В твоём распоряжении отныне все тринадцать палуб самого большого линкора Европы — режиссёры, их ассистенты и помощники, операторы-постановщики и просто операторы, художники по свету и просто осветители, студии размером с полгектара, композиторы и целый симфонический оркестр, весь телерадиофонд с графом Толстым, маршалом Жуковым и виолончелью Ростроповича, костюмеры и бутафоры, директора съёмочной группы с просто директорами, камеры, монтажные, тон-ателье, автотранспорт в любой час дня и ночи…
А если чего не было, — золотых рук мастера из цеха СХДО — службы художественно-декоративного обслуживания — выдуют из пластика, слепят из пенопласта, выточат и сколотят из дерева любой предмет из существующих и несуществующих на Земле.
И всё под твой шифр.
Единственное «но»: в полночь твоя золотая карета может стать опять тыквой.
Что за полночь? Это когда после выхода в эфир твоей передачи тебя пригласят на десятый этаж. А могут и не пригласить вовсе, просто тебе домой позвонит главный редактор, тот, что ещё три месяца назад дал шифр, а теперь просто скажет в трубку:
— Ваша передача вызвала нарекания.
А на столе ещё батарея бутылок шампанского, недопитого друзьями и домочадцами вчера вечером во время триумфального просмотра эфира твоей программы.
Какие такие нарекания? У кого вызвала? Дайте объясниться!
Нет, брат. Это «Останкино». Нравилось парить под куполом жизни? Теперь допивай остатки вчерашнего триумфа, новый будет не скоро.
Если вообще будет.
Теперь понятно, почему у бывших канатоходцев и преподавателей телевизионных вузов такие грустные глаза?
Всякий новый Растиньяк, переступая останкинский порог, прекрасно осведомлён о беспощадном характере Гудвина, Великого и Ужасного. И всё же толпы их «с горящими и жадными глазами» десятилетиями совершали броуновское движение по одиннадцатому и двенадцатому этажам. На этих палубах в основном раздавалась слава.
Музыкальная редакция, киноредакция, а главное — сагалаевская молодёжка.
Так в останкинском быту зовётся Главная редакция программ для молодёжи ЦТ СССР.
А это:
— пастырь интеллектуалов Владимир Ворошилов с его автохтонным «Что? Где? Когда?»;
— это телеВольтер Александр Масляков с неукротимым КВНом;
— это телеРоулинг Кира Прошутинская с её гаррипоттеровской «От всей души»;
— это телеМелькиадес Владимир Соловьёв с неугомонным «Это Вы Можете»;
— это телеВоннегут Андрей Кнышев с неуловимыми «Весёлыми ребятами»;
— это телеУайльд Константин Эрнст с трёхмишленовским «Матадором».
И это «Взгляд», наконец.
Это Лысенко, Любимов и Листьев.
Это недосягаемо ни до, ни после.
Всё это делает останкинский линкор авианесущим. И всё это плодится под орлиными крыльями Сагалаева, которыми он как-то умудряется защитить свою эскадрилью от зенитного огня «нареканий».
Чтобы остаться современным, я должен снизить пафос. Сегодня ведь так о телевидении не говорят, если только в планы не входит издёвка.
Поэтому поговорим об останкинских пищеблоках эпохи развитого социализма, о них ведь разбираемая часть фразы.
Здесь тоже всё расписано. Начнём снизу, а для меня сверху. Потому что в останкинском подвале советских времен, в трюме линкора, и идёт штурм небес.
Сколь глазу хватает, по нему вьётся километровая китайская стена с бесчисленными кофеварками и — вот они! — с никогда не кончающимися сосисками. Кофе здесь не растворимый из жестяной коробки с негритянкой, верой и правдой служащей пепельницей на миллионах советских лестничных клеток. Здесь ничего не напоминает совбыт. Настоящие зёрна здесь сначала жарят, потом мелют, а в антрацитовом зале подвала даже варят в джезве, подают не в гранёном стакане Веры Мухиной, как повсеместно за бортом линкора, а в настоящей кофейной чашечке с блюдцем и даже предлагают к кофе воду.
Это, конечно, дань выездному гедонисту Юлиану Семёнову, чей Штирлиц, кстати, тоже родом из телевизора.
Здесь точка сборки, здесь день-деньской посверкивают кофейными ложечками интеллектуалы, размешивая не столько кофе в чашках, сколько телеварево в ленивых беседах с антисоветской фигой в карманах.
И, значит, можно курить, ибо некурящий телевизионщик или профессионально непригоден, или шпион.
Зная, что качество табака тоже влияет на качество телепередач, командование линкора заботится об ассортименте. «Столичные», «Ява» явовская — заметьте, не какая-нибудь дукатовская, какую купишь и за бортом, — иногда можно было наткнуться и на «Союз — Апполон», но это совсем лотерея.
Рассказывали, что одно время здесь даже стали наливать армянский коньяк. Но после того как качество телевещания заметно упало, командование линкора такую практику запретило.
Теперь коньяк наливался только в офицерских кают-компаниях на десятой палубе.
В этом видится трогательная забота адмиралитета о нас, боевых лётчиках.
