Шла съемка. Режиссер зычным голосом командовал:
— У стражника сон... Его мучает кошмар... Он ворочается во сне... Пленники не спят... Вздохните глубже!.. Повороти голову к аппарату! Янычары выползают из кустов...
Режиссер метался по площадке, играл за всех, размахивая палкой.
Из-за картонных кустов медленно показалось несколько фигур в чалмах.
— Главный янычар, держи крепче кинжал в зубах, скалься больше, зубов не видно! Окружайте пленников, короткая схватка!.. Хватайте девушку... Убивайте стражника... так! Слушай, эй ты, стражник, умирай поскорее... да чего ты копьем размахиваешь, ты им подойти не даешь!..
Выпучив глаза, стражник размахивал копьем.
— Да ударьте вы его чем-нибудь сзади, у нас пленка кончается!
Один из актеров стукнул стражника по голове. Стражник упал, режиссер победно захохотал.
Южаков дернул Калягина за рукав:
— Поехали, больно смотреть, люди делом занимаются, а мы прохлаждаемся.
— Он уже три дня снимает, подлец, — покачал головой Калягин. — Еще пара дней, и картина выйдет на экраны.
— Если наши не приедут в ближайшее время, — не слушая, его вздохнул Южаков, — эти мерзавцы обойдут нас на целую версту!
Он неожиданно упал на колени.
— Господи, помоги, пронеси, спаси. — Южаков перекрестился. — Загуби их восточную дребедень!..
Южаков начал подниматься с колен, с его движением камера поправилась на шину...
Фотография шины на газетной полосе. Подпись: «"Елка и треугольникъ". Новинка! Только наши шины позволятъ вамъ получать счастье отъ автомобильного спорта».
Улица была пустынна. Где-то совсем рядом раздавались свистки. Ахнуло несколько выстрелов. Проскакал всадник. Остановился, круто свернул в проулок. Испуганная горничная с корзинкой зелени выбежала из магазина, что есть духу бросилась через дорогу в подворотню. Пробежало несколько солдат.
Из подъезда вышел человек. Был он в белой рубашке с галстуком и с наганом в руке. Он огляделся но сторонам и побежал, прижимаясь к домам. Улица была длинной, и он почти добежал до конца, когда сзади раздался выстрел. Это выстрелил увидевший его солдат. Человек с наганом свернул за угол. И опять на улице стало тихо, появились люди.
...В павильоне готовились к съемке. Сценарист, как всегда, переписывал что-то, сидя в углу за своим столом.
Калягин разговаривал с гримером.
Потоцкий с ассистентом что-то делали около камеры.
Ольга ходила по декорации, что-то репетируя про себя.
Она то останавливалась, то вдруг делала несколько быстрых шагов и вновь замирала, подняв кверху руки, садилась в кресло, вскакивала... Что-то не устраивало ее.
В задумчивости она еще раз прошлась за декорацию, зашла в самый дальний угол, к окну, постояла и начала отодвигать занавеску, отодвинула ее до конца и в ужасе отшатнулась. Она набрала в легкие воздух, чтобы закричать, но человек приложил палец к губам и улыбнулся, как мог:
— Ради Бога, тише...
Он начал терять сознание.
— Ольга Николаевна! — услышала она за своей спиной, вздрогнула и обернулась.
— Этот человек явно нуждается в помощи и милосердии, — лицо Калягина было невозмутимо, говорил он тихо.
Потоцкий стоит на улице у открытого окна гримерной. В гримерной Ольга. На диване у стены сидит раненый.
— В четырнадцатом году я училась на курсах сестер милосердия, — быстро говорила Ольга, роясь в аптечке и доставая бинты, пузырьки, вату.
Калягин откупорил бутылку пива, протянул раненому:
— Пивка, может быть...
Тот сделал несколько жадных глотков, улыбнулся.
— Да что вы делаете! — раздраженно оттолкнула Калягина Ольга. — Подержите тампон лучше... Да не так!.. Ах, как вы неловки!..
— Тише, — шепнул в окно Потоцкий, — солдаты!
Послышались конский топот, голоса, шаги, бряцанье ножен.
— Господа, — испуганным шепотом сказала Ольга, — это же за ним, понимаете?.. Ну придумайте что-нибудь!..
...Капитан медленно прошелся по двору, заглянул за кучу сваленных декораций.
— Как не стыдно, Александр Андрианович... — сказал Южаков.
Он, сложив руки на груди, стоял в другом конце двора у входа в павильон:
— Вы к нам ходите, нас знаете. И вдруг нате вам... Это просто даже обидно... Такие подозрения!..
— Больше ему деваться некуда, ваше благородие, — сказал капитану один из филеров, — все кругом облазили...
— А как Ольга Николаевна? — будто не слыша его, громко обратился капитан к Южакову.
— Ольга Николаевна работает, — укоризненно продолжал Южаков. — А вот ваши люди шумят... Топают... Стрельбу затеяли!
— Так они тоже работают.
Южаков махнул рукой. Пошел в павильон.
— Работнички... Амбиция одна...
— Я не могу так работать! — кричала Ольга.
Киногруппа испуганно притихла.
— Я работаю с головной болью! В ужасных условиях! Почти даром!..
Ольга быстрыми шагами ходила по павильону. Смущенные солдаты в нерешительности мялись у входа, не зная, что делать. Только сценарист, ни на кого не обращая внимания, не останавливаясь что-то писал.
