Грузовик тронулся, увозя веселого человека. Капитан мгновение смотрел на толпу, потом погрозил ей пальцем. А еще через мгновение все стало так, как было десять минут назад.
Черно-белые кадры.
Павильон. Декорация богато обставленной комнаты. Горничная — Ольга Вознесенская — убирает комнату. На стене большой фотографический портрет красавца с тонким пробором. Девушка оглянулась, стала на диван и, вытирая пыль с рамы, покрыла портрет поцелуями. Из-за портрета выпала записка... Девушка читает ее... рыдает... садится, держа портрет на коленях и не переставая рыдать... Слышится команда «Стоп!».
В кресле сидел режиссер. Тучноватый, с барским лицом, он держал в руке потухшую сигарету и смотрел на пепел.
Ольга сидит в той же мизансцене. Тапер перестал играть, вышел во двор.
— Можете выключать! — сказал оператор.
По одному гасли приборы. В углу павильона сидел седой сценарист с помятым лицом и густой шевелюрой.
— Ту-ру-ру-ру, — пропел режиссер. — Ну что ж. По-моему, неплохо... тут бы надпись только... эдакую... а?
— По-моему, — робко заметил автор, — это излишне...
— Я вас не слышу.
Оператор Потоцкий подошел к пианино.
— Я могу написать! — сценарист сел и тут же заскрипел пером.
Потоцкий провел пальцем по клавишам. Было слышно, как во дворе смеются дети.
К большой ветке росшего среди двора дерева были подвешены качели, на них сидел тапер, две девочки — дочери Ольги, — хохоча, раскачивали его. Рядом, в тени, в плетеном кресле сидела старушка — мать Ольги.
Ольга недоуменно оглядела присутствующих:
— Неужели вы не понимаете, что это все ужасно! Просто ужасно! Я все время чувствую себя раздетой! Я беспомощна, нелепа, смешна!.. И это так не совпадает со стилем господина Максакова!
Потоцкий стал тихо что-то наигрывать. Ольга встала.
— Я не могу больше сниматься без партнера!..
Режиссер Калягин курил, раскачиваясь в плетеном кресле-качалке; в глубине быстро писал что-то сценарист.
— И когда же, наконец, они приедут? — грустно и тихо, почти про себя спросила Ольга.
В глубине, за стеклянной стеной ателье смеялись гример и костюмерша, пили чай.
К фонтану в середине двора подъезжает автомобиль кинопромышленника Южакова. Он вылез из машины, девочки бросились к нему:
— Савва приехал!
Южаков поднял их на руки, поклонился сидящей под деревом Любови Андреевне, Ольгиной матери, на ходу спросил у сидящих на краю фонтана осветителей:
— Почему не снимаете?
Они не ответили, пожали плечами.
— Почему не снимаете? — Южаков громко спросил, направляясь к входу в павильон.
— Пленка кончилась, — за кадром ответил Потоцкий, не переставая играть.
Южаков опешил. Он опустил девочек, и они побежали в парк.
— То есть как?! — изумленно спросил он. — Куда же она девалась?! Должно было хватить еще и на завтра!
— Лабораторный брак.
— Я вычту у вас из жалованья!
Оператор пожал плечами, продолжая играть.
Ольга вышла на порог и, стоя рядом с Южаковым, зашептала наигранно:
— Его зовут Владимир Ф. Он влюблен в даму в желтом. Да, конечно. Она молода, у нее лазурные глаза, они красивее моих...
Она с размаху села в стоящую у входа качалку и почти крикнула:
— Нет! Это невозможно произносить! Это в горле застревает!
К ней подбежали девочки.
— Оленька!.. — Калягин сидел в кресле. — Ну не надо так... Не так все страшно...
Он обернулся к оператору:
— Как вы считаете?
— По-моему, это вообще все чушь, — сказал оператор, не переставая играть.
Подскочивший Южаков с грохотом захлопнул крышку клавиатуры. Оператор едва успел отдернуть руки.
— Да кто вы такой? Ваше дело ручку крутить как следует, что вы вечно лезете?!
Потоцкий не ответил, медленно двинулся вверх по лестнице.
— Не знаю, как господин Потоцкий, а я ни за какие деньги не согласна жевать эту пошлость! И господин Максаков никогда бы не согласился! — Ольга сидела в качалке во дворе.
— Но позвольте, Ольга Николаевна, ведь мы договорились... — сказал подбежавший Южаков. — Вот режиссер... Господин Калягин!..
Кресло, где только что сидел Калягин, было пусто. Он удалялся по галерее мимо гримерной, напевая:
— Ту-ру-ру-ру-ру...
Потоцкий сидит в кресле, в маленькой конторке Южакова под самой крышей ателье. Это маленькая площадка, где помещаются только стол и кресло. На стене плакаты и портреты Ольги. Потоцкий раскуривает сигару. Внизу Ольга говорит Южакову.
— Мы договорились, что сцена будет переписана, — сердито сказала Ольга. — Что в ней появятся хотя бы элементарные человеческие поступки!
Посреди ателье Южаков кричал на сценариста, прижимавшего к печени грелку:
— Вениамин Александрович! — Южаков выплюнул и затоптал сигару. — Если вы иссякли, если вы потеряли искру Божью — так честно и признайтесь! Но нельзя же постоянно подводить и меня, и вот... Ольгу Николаевну... Я плачу вам по тридцати рублей за сценариус... Не всякий модный писатель так получает!
— Сейчас будет переписано.
