеяло. Чуть старше тридцати, пронзительно черные глаза и приятные запахи кожи, специй и моря, перемешанные все вместе.
— Хотите выпить со мной?
— Буду просто счастлив выпить за здоровье того, кто предложил нам столь роскошный стол. Если вы удостоите нас чести своим присутствием… — Изящным жестом он указывает мне на стул.
Я сажусь:
— Вообще-то знаете, господа, сегодня один мой старый враг наконец-то протянул ноги. Мечтаю отметить столь знаменательное событие.
Вся троица обменивается недоверчивыми взглядами, словно может общаться мысленно, но говорит за всех всегда один и тот же:
— Тогда расскажите нам, если вам угодно, кем был этот человек, вызвавший у вас столь лютую ненависть.
— Всего лишь старым августинским священником, немцем, как и я сам, который в молодости подло предал и меня, и тысячи других несчастных.
Португалец любезно улыбается. Превосходные белоснежные зубы.
— Тогда позвольте мне выпить за мучительную смерть всех предателей, которых, как ни прискорбно, так много в этом мире.
Бокалы наполнены.
— Вы давно в Венеции, господа?
— Мы приехали позавчера. Остановились у моей тетушки, которая здесь уже больше года.
— Торговцы?
Слово берет младший брат:
— А разве в Венецию приезжает кто-то еще? А вы, синьор, вы говорили, что вы немец?
— Да. Но достаточно долго вел дела в Антверпене, чтобы говорить на языке этих земель.
Микеш сияет:
— Прекрасный город. Но не такой, как этот… И без сомнения, не столь свободный.
Его улыбка непроницаема, как маска, но во фразе ощущается легкий болезненный намек.
Я снова наполняю стаканы. Мне не надо ничего говорить, я у себя дома.
— Вы знаете Антверпен?
— Я провел там последние десять лет, просто невероятно, что мы никогда не встречались.
— Значит, вы решили перенести свои дела сюда.
— Правильно.
— Как только я приехал, мне сказали, что каждый прибывающий в Венецию — либо торговец, либо беженец. А зачастую и то и другое вместе.
Микеш подмигивает, двое других выглядят немного растерянно.
— Ну и к какой же разновидности вы принадлежите?
Кажется, ничто не может вывести его из равновесия, как кота, греющегося на солнце на подоконнике.
— К богатым беженцам… Но не столь богатым, как вы, разумеется.
Он смеется от удовольствия:
— Мне хотелось бы предложить тост, синьоры. — Он поднимает бокал. — За удачное бегство.
— За новые земли.
Последние посетители с трудом вписываются в дверь, нетвердо держась на ногах и покачиваясь, как лодки на ветру. Я присоединяюсь к Перне, присаживаясь за стол, на который он улегся.
— Куда подевались твои слушатели?
Громадным усилием он поднимает голову — глаза затуманены — и нечленораздельно ревет по-ослиному:
— Все они оказались говнюками… Потащились за девками…
— Но, какими девками… Кстати, тебе тоже просто необходимо отправиться в постель. И даже не тосканский нектар, а простое венецианское вино позволило тебе накачаться до такой степени.
Я помогаю ему подняться и волочу его к лестнице.
Донна Деметра подходит к нам:
— Что мы можем сделать, чтобы отблагодарить нашего галантного книготорговца, так любезно развлекавшего посетителей?
Перна визжит, извиваясь с вытаращенными глазами:
— Королева моих бессонных ночей! Мое уродство не помешает мне восхищаться вами, боготворить вас, о-бо-жать… — Он трупом обрушивается к юбкам донны Деметры, которую это откровенно развлекает.
— Если бы я не знал, какой непревзойденной соблазнительницей вы являетесь, я бы подумал, что вы испытываете слабость ко мне, женщина столь образованная и лишенная типично женских слабостей.
Я вынужден держать его на весу, чтобы он не завалился на спину.
— Умоляю вас!
Мне удается забросить его на кровать, теперь уже совершенно безобидного и почти безжизненного.
— Ну, тосканец, на сегодняшний вечер тебе достаточно, увидимся завтра утром…
Он обращается ко мне едва слышным голосом:
— Нет, нет… Подожди. — Он хватает меня за руку. — Пьетро Перна не унесет в могилу свою тайну. Подойди ближе…
Выбора нет — перегар едва не сбивает меня с ног.
Он шепчет:
— Я… — он в нерешительности, — из Бергамо.
Он едва не плачет, словно признался в чем-то непристойном:
— Мелочный и скаредный народец… Страшные женщины… Горняки… Невежи… Я врал тебе, дружище, врал всем вам.
Я закусываю губу, чтобы не рассмеяться ему в лицо. Когда открываю дверь, слышу, как он продолжает бубнить:
— Но моя душа… душа тосканца.
ГЛАВА 13
Венеция, 6 марта 1546 года
С узкого мостика мы попадаем на улицу де Боттаи. Марко ковыляет с тележкой, доверху нагруженной продовольствием. Я возглавляю процессию, но вскоре понимаю, что происходит нечто странное: прохода нет, четыре типа, весьма напоминающие громил, перегородили улицу. Один из них — Мул.
Марко тоже видит его и замедляет шаг. Обмен взглядами, я забираю у него тачку:
— Иди за мной.
Я нарочито медленно продвигаюсь по улице, упираюсь в них и использую тачку как таран.
Я прижимаю одного к стене, остальные подкрадываются сзади, кинжалы в руках. Приглушенный шум у меня за спиной и испуганные крики Марко. Три темных силуэта приближаются к нам бегом, обнажив шпаги и ругаясь по-португальски.
Мул и его люди замедляют шаг, один из португальцев становится у меня за спиной, двое других бегут вперед с поднятыми шпагами. Головорезы Мула отбиваются.
Дуарте Гомеш держит клинок у горла единственного вставшего на поле боя:
— Мне доставило бы громадное удовольствие убить тебя как собаку.