– ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ПОМОГ МНЕ?! ПОЧЕМУ БРОСИЛ МЕНЯ?! ПОЧЕМУ НЕ СКАЗАЛ, ЧТО Я СОВЕРШАЮ УЖАСНУЮ ОШИБКУ?!
В его глазах я вижу сочувствие. Он все понял. Он знает, почему это происходит со мной. С нами. Ведь у нас есть перспективы, устойчивый рост, крепкие семьи, стабильный доход и карты привилегированных клиентов в фитнес-центрах. У нас есть все, хотя на самом деле нет ничего. Мы усредненные, стандартизированные и использованные Системой люди. Люди, определившие будущее не только свое, но даже внуков и правнуков. Армия бездарностей, обреченная на стабильность. Наша посредственность даровала нам это право. Сотни тысяч человеческих особей, обменявших свободу на потребительский кредит. Наше ничего и есть все.
Единственно верное решение для всех нас – это лечь завтра под колеса грузовиков. Этим мы разом облегчим существование других людей, которые через месяц даже не вспомнят о нашем существовании, потому что мы были слишком невзрачны.
«No one can hold a candle to you, – ревет из колонок. – When it comes down to virtue and truth. No one can hold a candle to you. And I dim next to you».
– Вот они! Посмотрите! Герои, бля! – Самого оратора, окруженного толпой, видно не было. Мы слышали только до боли знакомый голос. – Сейчас они вам расскажут сказку про переговоры. А переговоров-то и нет. Нет никаких переговоров, с отребьем никто не разговаривает! – В голосе выступавшего послышались истеричные нотки. – Они всех подставили! И тебя, и тебя, и тебя, девушка, тоже. Так же, как меня пару месяцев назад. Это крысы!
Люди начали оглядываться на нас. Судя по напряженным лицам, выступление продолжалось довольно долго. Не говоря ни слова, мы ввинчивались в толпу, расталкивали людей руками, чтобы посмотреть на провокатора, который все верещал и верещал:
– Возвращайтесь в офис, не верьте им! Все, что они обещают, вранье! Руководство корпорации уполномочило меня как начальника департамента продаж сообщить, что к вернувшимся на рабочие места никаких санкций применяться не будет!
– Нестеров! – почти одновременно вырвалось у нас.
– Знаешь, у меня была стопроцентная уверенность, что без него не обойдется! – хмыкнул Загорецкий. – Стопроцентная!
Он подобрался вплотную к Нестерову, рванул его за лацканы пиджака и толкнул в толпу.
– Он обкуренный! Посмотрите, он же обкуренный! – верещал Нестеров.
– Этот человек провокатор, – спокойно сказал Загорецкий. – Один из тех, кого нанимает картель за пятнадцать тысяч рублей в сутки. Столько тебе платят?
– Это ты у картеля на окладе! Ты и твой Фронт! А я простой менеджер, как и все! Меня приняли на работу, чтобы очистить компанию от таких, как ты, бездельников! Вы все и есть провокаторы. – Нестеров попытался шагнуть навстречу, но его схватили под руки и удержали. – Руки уберите! Уберите руки, я сказал!
– Через час истекает ультиматум. В половине первого начнут действовать боевые отряды Фронта. Начнется стрельба. – Загорецкий повернулся в сторону офиса. – Город полон солдат и омоновцев. Те, кто боится баррикад, могут идти домой. Особенно это касается женщин. Забастовка закончилась. И отпустите, наконец, этого придурка. Спасибо, что все эти дни вы поддерживали Фронт. Без вас мы бы никогда их не победили.
Повисла тишина. Люди не могли поверить, что все так обернулось. Молодой парень, кажется, из складских служб, отвернув лицо от Загорецкого, утирал со лба пот. На его лице ясно читалось: «И это все?» Девушка рядом со мной закусила губу и плотнее закуталась в наброшенный на плечи платок, хоть было не так уж и холодно. Я поднял голову в небо и стал смотреть на самолет, набиравший высоту и оставлявший за собой хвост белых хлопьев. Мне не хотелось на баррикады, но и уходить не хотелось. Я испытывал странное, абсурдное желание досмотреть, чем все это кончится. И в то же время я отдавал себе отчет в том, что это не кино. Все происходило именно с нами, здесь и сейчас.
Через полчаса нас осталось человек семьдесят, в основном крепких ребят из хозяйственно-логистических служб. Непонятным образом затесалась даже пара девчонок. Чьи-то подруги?
Скоро должны были привезти оружие и укрепить нас десятком бойцов. Так утверждал Загорецкий. Он сидел на парапете, обхватив руками согнутые в коленях ноги. Его лицо ровным счетом ничего не выражало. Рядом с ним стояло радио, транслировавшее последний, как оказалось, эфир «Гутен Таг». Ведущий, чей голос теперь был серьезным, чеканил свой текст:
«На город движутся армейские грузовики. Вы проиграли, ребята. Не подставляйте ваших людей. Оружие нужно было брать в руки с первого дня. Или вообще не выходить на улицы. Система не ведет переговоров».
Загорецкий выключил радио и включил компакт-диск со вчерашней песней:
David, the wind blows
Take all of my dreams away
But they’re still says:
There’s our boy? We’ve lost our boy…
– Что думаешь? – спросил я его, не особенно надеясь на ответ.
