Об уникальном положении диктора ЦТ СССР мы уже говорили.
Но понятие «эфирный» гораздо шире.
Это и спецкор, и просто корр., это и ведущий новостей, и комментатор, и ведущий собственной или не собственной передачи. Это артисты, наконец.
Конечно, все мы здесь команда. Напоминаю, речь идёт об эпохе развитого социализма, и в те поры была только одна команда — ЦТ СССР. Тогда впору провести аналогию с самым популярным в народе видом команды — футбольной. Так вот, «эфирные» — центрфорварды, девятые номера нашей команды. Это они вырываются к воротам — читай: к зрителю, — и это от их ловкости зависит счёт на табло — читай: популярность, а это и есть наш главный продукт.
Вот Пеле, а в нашем случае Виктор Понедельник, выходит к воротам. Удар длится секунду. Но задумаемся, труд скольких людей сделал эту секунду возможной.
Кто-то собрал команду, кто-то тренировал её много лет на изнуряющих сборах далеко от домашнего уюта, кто-то окончил медицинский вуз и много лет следил за сосудами и коленями всей команды, кто-то долго вёз команду на чемпионат в кабинах авиалайнеров и автобусов, кто-то шил им одежду, кто-то ведь строил стадион и растил траву на его поле.
И вот сегодня вечером кто-то выстроил тактику матча, кто-то растягивал оборону противника, кто-то долго и нудно перепасовывал мяч, пока кто-то, наконец, не дал центрфорварду голевую передачу — смотрите-ка, даже термины схожи!
Вот почему, как следует из разбираемой части нашей фразы, в столовой на одиннадцатом этаже «Останкино» центр-форварды, «эфирные», почтительно пропускались вперёд, и у раздатчицы с кустодиевскими формами все они были «Танечки» и «Валечки».
Можно, конечно, считать, что это потому, что «эфирные» спешат на эфир. В шаболовские времена так и было, ведь в отсутствие видеозаписи основной формой жизни телевидения был прямой эфир.
В эпоху же развитого социализма живьём к зрителю выходили не чаще солнечного затмения, если не считать новостников. Да и там только на первую «Орбиту», видеозапись которой потом и вертели весь день от греха подальше, выходя вживую только на Москву, и только затем, чтобы прочесть до последней минуты терзаемую редакторскими ножницами тассовку.
Если кому интересно, что такое все эти «Орбиты» и «Дубли», Википедия объяснит всё. В рамках этого текста ограничусь замечанием, что именно для их существования большевики и построили «Останкино». Чтобы от Сахалина до Калининграда одну шестую часть планеты спаивал полноценный цветной эфир.
«Спаивал» — даже не коннотация, а каламбур. С одной стороны, пайка швов, с другой — всё та же вода в глаза и уши строителям коммунизма.
Так почему же в эпоху видеозаписи на одиннадцатом этаже «Останкино» «эфирных» пропускали вне очереди?
А потому, что это каста.
И как положено касте, её члены не обязательно описывались особенными достоинствами или навыками. Более того, все неизбежно приобретали страшнейший профессиональный диагноз, в психиатрии называющийся социальной дезадаптацией. Это в лучшем случае частичная, а в основном полная утрата пациентом способности приспосабливаться к условиям социальной среды.
По-русски это называется «звёздная болезнь».
При появлении «эфирных» с особо тяжёлыми её случаями столовая одиннадцатого этажа затихала и вбирала головы в плечи, чтобы не дай бог живой труп не оказался за их столом. Как правило, такой копался в тарелке в одиночестве с потешно важным видом.
Был у них и свой кастовый этикет. Например, при встрече в останкинских коридорах «эфирные» всегда здоровались друг с другом, даже если не были знакомы или откровенно враждовали. Первым должен был кивнуть тот, у кого ниже рейтинг или ведомая им передача носила отраслевой характер.
Невозможно представить, чтобы диктор программы «Время» первым поприветствовал ведущего программы по домоводству.
А ведущий программы про загнивание капитализма, и особенно Соединённых Штатов Америки, не должен был приветствовать вообще никого, кто не имел отношения к Международному отделу ЦК КПСС.
Его очередь кивать наступала только в коридорах самого этого отдела. Должно быть, ещё кое в каких коридорах, но это тоже выходит за рамки настоящего текста.
Зато стоило вылететь из эфирной касты, — лёгкость, с какой это происходило, уже описана, — человек с удивлением обнаруживал в себе исключительную эластичность шеи и второй жаберной дуги, из которой, оказывается, и развиваются мимические мышцы, отвечающие за улыбку.
Как же в эпоху развитого социализма попадали в «эфирные»?
Ума не приложу. Возможно, это и есть главная тайна «Останкино».
Я стал «эфирным» в последнюю, предсмертную фазу большевизма, а это уже взглядовская эпоха.
Она характеризовалась тем, что привилегии и этикет оставались теми же, но теперь эфирная каста стала приобретать черты меритократии, власти достойных. Хотя бы стало можно логически объяснить, как тот или иной коллега оказался на экране. Как и то, почему он вскорости оттуда вылетел.
Во времена же, к которым относится наша фраза, это была тайна за семью печатями.
