«…Как стало известно корреспонденту „Звездобратии“, восемнадцать лет назад Щеднов был в Камышине проездом в составе участников агитпоезда „Мирный космос против космических войн!“… Достаточно взглянуть на снимок, чтобы сходу подметить удивительное портретное сходство… Как призналась корреспонденту „Звездобратии“ мама самой Тони Инна Павловна Сёмушкина…»
— Я ни в чём не признавалась никакому корреспонденту! — закричала Инна Павловна на всю крохотную бухгалтерию. И, уже падая в обморок, успела добавить: — Мне не в чем признаваться!
Но было уже поздно.
«Как стало известно компетентным московским репортёрам, символ советской морали Александр Щеднов совершил инцест с собственной незаконорождённой дочерью…»
— это корреспонденту киевской газеты «Уси зирки» по имени Егорик Яцунок предстояло заменить карбюратор на «Ямахе».
Потому что Егорик оставил на зиму бак полупустым, полагая, что и так сойдёт, а хрен сошло, потому что топ-ливо кругом поганое, и все сопли попали в карбюратор, и мембрана с иглой и пружиной полетели к чёртовой матери, а установились ясные дни, и надо со всеми начинать выезжать в концерт-бар «Гараж»…
Короче, как всегда, выехать удалось на Москве — «Звездобратия», этот вечный источник запчастей и выпивки, не подкачал и на этот раз.
Щедновский инцест кукарачиного производства дал Егорику аж четыре сотни, чего вполне хватило и на карбюратор, и на новые «дольчики» для Лильки, и подъезд к концерт-бару совершился самым громким образом, и длиннобутылая Лилька выставила свои ходули, — не так ходули, как «дольчики», ясное дело, — и было всё чики-чики.
«Наши читатели уже знают об отвратительном поступке некогда галактического посланца советской эпохи, теперь превратившегося в омерзительную пародию на самого себя. Вся Москва сейчас обсуждает новый поворот, который случился в этой бразильской мыльной опере: незаконнорождённая дочь Александра Щеднова уже в интересном положении. Что действительно интересно в положении юной Тони Сёмушкиной, это как её ребёнок будет назвать Щеднова — ещё „папа“ или уже сразу „дедушка?“».
Конечно, никакого такого поворота не случилось нигде, кроме обесцвеченной пергидролью девятнадцатилетней головки корреспондентки газеты «Весь бомонд — Барнаул» Ирочки Бекеши.
Но у неё было святое алиби: так она зарабатывала маме на по-настоящему дорогой подарок ко дню рождения — часики «Своч» на красном ремешке.
Мама ведь их давно заслужила, а Ирочка никогда не переставала относиться к маме трепетно, даже несмотря на то что та устроила прошлым летом из-за аборта, выставив Севу взашей, так и не дочухав, что это была
(дальше идёт рефрен и второй куплет с проигрышем).
И ещё много доброго принесла Кукарача своим коллегам! Десятки их наполнили свои кто издания, кто информационные сайты собственными вариациями щедновской мыльной оперы, благодаря чему были отданы многие долги, куплены кому долгожданные Барби и Кены, а кому и айфоны на зависть одноклассникам. Была оцинкована пара днищ и даже залатана крыша на старой даче — так что жена перестала, наконец, кое-кого пилить.
И всё же кое-где всё-таки случился.
Конкретно — в квартире Александра Щеднова.
А именно — вдребезги разбилось стекло на их с Тоней портрете, который сделал старый щедновский друг Жека Мыльников, фотографировавший ещё Николаева с Терешковой.
Огромный портрет с какой-то особеннно светлой Тоней сорвался с гвоздя в прихожей после истерического удара, с каким захлопнула дверь Инна Павловна. Перед этим она в кровь отхлестала ревущую белугой Тоню и проорала в лицо Щеднову чёрт знает что. После чего сграбастала дочь в охапку и буквально выгребла её на лестницу, на ходу теряя из незастёгнутого чемодана не успевшее просох-нуть девичье бельишко.
Полчаса спустя, скрипя осколками и тщательно обходя пятна Тониной крови в прихожей, Щеднов вышел и тихонько прикрыл за собою дверь.
В метро, глядя на него, теперь действительно перешёптывались.
— Слышь, дед! Оставь что-нибудь молодым, — гоготнул рыжий крепыш в худи, и вся компания прыснула со смеху.
Только теперь Щеднов лицо за воротник пальто не прятал, а наоборот, гордо вытянув шею, смотрел в тоннель взором адмирала космической эскадры, высматривающего в звёздной пучине прожектор своего флагмана.
И когда поезд подходил к платформе, спрыгнул на рельсы.
День начинался, как обычно: ещё внизу Кукарача умудрилась поцапаться с отставным подполковником ракетных войск Сухозадом, работавшим в редакции «Звездобратии» гардеробщиком: на загривке новенького китайского пуховичка, видите ли, не оказалось петельки.
«Проблема, тоже мне!»
Обычный наезд в спину от сотрудников у лифта. В общем, в отдел Кукарача вошла какая нужно.
И обнаружила, что на неё смотрят все.
— Кукарача, будут вопросы по Тунису — обращайся, — огорошила её Ленка Мануйлова.
