Возникнет Птушко, чьего «Руслана и Людмилу» Дино безуспешно пытался пристроить во французский прокат, а после премьеры на заштатном вроде бы фестивале фантастического кино французское телевидение показало ленту пять раз.
Перемешаются все волны эмиграции — в 70-х одни ещё не умерли, вторые ещё не все уехали в Америку, третьи только вырвались из клещей. Была и ещё одна тончайшая прослойка — такие, кто выполнял деликатные поручения советского циклопа за его же деньги, вроде Бабека Серуша.
И ото всех набирался соков Дино Динев.
Он был вездесущ. Настолько, что однажды и вовсе загремел в тюрьму по политической статье. В семидесятые много в кого стреляли, много кого душили и кололи зонтиком, и везде находился болгарский след. А так как самым вездесущим болгарином в Париже 70-х был Дино, он и отправился на далёкий северный остров, где находилась тюрьма для особо опасных и шпионов.
До неё было не доехать, не дойти, можно было только доплыть, что с катером пенитенциарной службы Франции случалось нечасто. Например, этот катер никак не мог довезти до островной тюрьмы хотя бы фельдшера, о докторе здесь никто не помышлял.
— Я прошу дать мне в камеру «Медицинскую энциклопедию», — ответил Дино Динев на вопрос тюремного руководства, какую литературу он хотел бы. Привилегией политических было право иметь в камере любое чтиво. И вот вместо «Плейбоя» такой странный выбор. Но дали. И через полгода Дино заявил:
— Пока едет фельдшер, я готов выполнять его работу.
Просто фельдшеру полагался отдельный кабинет, и это единственное место, где случайно залетевший на северный остров болгарин с гоголевским носом мог укрыться от издевательств и скрытых подсечек уголовников, кому тюрьма была дом родной.
К тому времени на северный остров от греха подальше перевели Кристиана Давида, одного из тех, кто в шестидесятые снабжал Америку почти всем героином — c маковых полей Турции через подпольные лаборатории Прованса из Марселя (знаменитый наркотрафик French Connection).
Убийцу парижского комиссара Галибера.
Говорят, что и убийцу президента Кеннеди. Якобы в 1963-м коза ностра специально рекрутировала его для такой цели, что и было с успехом выполнено именно им, а не бедным Ли Харви Освальдом… но это до сих пор недоказуемо.
Но и того, что удалось доказать, хватало на пожизненное.
Вот ещё: Давид Кристиан был так красив, что во всём мировом криминалитете его звали Le Beau Serge («Серж-красавчик»). Это вслед за названием фильма Шаброля, положившего начало «новой волне» французского кинематографа.
И по совместительству политической биографии Дино Динева. Не от Шаброля ли он носился по революционному Парижу с камерой и лестницей со штативом?
И вот в один прекрасный день распахнулась дверь тюремной фельдшерской, и на пороге выросла атлетическая фигура Ле Бо Сержа в сопровождении четырёх надзирателей.
— Скажите им, пусть уйдут, — кивнул Красавчик на конвой.
— Уйдите. Это врачебная тайна, — сказал из-за фельд-шерского стола маленький болгарин, и — о, чудо французской Фемиды! — надзиратели послушно ретировались.
— Мсье, — начал Кристиан Давид. — Назовите мне такой счёт в любом банке мира, куда завтра же перечислят триста тысяч франков на ваше имя, — кстати, как вас там?
— Дино Динев, мсье.
— Принято. Напишите мне какой-нибудь диагноз, чтобы меня хотя бы выводили гулять.
— Я узнал вас, мсье Ле Бо, — ответил Дино. — Я напишу вам пиелонефрит — воспаление почек. Проверить это местными средствами нельзя, а выпускать на прогулку будут. Но денег с вас я не возьму. Просто приветствуйте меня на прогулках.
— Вы умный человек, мсье Динев, — сказал, секунду поразмыслив, Красавчик Серж.
Так и получилось. Кристиан Давид исправно выполнял условия сделки.
— Салю, Дино! — ревел он с верхнего прогулочного трапа, куда его отныне регулярно выводил конвой.
Через три месяца он отправился дальше по этапу. А через пару лет за отсутствием доказательств вины выпустили и Дино.
Но все два года он жил на острове королём. За обедом и ужином ему доставались лучшие куски, а об издёвках не было и речи.
— Мы не знаем, кто этот болгарин, — говорили урки, — но его приветствовал сам Ле Бо Серж.
И опять плёнка проматывается. До того момента, когда в «Останкино», как и по всей России, буря перемешала вывески — совсем по-андерсеновски. В нашей книге мы ещё вспомним этот сюжет.
91-й год. В кабинет главного редактора кинопрограмм тогда ещё ЦТ вселился новый человек. Он в жизни не имел отношения к кино иначе как зритель и как бывший секретарь парткома «Останкино».
Но одно дело вырабатывать нарекания, другое — телепродукт. Надо же чем-то забивать эфир. Точнее, мозги, взбудораженные начавшимся расслоением общества, неизбежного с наступлением капитализма, как учили Маркс и Ленин. Как указывал тот же источник, из всех искусств для нас важнейшим является кино.
А где его взять?
Старое не пойдёт, там на каждом километре плёнки коммунист на коммунисте коммунистом погоняет.