И если то, как стал «эфирным» седой писатель-фронтовик или прославленный профессор, можно предположить, то ответ на вопрос, как становились дикторами ЦТ СССР, следует искать где-нибудь в каббалистических текстах.
Поясним, кто такой диктор. Тем более что сегодня этой работы в «Останкино» больше нет.
Всё просто: когда «эфирный» появляется в кадре, он должен что-то говорить, даже если он ворона из детской передачи. Если он говорит свой текст, он ведущий. Если он говорит текст, написанный кем-то ещё, он диктор.
Или артист, что почти одно и то же.
— Позвольте, — скажете вы. — А разве не висят на камерах суфлёры и разве не стоят в незаметном для зрителя углу концертных студий гигантские мониторы, с которых задорными голосами и читают написанные неизвестно кем тексты ведущие, например, развлекательных передач?
В том-то и дело, что висят и стоят. И просачиваются всеми правдами и неправдами в «Останкино» Растиньяки, полагающие, что всё дело только в их неземной красоте или голосе.
Кстати, вот мы и дошли до конца разбора нашей фразы. Считалось, что котлета из трески благотворно влияет на голосовые связки. Их рекомендовали к регулярному потреблению дикторам, чтобы их голоса приобретали особую мягкость при произнесении слов «В Политбюро Центрального комитета партии» по четвергам в программе «Время».
Вот их и называли «дикторскими». Так и значилось в меню столовой на одиннадцатом этаже «Останкино».
Но это ловушка для простаков. Сколько ни ешьте котлет из трески, но если вы надеетесь на заёмный ум с суфлёра, телесудьба не сложится, как бы красив ваш голос ни был.
Вот пример.
Однажды мне позвонил друг, известный всей стране и всему миру как мультимиллиардер-трудяга. Вроде оксюморон, но бывают на свете и такие.
В частности, мой знакомец свои миллиарды заработал, кропотливо строя колоссальную промышленную империю, давая работу сотням тысяч людей и исправно платя налоги. Эти налоги потом с ужасом видит вся читательская аудитория. А чего она не видит, это мешки под глазами от бессонных ночей и нервный тремор от многолетнего риска.
Оказалось, бедняга влюбился.
Естественно, в восемнадцатилетнюю Мисс Сибирский Город, где моего друга угораздило не только соорудить градообразующее предприятие, но и для развлечения горожан устроить конкурс красоты.
Развлёк себе на голову.
И вот теперь сидим мы в московском кафе.
— Ты ведь на телевидении всех знаешь?
— Всех. Как и ты.
— Но мне неудобно обращаться к телевизионным начальникам по этому поводу.
— По какому?
— Это Марионелла.
— Здрасьти, — чирикает таёжная Барби уже, как видно, после первого «Прентама».
Но ещё не после Авеню Монтень, так что очевидно, что мой друг пока будет присматриваться.
— Она хочет работать на телике. Можешь устроить?
Стали говорить.
В школе, по её словам, «ей лучше всего заходил „Евгений Онегин“», и на телевидении ей всё равно, кем и на каком канале работать.
Но чтобы все видели.
Особенно в Сибири.
И чтобы из Парижа не вылезать.
В этот момент появилась официант с меню.
Дискуссию о прожарке Марионелла прервала просьбой не морочить ей голову и повелела принести ей просто мясо, после чего повернулась ко мне с обворожительной улыбкой.
Но было уже поздно. Я выразительно посмотрел на друга.
Он отвёл взгляд на её атласные колени.
— Марионелла, я в отчаянном положении, — сказал я. — Конечно, по просьбе моего друга я разобьюсь в лепёшку, но одной лепёшки здесь мало. Чтобы стать телеведущей, надо много знать и обо всём иметь неожиданное суждение. Надо знать телевизионное ремесло, наконец. Может, некоторое время поучиться? Я могу посоветовать хороший вуз.
— А кто же тогда читает новости? — резонно спросила Барби.
Действительно, кто?
Если за тридцать лет работы в «Останкино» я своими глазами видел, как становятся Познером, Парфёновым или Листьевым, то кого и по какому принципу берут дикторами новостей, мне невдомёк до сих пор.
В чём и покаялся другу.
— Так как ответ не вытекает из логики, можно предположить, что конкурс велик. Если ты не хочешь употребить свой административный ресурс, нужно выработать безупречную тактику штурма. Марионелла, давайте думать вместе. Итак, представим себе, что я позвонил руководителю одного из федеральных каналов, с кем мы из одного поколения, а значит, и из одной истории телевидения. Скажу: «Слушай, если мы не дадим дорогу этому совершенно незаурядному восемнадцатилетнему человеку, будем преступниками перед профессией!» В общем, не знаю пока, что скажу, но предположим, что смогу убедить. И вот в урочный час по его приказу будет приготовлена студия. Художник по свету, который работал ещё с Гинзбургом на «Бенефисах», ставит студийные приборы самым выгодным для вашей красоты образом. Руководитель новостной службы оценивающе смотрит на свою будущую сотрудницу. Оператор-постановщик, который снимал ещё Высоцкого, показывает жестом: «Три, два, один — в эфире!» Этот миг решает вашу жизнь, Марионелла. И что вы говорите?