— Можно вас на минутку, — сказал один из пареньков в кожанке. — Вы вот что... Вы с этой девушкой дела не имейте, ясно... А то ведь у нас... Знаете, какой у нас город... У нас ребята отчаянные...
У паренька под глазом был синяк, уже не свежий, полурассосавшийся, а на подбородке — след зажившей царапины.
— Кто это тебя? — спросил Сергей и улыбнулся.
— Какая разница, — сказал паренек. — У нас кожа дубленая, мы не дрейфили.
— А у нас кожа тоже дубленая, — тихо сказал Сергей. — Понял, пацан?
Он отпустил растяжку и пошел мимо ребят. Задира с подбитым глазом пытался стать у него на пути, но Сергей легко оттолкнул его и пошел дальше.
— У вас ведь жена есть, — крикнул другой паренек. — Вам лишь бы время провести... А человек без нее жить не может, у него, может, первая любовь.
Сергей остановился и посмотрел на ребят.
— Они с третьего класса дружат, — добавил второй паренек в кожаной куртке и показал на паренька в пуловере.
Паренек в пуловере молчал, голова его была опущена, он стоял сгорбившись. Сергей только сейчас как следует разглядел его: кожа на переносице у него была сморщена, а подбородок подрагивал, казалось, он сейчас либо заплачет, либо закричит.
— По городу слухи пойдут, что Люська с тридцатилетним командировочным путается, — сказал задира. — Думаете, ей не влетит от матери?
— Ладно, — сказал Сергей.
Он почувствовал какую-то усталость и вдруг вспомнил, что ничего сегодня не ел, за весь день два вареных рака.
— Ладно, — он махнул рукой и пошел на поблескивающий вдали свет.
Он вышел к привокзальной площади, она была хорошо освещена окнами вокзала, отблесками станционных огней, к тому же в разных концах площади горело несколько фонарей, а над домом с башенкой светилась красная неоновая надпись: «Каждый может стать вкладчиком сберкассы», и башенка тоже была иллюминирована электрическими лампочками.
Сергей пересек площадь, пошел переулком до водопроводной колонки, нагнулся и окунул лицо в тепловатую воду.
Реклама над домом с башенкой отсюда виднелась просто кучей красноватых огоньков, и, казалось, далеко на горизонте высится какое-то громадное здание с красными окнами.
Сергей напился, пошел дальше, но вспомнил, что он не знает дороги к гостинице, и повернул назад к площади.
Он увидел на стоянке такси, постучал в ветровое ссекло и разбудил дремавшего за рулем шофера.
Шофер зевнул, улыбнулся, нажал стартер и включил фары.
— К гостинице, — сказал Сергей.
— Приезжий? — спросил шофер.
Сергей не ответил, он дремал, завалившись в угол сидения.
— Интересное дело, — сказал шофер. — Завтра на сто первом километре гонки на мотоколясках, обхохочешься. Неофициальное первенство мира. Эти же инвалиды тоже сдают на права, правила уличного движения, мехчасть; все-таки водители транспорта.
Сергею что-то снилось, когда водитель тронул его за плечо, он слышал еще какие-то обрывки фраз, но, увидев освещенную слабым светом кабину такси, он все забыл, расплатился, вошел в вестибюль гостиницы, ему запомнился синий ночной коридор, и сразу же за этим коридором он увидел низкую дубовую кровать, очень удобную, разделся, посмотрел на бронзовую пепельницу и заснул.
Утром он долго лежал, поглядывал на часы. Он вынимал их из-под подушки и следил за секундной стрелкой.
Первый раз он вынул часы без четверти девять, потом в двадцать минут десятого. В половине одиннадцатого он вскочил, сунулся под душ, оделся и торопливо вышел на улицу.
Было очень хорошее воскресное утро, пахло черемухой, мимо прошли вереницей девушки и ребята в спортивных костюмах и с рюкзаками.
Они пели, а впереди долговязый парень в войлочной шляпе нес голубой флажок с намалеванной на нем веселой мордочкой.
Рядом с Сергеем стоял бритоголовый мужчина в странной соломенной кепке и хохотал.
— Глянь, — сказал мужчина и показал пальцем на очередь у автобусной остановки, — ну и рожи...
— Вы чего? — спросил Сергей.
— Я не по злобе, просто ради интересу. Ты приглядись к людским физиомордиям... У одного такая, у другого такая, — мужчина скорчил несколько гримас. — Один носатый, другой, как кот, круглый, у третьего зубы пьяные, влево, вправо наперекос.
Он снова захохотал.
Сергей посмотрел на мужчину.
Правая бровь была у него ниже левой, нос расплющенный, подбородок срезан, а уши росли явно не на предназначенном им природой месте.
Сергей тоже захохотал, и некоторое время они с мужчиной хохотали, глядя друг на друга.
Потом Сергей пошел в ресторан при гостинице.
Он был по-волчьи голоден и съел мясной салат с вареными яйцами, картофелем и майонезом, сочную тяжелую отбивную, блинчики с джемом и очень сладкий густой компот из консервированной черешни.
Сергей вынул часы, было без трех минут двенадцать.
Он заказал порцию сливочного пломбира.
Жирные холодные комочки таяли во рту, и Сергей проглатывал их, он ни о чем сейчас не думал, все было до того просто и ясно. Он искренне удивился, как этого раньше не понимал.
Человек живет, затем умирает.