Новым сыт не будешь. Если бы не румяные гардемарины, удавиться с тоски от одних названий фильмов 91-го — «Волкодав», «Дура», «Изыди!» …Впору вслед за рязановскими бомжами улететь на небеса обетованные, — тоже 91-й, — да Господь паровоза не дал.
Самое разумное — купить что-нибудь голливудское вроде мелбруксовского «Жизнь — дерьмо», так Господь не дал и денег.
Опять, значит, каменный Штирлиц и пьяный Лукашин.
Вот в таких или подобных грустных размышлениях пребывал останкинский киноначальник, когда в дверь его кабинета постучалось счастье.
— Здравствуйте! Я Дино Динев. — сказало оно. — У меня к вам предложение.
Подмышкой у гостя оказались две с половиной сотни серий нового для «Останкино» жанра — мыльной оперы. Сериалы-то мы знали и раньше. Но «Сага о Форсайтах» и «Рабыня Изаура» — это всё-таки сначала книги.
Здесь же литературой не пахло.
Как следовало из просмотренной тут же первой кассеты, создатель продукта, а это был некто Пимштейн, на съёмках экономил каждое песо, как до революции его родители в Одессе каждую копейку. Львиная доля постановочных расходов, видимо, ушла на сооружение лестницы посреди дома зажиточного мексиканского архитектора.
Вокруг неё всё и крутилось.
Сначала у её подножья стояла брошенка, а сверху спускался сам архитектор. Потом сверху спускалась брошенка, а внизу лестницы её поджидал сын архитектора по имени Луис Альберто. Потом наступал черёд сына архитектора, внизу для разговора его поджидал папаша.
И так все двести сорок восемь серий — действия нет, только разговоры у лестницы в стилистике «Луис Альберто, закрой форточку, молю!». Правда, в одном из таких разговоров выясняется, что на голову брошенке в конце концов сваливается наследство, и теперь они с Луисом Альберто, а для целевой аудитории это одно слово, могут у лестницы говорить о женитьбе.
Но до этого момента избалованный Тарковским русский зритель может и не дотянуть.
— Они же меня сожрут, — так или примерно так сказал гостю новый Главредкино.
— Не сожрут. Поставьте это утром. Видеть будут одни старушки, а у них нет зубов, жрать им нечем. Зато отчитаетесь о работе, — так или примерно так ответил гость.
— Надо же платить?
— За что?
— Да вот хоть бы за озвучку.
— Не надо. Я уже всё озвучил русскими голосами у себя на студии в Софии, Болгария.
— За эфир?
— Не надо. Я просто подарю «Останкино» восемь серий. Понравится — купите остальные.
Так и получилось, что в ноябре 1991 года на наши бедные головы обрушился сериал «Богатые тоже плачут», а вслед за ним, как из бочки, полилось всё остальное. Льётся и по сей день.
Сериал — это шахматы для бедных. Сериальный персонаж так же похож на реального человека с его радостями и страстями, как шахматный конь — на живого донского скакуна. Отдалённое сходство есть. Но деревянную фигурку не надо кормить и вычёсывать, у неё нет своего нрава, и ею легко двигать по доске сообразно замыслу игрока. Оттого и стоит она неизмеримо дешевле — вкупе со всеми остальными деревянными собратьями, да и с самой доской впридачу. А так как ходит она только буквой «Г», тут и зрителю легче. Детский мат.
Халявные восемь серий на родине гроссмейстера Алёхина расстреляли в прессе, и на этом сериальную историю вроде бы закрыли.
Не тут-то было! Оказалось, на этой родине давным-давно не гроссмейстеры большинство. Мешками посыпались письма, в основном от женщин кухаркиного возраста: «Верните нам нашу брошенку с её Луисоальбертом, закрой форточку, молю!»
И с 21 декабря 1991 года вплоть до следующего лета на русских телеэкранах скрипела мексиканская лестница.
Какое-то время «Богатые тоже плакали» только по выходным. Потому что замирали трамваи и почтовые отделения, даже железнодорожные нити — стрелочницы-то ведь тоже были в основном женщины. Потом лавина зрительских обращений размазала брошенку с её Луисоальбертом по всей теленеделе, как по хлебу шоколадный крем «Нутелла», пришедший в жизнь детских нянь и домохозяек одновременно с мексиканскими сериалами.
Так и получилось, что наиболее ходовой сегодня телепродукт принёс в «Останкино» человек, державший за колени Кон-Бендита во время его первой речи в центре революционного Парижа.
Интересно, а знал ли Главредкино, что за пару лет до его кабинета тот же самый болгарин протиснул свой гоголевский нос в приёмную главного останкинского начальника?
Тот пришёл из газетного мира и телепередачи по привычке называл «абзацами».
— Это ваше? — Дино Динев кивнул на Останкинскую башню за окном. Её исполинское тело от рождения было покрыто усатыми наростами передатчиков. Из которых важнейшим для большевиков был ретранслятор членовозной связи «Алтай».
— Моё, — был гордый ответ.
— А можно, я притулю где-нибудь свой скромный передатчик?
— А что он будет передавать?
— Музыку.
От сердца отлегло. Музыка не вызовет нареканий. По крайней мере, смертельных. Танцевать — не думать. Но оставался «Алтай».