– Может, уедешь, пока не началось? – бросил он, не поворачивая головы.
Ответить я не успел. Где-то вдали раздались звуки выстрелов. Сначала одиночные, потом очереди. Выстрелы из автомата не были похожи на те, что мы обычно слышим в кино. Они напоминали треск сломанной ветки. Хрр… хррр. Потом все стихло. Потом опять одиночные. А со стороны зоопарка послышалась мерная, нарастающая дробь. Мы встали на парапет, чтобы рассмотреть, что происходит. У высотки на «Баррикадной» копошилась какая-то бурая масса. Она приближалась метр за метром.
Солдаты шли, прикрываясь огромными пластиковыми щитами. Солнце отражалось в их черных шлемах. Отпрыгивало «зайчиками» от пластиковых забрал. Они впечатывали в мостовую подошвы высоких ботинок и с каждым шагом ударяли в щиты резиновыми дубинками. От них отступала группа людей, чьи лица были прикрыты шарфами. Солдаты не наращивали темпа. Они методично выдавливали толпу с улицы, загоняя ее на ступеньки лестницы нашего офиса. Движение по Новому Арбату прекратилось. Милицейские машины и грузовики перегородили проезжую часть. Отступать было некуда.
Солдаты уже заполонили весь пандус перед входом в офис. Их шеренги все прибывали и прибывали, заставляя нас отступать и прижиматься к входным дверям. Фотоэлементы были отключены. Мы были похожи на бабочек, припечатанных к стеклу энтомолога. Мы испуганно смотрели друг на друга, ожидая, КОГДА ЭТО НАЧНЕТСЯ. Но солдаты ничего не предпринимали. Они даже прекратили выбивать дробь. Их целью было что-то другое.
To the national, to the national,
Front Disco. There’s a country, you don’t live there, but
one day you would like to, and if you show them what you’re made of…
And you want the day to come sooner,
You want the day to come sooner —
продолжал играть поставленный на реверс трек.
You want the day to come sooner!
И тут двери офиса распахнулись, застав врасплох прислонившихся к ним. Кто-то потерял равновесие и упал. Из дверей начали выскакивать люди, одетые в синюю форму без опознавательных знаков. Мы никогда прежде не видели таких в нашем офисе. Их лица скрывали вязаные шапки с прорезями для глаз, а в руках у них тоже были дубинки. Прозвучала команда, и солдатские шеренги сделали еще два шага навстречу, в то время как люди в синем принялись охаживать забастовщиков дубинками и затаскивать их в офис. Завязалась потасовка. Двое парней завалили «синеформенного», вырвали у него дубинку и принялись яростно отбиваться. Солдаты взирали на происходившее безмолвно. Люди, подчиняясь инстинктивному порыву, рванули на первый этаж. Краем глаза я заметил в толпе Загорецкого. Охранников было на самом деле не так много, как показалось сначала. В холле началась настоящая драка с применением урн, стульев и подручных предметов.
Воспользовавшись тем, что охрана с моей стороны бросилась на помощь своим коллегам, которых молотили стульями наши бойцы, я быстро побежал к лифтам. Передо мной стоял довольно плотный парень с дубинкой наизготовку. Я посмотрел в прорезь его шапки, туда, где капельки пота выступили вокруг его карих глаз, и сделал резкое движение вправо. Потом влево, по-футбольному, не переставая смотреть ему в глаза и не прекращая бежать навстречу. В последний момент я снова дернулся вправо и вперед, обрушив свой вес на его плечо. Охранник отпрянул, я пробежал мимо, услышав за спиной звук падающего тела и возглас:
– На лестницу! Валим на лестницу!
Не знаю, как быстро мы бежали с Загорецким и откуда в нас взялось столько сил. Только на семнадцатом мы перевели дыхание.
– Куда теперь? – выдохнул я.
– На двадцать седьмой, в бухгалтерию. – Загорецкий сел на корточки. – У меня карточка от входа.
– А там?
– А там посмотрим. Хуже не будет.
Снизу слышался топот преследователей. Будет хуже, в этом я уже не сомневался.
На двадцать седьмом Загорецкий вставил магнитную карточку в сканер, и замок пискнул, открывая дверь. В коридорах было пусто, в прозрачных пеналах людей тоже не наблюдалось.
– Эвакуировали? – предположил я. – В связи с революцией…
– У них сейчас обед, революция тут ни при чем. Хотя, может, и эвакуировали.
– Интересно, как быстро они поймут, где мы?
– По камерам, если сообразят! – С этими словами он схватил за ножку легкий секретарский стул и снес первую встретившуюся на нашем пути камеру.
Мы завернули в пенал, где обычно сидели те, кто обрабатывает счета-фактуры. Сразу было видно, что здесь работают женщины. И женщины хозяйственные. На подоконниках ровными рядами, в строгом соответствии с цветами радуги, стояли папки с документами. И, конечно, цветы в горшках. У каждого монитора стоял небольшой кактус или еще какое-нибудь растение. Здесь продолжали истово верить, что это спасает от компьютерной радиации. А вообще-то в пенале было весьма уютно.
Загорецкий двинулся по рабочим местам, уничтожив по пути еще одну камеру. Он искал невыключенный или незапароленный компьютер. Таких в нашем сдвинутом на информационной безопасности офисе оказалось целых два.