Случаются войны.
Одним отрывает голову, другим руки, третьим ничего не отрывает... Арифметика... Трижды три — девять...
На стенах ресторана были намалеваны картины: олень среди своры охотничьих собак, натюрморты, связанная в пучок дичь, длинные повисшие шеи, окровавленные клювы...
Сергей вышел из ресторана и сел в автобус.
Пассажиры везли с собой волейбольные мячи, удочки, одна женщина ехала даже с раскладной кроватью.
Автобус проехал по мосту над болотистой речушкой, а за мостом виден был лес и слышен был треск множества мотоциклетных моторов.
— Глянь, сколько их, — сказал кто-то. — На права сдают.
Автобус остановился, и Сергей сошел.
Он увидел утрамбованную площадку, а на ней несколько десятков инвалидных мотоколясок и попытался вспомнить, кто ж ему говорил вчера об этом, но никак не мог вспомнить.
Площадка была в сложном порядке размечена флажками, и коляски инвалидов пробирались в этом лабиринте.
Сергей подошел ближе. Вокруг смеялись, шутили, было жарко, и многие инвалиды разделись.
Неподалеку от Сергея сидел широкоплечий инвалид в тельняшке. Культяпка у него была с татуировкой: какая-то расплывшаяся надпись и часть женской головки, срезанная вкосую.
— Что, Петя, — сказал ему инвалид в старом танковом шлеме, — нижнюю половину, миленький, потерял?
— Там у меня еще дамское имя было, — сказал Петя. — Красной тушью наколол... В сороковом году... Теперь это, может, и к лучшему, жена ревновать не будет.
— Застрял Мишка, — голубоглазый инвалид показал на заглохшую среди флажков коляску.
Инвалид был в сетке с короткими рукавами и под сеткой, через грудь, у него тянулась лента, на которой держался протез.
— Нет лучше лошади, — заметил круглолицый упитанный инвалид, — Мы на них всю Белоруссию прошли, болота... Лошадь ударишь крепче, она и потянула.
— Ты рассуждаешь, как враг прогресса, — сказал голубоглазый. — Ребята, Перекупенко — враг прогресса. Ты не вовремя родился, Перекупенко. Тебе надо было жить во времена древней Руси, и ноги бы тебе обрубили честной простой секирой, — он похлопал круглолицего по жирной культяпке, — а не оторвали этим проклятым тринитротолуолом.
К инвалиду в тельняшке подошел мальчик лет восьми, на поясе у него висела потертая кобура от нагана.
Инвалид взял его рукой за голову, пригладил волосы, затем застегнул пуговицу на штанишках, а обрубком второй руки осторожно вытер мальчику лицо.
— Это у тебя тэтэшка или парабеллум? — спросил мальчика голубоглазый, кивнув на кобуру.
— Он еще необстрелянный новобранец, — сказал инвалид в тельняшке.
— Вот такие пацаны — самый сообразительный народ, — сказал инвалид в танковом шлеме. — Я в начале войны курсачом был, ну, постарше, но все ж пацан... Немец десант выбросил, а вокруг никаких частей, кроме нас. И как вчера было, помню, немецкий пулеметчик в скирде засел, ничем его оттуда не возьмешь. Зажигательных пуль у нас тогда не было. Так что ж ты думаешь, сообразили, лук сделали, ремень натянули, намочили стрелу в бензине, сожгли его в той скирде к хренам.
— Тише, — сказал голубоглазый, — не ругайся.
Он торопливо заковылял навстречу въезжавшей на площадку инвалидной мотоколяске.
— Здравствуй, Машенька, — сказал он.
Женщине в мотоколяске было лет под сорок.
Светло-русые волосы ее ниспадали до плеч, были забраны заколками вправо, и в левом ушке поблескивал в тонкой золотистой сережке зеленый камешек.
У женщины была красивая шея и высокая грудь под белой прозрачной блузкой.
— Здравствуйте, мальчики, — весело сказала женщина.
Сергей медленно подошел к лесу.
Вдоль реки расположились отдыхающие, слышались хлопки волейбольного мяча, где-то внизу играл оркестр.
Сергей пошел в кустарник и начал пробираться, раздвигая облепленные паутиной ветви, он устал, по лицу его струился пот, а кустарнику все не было конца.
Наконец кустарник кончился, и Сергей снова увидал размеченную флажками площадку, услышал треск мотоциклетных моторов.
Тогда он побежал назад, едва успевая прикрывать глаза от хлещущих ветвей, и наконец оказался в лесу.
Он лег на траву лицом вниз.
Сердце шевелилось под ним, ворочалось, прижатое к земле.
В лесу крепко пахло хвоей, кричали птицы, мелькнула рыжая белка.
И вдруг вновь, совсем близко, раздался треск моторов.
Впереди, ограниченный с одной стороны елями, а с другой кустарником, виден был кусок шоссе, белая полоса, похожая на театральный подмосток, и по нему проносились коляски инвалидов.
Это был бесконечный поток искалеченных человеческих тел среди буйной, полной жизни природы, среди щебета птиц, среди тяжелых, налитых соками ветвей, среди травы, полевых цветов, среди всего ползущего, гудящего, прыгающего.
Сергей с трудом повернулся на спину.
Он пролежал так довольно долго, потом встал и пошел, припадая к деревьям, глядя на спокойно и бесстрастно шелестящие высоко, под самым небом, ветки.