— Слушай, Бомбовозка, какой, на фиг, Тунис? Тут вообще хоть бы… — начала было Кукарача, да так и застыла перед рабочим монитором с открытым ртом.
Редакция, которая, оказывается, давно уже на цыпочках окружала вросшую в компьютер Кукарачу, взорвалась овациями, как на именинах.
Хотя Кукарачу, как известно, особенно никто не любил, такая фантастическая удача, как самокирдык народного в метро, заслуживала самого бурного восхищения.
— Аллё, гараж! Кукарача! — пощёлкал в воздухе крохотными пальчиками Бузеев. — Рыгай на бумагу, в пять закрываем номер!
Салю, Дино!
Смешно сказать, но «красная весна» 1968 года в Париже началась с кино.
Весной 1968-го министр культуры Франции попытался уволить бессменного директора Французской Синематеки Анри Ланглуа. Ночью тот бесплатно крутил кино для интеллектуалов, так что даже образовалось целое поколение «Детей Синематеки».
Ясно, что с увольнением Ланглуа новая дирекция этот ночной бедлам прекратит. От греха подальше. Вы только послушайте, что несли по ночам в Синематеке эти пубертатные шалопаи — Бертолуччи потом назовет их The Dreamers («Мечтатели»):
L’imagination au pouvoir! (Вся власть воображению!)
Travailleurs de tous les pays, amusez-vous! (Пролетарии всех стран, развлекайтесь!)
La culture est l’inversion de la vie! (Культура — это жизнь наоборот!)
Soyez realists, demandez l’impossible! (Будьте реалистами, требуйте невозможного!)
Nous ne voulons pas d’un monde ou la certitude de ne pas mourir de faim s’change contre le risqué de mourir d’ennui! (Мы не хотим жить в мире, где за уверенность в том, что не помрёшь с голоду, платят риском помереть со скуки!)
Пока дело ограничивалось ночным кинозалом, всё бы ничего. Мели, Емеля, — твоя неделя. Но в том-то и ужас, что весной 68-го во Франции неделя, и не одна, и впрямь принадлежала восемнадцатилетним остолопам. Этим Емелям капитализма, бесполезным для производства и накоп-ления добавочной стоимости.
Уже самый наглый из них, Рыжий Дани — Даниэль Кон-Бендит — прервал торжественную речь министра образования просьбой «Слышь ты, дай закурить».
Уже в Нантере во главе озабоченной похотью и Троцким «Группы 22 марта» он захватил университетские аудитории.
Но это в одиннадцати километрах от столицы. Первые же уличные столкновения студентов с полицией в центре Парижа произошли именно в Трокадеро, прямо напротив Эйфелевой башни, где тогда и располагалась Синематека.
Если, конечно, верить Бертолуччи.
И Дино Диневу.
Этот Дино был студент французской киношколы, родом из Софии. Если к лицу Жана Габена приставить нос Николая Гоголя, выйдет его портрет.
В дни, когда всё начиналось, в Париже был создан «Революционный комитет французского кино». И хотя им руководили Шаброль, Трюффо, Годар, бегать с тяжеленным штативом по Парижу приходилось покладистому коротышке Дино.
И когда в Трокадеро у здания Синематеки в защиту Ланглуа забурлили «мечтатели», тут как тут оказался Кон-Бендит. Рыжему Дани стало ясно, что это не просто кинозаваруха, из всего этого может выйти кое-что посерьёзнее. Сейчас тот самый момент, когда можно оседлать коня истории.
Надо только что-то говорить.
Он и начал свою речь, вооружившись мегафоном. И хотя звук был громкий, ростом Кон-Бендит был не выше швабры. Так историю не оседлаешь. В сходной ситуации на питерском вокзале хотя бы подвернулся броневик. Тут же…
— Слушай, тебя же никто не видит, — услышал рядом с собой Рыжий Дани чей-то голос. Это бы вездесущий Дино Динев. — У меня есть операторская лестница и штатив. Залезай!
Залез. Оказалось, высоко и страшно.
— Эй ты, держи меня за колени!
Так и получилось, что во время первой пламенной речи вождя парижской весны 1968 года за колени держал Дино Динев.
«Мечтатели» побузили пару месяцев — заметьте, никто при этом не погиб, — а в июне по телевизору выступил министр транспорта. Он пригрозил отменить летние скидки на бензин, если революция затянется. Испуганные коммунары пошвыряли студенческие пожитки в крохотные ситроенчики, известные в народе под кличкой «Две клячи» (Deux Chevaux), и усвистали на Лазурку.
Революция революцией, а каникулы никто не отменял.
Кон-Бендита выперли в Германию, а Дино Динев остался.
Плёнку с надписью «Русский Париж 70-х» на коробке посмотрим на промотке. Вот Галич, Синявский, Окуджава. Возникнет Высоцкий — он тайком ночевал у Дино, и тот познакомил его с болгарином Константином Казански, чью фамилию мы видели на обложках французских пластинок Высоцкого в графе «аранжировщик».
Эти пластинки приплывали в Новороссийск и Ленинград в потайных сусеках кают советских сухогрузов, потому что матросы знали: в обмен на них в СССР можно достать всё.