— Да, — сказал Потоцкий. — Но ведь вы рисковали, Ольга Николаевна. Во имя чего?
— Фу! Я не думала об этом! Просто был человек, которому нужно было помочь!
— Ну а если он старушку зарезал, и за ним полиция гналась?
Ольга с удивлением посмотрела на Потоцкого. Потом сказала серьезно:
— Я прожила слишком много чужих женских жизней, чтоб меня мог обмануть мужчина. У человека, которого мы спасли, было честное, хорошее лицо.
— Ольга, вы так замечательны! Вы удивительная! Куда поедем?
— В Ботанический сад!
Потоцкий развернул автомобиль, и машина, свернув вправо, понеслась в сторону гор.
Ольга подставила лицо солнцу, закрыла глаза:
— В Москве, наверное, уже дожди и сыро. Значит, Максаков привезет оттуда грипп... Чуть что — простуда...
— Вы очень скучаете по нему, Ольга? — с грустной улыбкой сказал Потоцкий.
— Я по Москве скучаю... — сказала Ольга.
— Вам хочется в Москву?
— Хочется... но что я там буду делать?
— Сниматься в кино.
— Ни мне, ни Максакову там больше делать нечего — кино там больше нет.
— Есть.
— Моя мама потеряла зрение, подшивая кружева. И всю жизнь мечтала поехать в Париж и сейчас мечтает... И потом, у меня контракт, — она вдруг встрепенулась и весело закричала: — В Париж! Поворачивайте обратно! Поехали к морю!
Потоцкий на полном ходу повернул так, что Ольга с визгом уцепилась за него и, придерживая развевающийся шарф, спросила вдруг:
— А хотите, я вам скажу, кто вы?
— Ну?
— Хотите?!
— Хочу!
Ольга сверкнула глазами:
— Большевик!
Она смотрела на Потоцкого восторженным и в то же время испуганным взглядом. Ветер свистел в ушах. Солнечные лучи озорно светили в лицо.
Потоцкий рассмеялся.
...Потом они ехали молча. Наконец Потоцкий начал:
— Ольга Николаевна, я люблю вас... И вы сами это знаете... Я ушел в четырнадцатом году на германский фронт и уже любил вас...Совсем юнцом... Но даже тогда я любил вас не по-юношески... Я любил вас, как любят зрелые мужчины... В моей любви к вам никогда не было юношеской страсти... Я любил вас глубоко и спокойно, как, наверно, можно любить только жену или мать... Когда меня ранили и я оказался в госпитале, мне сказали, что в соседней палате лежит артиллерист, муж актрисы Вознесенской... Мне очень хотелось посмотреть на него, но не пришлось...
У дороги стояла заколоченная будка. Стена ее была оклеена пыльными плакатами актрисы Ольги Вознесенской.
Ольга и Потоцкий шли дорожкой приморского парка. В парке было пусто.
— Мы прожили с ним шесть лет, он был очень хороший человек... Мои дочери очень похожи на него.
— Я люблю ваших двух девочек... Я готов жить ради них так же, как готов жить ради вас...
Оба замолчали.
Молча прошлись.
Вдруг с моря на парк обрушился сильный и неожиданный порыв ветра. Ольга обеими руками схватилась за шляпу, отвернулась, ее легкий длинный шарф, подхваченный ветром, взмыл над головой, медленно пролетел над аллеей.
Они стояли около куста, на который опустился Ольгин шарф, и распутывали его обмотавшиеся вокруг веток концы.
— Ольга Николаевна, милая вы моя... Вас губят сумасшедшая скука и опустошение, вы как под колпаком сидите, из которого постепенно выкачивают воздух. Но ведь вы не похожи на них... Вы живой человек. Живой, сильный! Вы — женщина!
— Виктор Иванович, голубчик, ну что же вы хотите от меня?.. Разве ж я виновата?.. Вот опять Южаков с контрактом обманул... Репортеры сплетни распускают... — говорила Ольга.
Ветер постепенно утих.
Потоцкий хотел что-то сказать, но вместо этого засмеялся и воскликнул, показывая на берег.
От моря к ним бежали две девочки, за ними едва поспевала Любовь Андреевна с зонтиком.
— Мама! Мама! Телеграмма! Они едут!..
— Наконец-то! — закричала от радости Ольга и захлопала в ладоши. — Что я говорила?!
Девочки побежали к воде. Бабушка поспешила за ними.
— Здравствуйте, Виктор Иванович! — задыхаясь, прокричала уморившаяся старушка. — Ольга, едут! Сегодня вечером, поездом!
— Я знаю, почему я не хочу приезда Максакова, — сказал Потоцкий.
— Вы ревнуете, — улыбнулась Ольга.
— Нет... Я не смогу больше гулять с вами по утрам.
— Мама, не давай им туда бегать — там сыро! — вдруг сорвалась с места Ольга. — Я же говорила!
Ольга обернулась и удивленно вскинула брови.
Потоцкий быстро шел по аллее к машине. Ольга посмотрела ему вслед, улыбнулась и крикнула:
— Виктор Иванович! Обещаю вам гулять каждое утро!
Потоцкий, уже сидя в машине, помахал Ольге рукой, машина рванулась и скрылась за поворотом.
Ольга посмотрела ему вслед, потом повернулась к морю.
— Мама! Девочки! Подождите! — Ольга быстро пошла к берегу.
На берегу фотограф снимал человека с пышными усами и двумя картонными гирями...
Фотография в газете — реклама купальных костюмов: человек с усами и гирями на пустынном пляже.