— Вы требуете от меня выполнения контракта! — кричала Ольга Южакову. — Но сами-то вы его выполняете?! Как я могу работать?! Когда по голове стучат сапогами!
Ольга схватила со стула какую-то вазу.
— Ольга Николаевна! — к ней ринулся реквизитор. — Умоляю! Это реквизит!.. С меня вычтут!..
Ольга спокойно отдала ему в руки вазу.
Один солдат толкнул другого:
— Ты гляди, она орет, этот пишет, — и он показал глазами на сценариста, продолжавшего лихорадочно писать. — А этот спит.
И мы видим человека в парике и с бородой, завернутого в плед и сидящего в кресле перед камерой.
— А они трезвые вообще не бывают, — с мрачной завистью ответил второй солдат.
— Черт, черт, черт, черт! — Южаков, вцепившись пальцами в собственные волосы, бегал по кругу.
Наконец подлетел к капитану:
— Умоляю! — страстно зашептал он. — Вы же видите... Пожалейте гения!.. Она ведь у нас одна. На всю Россию!
В глазах его блеснули слезы.
Капитан обернулся к филерам, сказал негромко:
— Склады, погреба, пристройки... Ясно? И не шуметь, тут не казарма... Ясно?
— Так точно.
Солдаты пошли гуськом на цыпочках, держа винтовки наизготовку. Капитан постоял некоторое время и, явно с сожалением, пошел следом.
— Я готова, — спокойно и даже весело сказала Ольга.
— Приготовились! — сказал Калягин.
Обессиленный Южаков облегченно выдохнул, упал в кресло, но тут же вскочил:
— Минутку! — закричал он.
Вскочил, подбежал к раненому в кресле.
— Кто это?!
— Ту-ру-ру-ру-ру — запел Калягин.
— Кто это? Александр Александрович! — спросил Южаков.
— Это?.. — поглядев на сидевшего перед камерой раненого, сказал Калягин. — Это... Дымаховский...
Южаков сел рядом с Калягиным.
— Какой это Дымаховский?
— Ну как же! Новая сцена, по просьбе Ольги Николаевны. Ретроспекция... Голос совести, воспоминания о больном отце. Разве не помните?..
Облокотившись на камеру, Потоцкий неотрывно смотрел на Ольгу. Она поймала его взгляд и улыбнулась ему в ответ.
А в павильоне продолжали переругиваться Южаков с Калягиным.
...По улице в неказистом двухместном автомобильчике ехал Потоцкий. Город просыпался. Появились первые дворники. Вдалеке слышен звон колокольчика.
Напротив центральной гостиницы, расположенной у самого берега моря, висела огромная афиша-анонс: «Скоро новый боевикъ „Раба любви" съ участiемъ Ольги Вознесенской и Александра Максакова». На афише были изображены два лица — Ольги и мужчины, чей портрет целовала бедная героиня. Потоцкий проехал мимо.
Звон колокольчика стал ближе. Потоцкий проехал мимо повозки с мусорными бачками, перед которой шла девушка и звонила в ручной колокольчик. Из подъездов выбегали граждане с помойными ведрами. Фотограф снимал девушку с колокольчиком. Вспыхнул магний.
Фотография с надписью: «Наконецъ-то! Нашъ городъ будетъ огражденъ отъ нечистотъ!»
Потоцкий остановил машину около входа в парк, вышел, прошел дорожкой к большому стеклянному павильону, из которого раздавались дребезжащие звуки рояля. Потоцкий подошел и прижался к стеклу. Ольга стояла у станка, полная дама хлопала в ладони и считала. Ольга занималась. Потоцкий тихонько постучал, она улыбнулась... Заметила его.
Вдоль стены одетые в трико пяти-шестилетние девочки делали балетный класс. Среди них была Ольга. Посреди зала стояла полная дама и хлопала в такт руками:
— Раз, два, три. Госпожа Вознесенская, не отвлекайтесь! Ногу тянуть!.. Прогнуться!..
Потоцкий постоял, потом показал Ольге знаком, что, мол, будет ее ждать неподалеку, и отошел от окна в глубь парка.
Занятия продолжались.
Потоцкий сидел на скамейке, курил и ждал Ольгу.
Урок окончился. Ольга вместе с щебечущими девочками выбежала из зала. Потоцкий снял кепку и поцеловал ей руку.
Они пошли по дорожке.
— От наших телеграммы нету? — улыбаясь, спросила Ольга.
— Не слышал.
— Ну, сегодня непременно будет, вот увидите!
— Вы каждый день это говорите.
— Вот увидите!
— Мамочка! Мама, смотри! — какая-то девочка бежала по песчаной дорожке. — Вознесенская живая! Мамочка, скорее!
— Где Вознесенская? — выскочил студент с букетом роз. За ним показались еще какие-то люди.
Ольга и Потоцкий быстро сели в машину и, сразу набрав скорость, покатили прочь.
За авто устремились поклонники:
— Госпожа Вознесенская!
— Умоляю!
— Одно мгновение! Остановитесь!
Машина уносилась вдаль...
Машина мчалась к морю.
— Знаете, я всю ночь не спала, но сегодня свежа, бодра, занималась с удовольствием, — радостно говорила Ольга. — Ах, как это было прекрасно!
Она засмеялась.
— Спасти человека! Как это прекрасно! Как прекрасно вообще делать добро! И мучиться чужой судьбой... — Она опять засмеялась. — А помните, какой глупый вид был у этих солдафонов, Боже! Какой глупый вид у них был! А Калягин — душка! И талантливый он все-таки! И добрый! Правда?!