Ведь, в конце концов, телевидение производим мы, и для нас самих небезопасно, в каком состоянии. Их же основной продукт — нарекания. В этом деле от образования или состояния ума мало что зависит. С армянским коньяком оно даже, может, и лучше. Ведь сказал же другой персонаж Юлиана Семёнова: «от коньяка я совею».
Точно лучше!
Но жизнь десятого этажа нам, боевым лётчикам, неизвестна. Да по причинам, описанным выше, её лучше не касаться вовсе.
Целее будешь.
Так что от греха подальше рассмотрим другие пищеблоки «Останкино» описываемой эпохи.
«Доверяй человеку, чья работа оставляет грязь под ногтями», — рекомендует одна книга о науке жить. Самая доверительная в этом смысле столовая — на первом этаже.
Здесь обедает машинное отделение линкора.
Экипажи студий, операторы, осветители, — за самоотверженный и в самом физическом смысле тяжеленный труд мы зовём их ласково «светики», — инженеры в разноцветных халатах, — мы же всё-таки электронное СМИ, а так как некоторые из них вчерашние студентки технических вузов столицы, да к тому же прехорошенькие, назовём их цветом первого этажа. А ещё мастера-бутафоры, милиция, водители…
Тут кофе в джезве не варят, да и посверкивать ложечками некогда. В отличие от населения антрацитового зала местные обитатели — не хозяева своего времени.
Его хозяин — «Останкино».
Час на обед, и к корабельным топкам.
И вдруг — будто ветерок по столам. Это в пищеблок на первом этаже зашёл «эфирный».
Например, самый красивый диктор ЦТ СССР Танечка Веденеева.
Или самый красивый диктор ЦТ СССР Ангелина Вовк.
Или самый красивый диктор ЦТ СССР Танечка Судец.
Или самый красивый диктор ЦТ СССР…
В том-то и дело, что у любого из трёхсот миллионов советских людей может не быть:
— человеческого крова — он может жить в железнодорожном вагоне или в гарнизонном бараке;
— еды — а то, что есть, едой может называться условно;
— одежды — штопана-перештопана, стыдно выйти на улицу;
— любви — это уж как пойдёт;
— и счастья — но у каждого обязательно есть свой любимый, а значит, самый красивый диктор ЦТ СССР.
И вот, скажем, Танечка Веденеева влетает в столовую на первом этаже, чтобы перекусить на лету, ведь съёмочное время в студии не идёт, а уходит. И двести ложек замирают тоже на лету — пищеблок, не отрываясь, следит за тем, как в одном лице триста миллионов советских людей разрезают полтавскую котлетку за восемнадцать копеек.
И уже бежит вчерашняя студентка технических вузов столицы в аппаратную к подружкам:
— Быстро, девки, в нашей столовке Любимов!
Так бывает. Но редко.
Потому что в обычное, не съёмочное время место «эфирным» — на одиннадцатом этаже.
Можно на седьмой или девятый, там тоже обедают телевизионные боевые лётчики. Но место палубной авиации — всё-таки одиннадцатый.
Здесь и Растиньяки — чтобы, если вдруг «Пулей к Главреду, дают шифр!» — было недалеко бежать.
Здесь и те, кому шифр уже дали. Впрочем, как дали, так могут и забрать, надо держать руку на пульсе и далеко не отходить.
Здесь и так называемые звёзды эстрады, которые хорошо знают, что никакой такой всесоюзной эстрады нет, а есть только «Утренняя почта», «Песня-78», «Новогодний огонёк», только они и рождают главное: вожделенный чёс (серии платных концертов) по стране.
Появишься ты в «Почте» или нет, решается в столовой на одиннадцатом этаже за совместным обедом с редактором музыкалки. Бывает, конечно, что не за обедом, а за ужином, и не в «Останкино»… Но, как правило, всё-таки здесь.
А вот и ещё один разряд обитателей столовой одиннадцатого этажа. Их легко узнать по одежде.
Если это он, на нём всегда спортивная куртка немарких цветов и клетчатая рубашка.
Если это она, из её головы будут струиться локоны лесной колдуньи, иногда на лбу будут солнцезащитные очки даже в ноябре.
Это начинающий журналист-сценарист и студентка театрального вуза, в будущем уж точно телезвезда, потому что — «Господи, посмотрите, кого сегодня показывают по телевизору? Вот когда рано или поздно я…»
Через знакомых, как правило, работающих в машинном отделении, они раздобывали декадный пропуск с правом десять дней проходить в Волшебный театр Изумрудного города. Все десять дней исправно, как на работу, они переступали порог останкинских проходных утром и на одном из шести скоростных лифтов взлетали на одиннадцатый этаж в столовую.
Здесь они устраивались поудобнее за столиками у стены — сидеть-то долго! — и день-деньской потягивали чай.
Они высиживали яйцо счастья.
Они в лицо знали всех главных и неглавных редакторов, спецкоров и режиссёров. Стоило кому-либо из них остаться одному или просто зазеваться у кассы… Остальное легко вычитать в книге по прикладной акарологии, как называется наука о клещах.
В девяностые в столовую на одиннадцатом добавилась и прикладная гельминтология, так называется наука о глистах, существах, живущих за счёт человека.
Но это другая история.
Нашу продолжим так: открывается дверь, и в столовую на одиннадцатом этаже входит «эфирный».