— Ну и жарища! — протянул Потоцкий.
— Вас не спрашивают! — оборвал его Южаков.
Потоцкий распахнул окно.
Калягин прогуливался по дорожкам во дворе, заложив руки за спину...
В доме напротив, за окном, посреди кабинета стоял человек, держа у виска револьвер. Дверь открылась, и вошедшая горничная с ужасом бросилась было обратно, по человек рассмеялся, отбросил револьвер в сторону, схватил перепуганную горничную в охапку, повалил на кресло...
По мостовой медленно проехали два всадника. За ними шли связанные двое — мужчина и женщина. Сзади бежали маленькие девочки. Замыкали процессию двое солдат с винтовками. Один из них, уже знакомый нам капитан, оборачивается, кланяется Потоцкому:
— Как Ольга Николаевна?
Потоцкий, в окне под крышей ателье, кивнул ему.
— Хорошо. Спасибо.
Режиссер обращался к сценаристу, сидевшему, видимо, в ателье:
— Вы нам дайте, милый Вениамин Александрович, скрытую силу движения образа, — вдохновенно говорил Калягин, расхаживая по двору. — Мрачную или радостную, скованную или победную... Дайте нам с Ольгой Николаевной обобщенно-символический смысл происходящего...
Южаков играл с двумя маленькими девочками — дочерьми Ольги. Он пробежал но двору, они со смехом гнались за ним.
Потоцкий отошел от окна и посмотрел вниз, в павильон.
Ольга стояла в пустом ателье перед портретом Максакова.
Она задумчиво провела рукой по фотографии и, почувствовав на себе взгляд, обернулась.
Потоцкий смотрел на нее. Нежно и серьезно.
Калягин и Южаков ехали в открытом автомобиле. Мягкое осеннее солнце приятно грело лица. Южный ветерок приносил запахи моря, которое виднелось за спускающимися к набережной черепичными крышами.
— Вы меня зарежете с этой пленкой, — говорил Южаков. — Вы же понимаете, что взять ее негде!..
— А я рад, что пленки нет, — улыбнулся Калягин. — Нам снимать нечего. — И тихо добавил: — И не для кого... — И еще тише: — Некогда им в кино ходить — заняты все...
Южаков испуганно посмотрел на Калягина.
Тот сделал «страшные» глаза. И рассмеялся:
— А потом, у нас просто героя нет.
— Поищем актера здесь! На то вы и творец, господин режиссер. Найдите решение! — объявил Южаков.
— Без Максакова, без остальных актеров, без художника...
— Я не знаю, где они! Из Москвы все должны были выехать две недели назад! И ни слуху!.. А если они к Махно попали или к петлюровцам?!
Южаков так разволновался, что проехал через клумбу и чуть не сбил теннисистов, игравших в парке на лужайке в лаун-теннис.
Машина проезжает мимо лужайки. На скамейке Шаляпин с семьей позируют фотографу. Вспышка магния.
Часть газетной полосы. Фотография Шаляпина с семьей, подпись: «Ф. И. Шаляпинъ, отдыхающiй съ семьей на одной изъ лужаекъ нашего города».
Некоторое время ехали молча.
— Нет! — решительно сказал, наконец, Южаков. — Ждать не будем! Достанем пленку и доснимем. Вместо Дюшам возьмите Вяземскую!
Калягин развел руками, укоризненно покачал головой.
— Зато она красива! — вспыхнул Южаков.
— А вот его можно вместо Максакова, — Южаков кивнул в сторону открытого кафе, которое расположилось в самом центре уютной круглой площади.
Под полосатым зонтом, положив ногу на ногу, сидел молодой человек с идеальными чертами лица. Он был в дорогом светлом костюме, курил папиросу и помешивал в чашечке кофе.
Рядом, за столиком, несколько гимназисток ели пломбир, перешептывались и хихикали, неотрывно смотрели на актера.
— Его?! — возмущенно переспросил Калягин, — Ни за что!
Машина остановилась, потом поехала задним ходом. Калягин оскорбленно посмотрел на Южакова. Южаков притормозил.
— Вы у кого снимаетесь, господин Канин? — поинтересовался Южаков у сидящего в кафе молодого человека.
— У Кажохина. А через час... — молодой человек глянул на часы, — у Бойма начну.
— В какой роли?
— А черт его знает!
Молодой человек вынул из кармана бороду, положил на стол:
— Сказали только, что с бородой...
Машина медленно отъехала.
— А вы что, собираетесь меня пригласить? — весело крикнул Канин вслед.
Калягин вскочил в машине во весь рост и, обернувшись, крикнул, еле сдерживая негодование:
— Мы Максакова ждем! Мак-са-ко-ва!..
— А то смотрите, я сейчас нарасхват! — весело крикнул Канин, после чего обернулся к гимназисткам и о чем-то с ними заговорил.
Гимназистки смущенно хихикали.
Вокруг съемочной площадки, затянутой занавесками от солнца, толпилась масса любопытных. Декорация изображала море. На фоне был натянут холст с изображением морского пейзажа, несмотря на то, что за пейзажем просматривалось настоящее, всамделишное море. Два чернобородых громилы играли на зурнах, головы их были укутаны восточными чалмами. Посреди декорации горел костер. К стволу дерева был привязан грубыми веревками Канин. Он страдальчески смотрел в небо. У костра сидел вооруженный стражник, около него, привязанная к нему за ногу, сидела молодая волоокая девица, бросающая взгляды на пленника.