К перрону подходил поезд. По перрону, радостно улыбаясь и что-то крича, идут Южаков, Калягин, Потоцкий, ассистенты, реквизитор, гример, актеры. Поезд останавливается, начинают спускаться прибывшие — артист Жуков с женой и сыном, бывшая танцовщица Корелли со своей группой — пятеркой одинаковых бойких балерин. Спускается молодой человек с лисьим воротником, старый слуга, за ними — старая актриса, мадам Дюшам. На перроне — объятья, слезы, поцелуи.
— Александр Александрович! — кричала Дюшам. — Не верю глазам! Познакомьтесь, господа, — мой новый муж, Стасик.
Она потянула за рукав молодого человека с лисьим воротником.
— Иван Карлович! — хором закричали все встречающие. — Со всем семейством!
В дверях стоял распорядитель киностудии Фигель со всем семейством — женой и сонными детьми на руках горничной. Раскланиваясь со всеми, спустился вниз.
— Слава богу, все мое ношу с собой, — улыбнулся он.
Пронесли сонных детей. Корзины, чемоданы передавали через окна.
Фигель и Южаков обнялись, поцеловались.
— Ну как? — спросил Южаков.
— Я десять дней не мылся, весь чешусь.
— Ну как у них? Недолго?
— Боюсь, навсегда. Все кинопроизводство национализировано.
— Уже? — усмехнулся Южаков. — А пленка?
— У всех частников изъяли все — пленку, химикаты... у всех! — Фигель подмигнул и тихо пропел: — Кроме меня, кроме меня!..
— Не может быть! — недоверчиво прошептал Южаков.
— Я привез сорок тысяч метров негатива, все химикаты!
— Иван Карлович, ты меня спас! Тебе цены нет!
Южаков задыхался от счастья. Он схватил Фигеля вместе с дочкой, спящей у него на руках, и так их встряхнул, что девочка проснулась и заплакала, а счастливый Южаков, стараясь развеселить ее, строил ей рожи, тряс бородой, от чего девочка рыдала пуще прежнего.
Ольга опоздала и теперь бежала по перрону, красивая, нарядная, держала за руки обеих своих дочек, тоже в лучших платьях, за ней едва поспевала Любовь Андреевна.
Ольга вбежала в толпу, и сразу же потянулись к ней с рукопожатиями и поцелуями. Ольга, радостная и возбужденная, искала глазами кого-то поверх голов.
— Познакомьтесь, Ольга, мой сын, — говорил артист Жуков.
— Оленька, как вы прекрасно выглядите! — жена Фигеля целовала ее и тормошила.
Ольга слушала рассеянно, улыбалась кому-то, но лицо ее было уже встревожено. Рядом с ней оказалась мадам Дюшам и, не переставая ни на минуту, рассказывала об ужасах дороги.
— Вы себе этого даже представить не можете, дорогая моя...
Ольга поднялась в вагон и шла но коридору, заглядывая в пустые уже купе.
— Хлеба нет, холод, рояль за охапку дров продала, — продолжала, идя за Ольгой, Дюшам. — Вы пса моего помните, Рекса? Я всю его овсянку съела! Бедный пес!
Ольга, растерянная, спустилась со ступенек другого тамбура, пройдя до конца вагона.
Подошел Потоцкий.
— Виктор Иванович, — растерянно улыбается Ольга, — а ведь его нет нигде...
— Я знаю, Ольга Николаевна. Он остался там.
— Максаков?! — опомнилась Дюшам. — Да он сумасшедший! Сумасшедший! Заладил одно: Родину не брошу!.. Какая ему там Родина?!
— Нет, каков? — подошедший Южаков был уже слегка навеселе. — Нарушил контракт, отказался ехать!
— Ну как же мы без него? — растерянно говорила Ольга.
— Черт с ним! — сказал Южаков. — Дурак! Спелся с Максимом Горьким, но тот хоть из босяков, ему простительно!
— Но это глупо, — не могла понять Ольга. — Что он там будет делать?!
— Ту-ру-ру-ру, — пропел Калягин, протянул Ольге журнал и пошел по перрону.
— Слава богу, Канин есть! — веселился Южаков. — Доснимем, Ольга Николаевна!.. А в Париже таких Максаковых... Идемте, господа, сегодня праздник! Даю фуршет!
Все медленно двинулись вместе с Южаковым к выходу. Последним, держа за руки дочерей Ольги, шел Потоцкий.
Ольга стояла, разглядывая фотографию в журнале. Повернулась и медленно, так же разглядывая журнал, пошла к выходу. Остановилась. Потом аккуратно поставила журнал к окну вагона и быстро и весело побежала по перрону, крича:
— Господа, я с вами, я с вами!
Она свернула вслед за всеми за угол, перрон опустел.
В оставленном Ольгой журнале на всю страницу — фотография Максакова и надпись: «Кумиръ дореволюцiоннаго кино Александръ Максаковъ принялъ революцiю: "Я вѣрю въ будущее Родины!"»
В павильоне шла съемка. В кресле сидел Калягин. Потоцкий, прильнув к визиру, крутил ручку камеры. В углу играл тапер.
— Хорошо, — говорил Калягин, следя за тем, что делается на площадке. — Пауза... Посмотри на портрет... Входит граф...
Черно-белые кадры.
Ольга стоит на диване и нежно протирает портрет любимого.
— Жуков, пошел! — слышна команда режиссера.
В комнату быстро входит Жуков в гриме старого графа.
— Огляделся... Приставай.
Жуков схватил Ольгу, стал ее валить.
— Отбивайся!.. Пошла графиня...
Вбежала мадам Дюшан. Граф отпрянул в сторону. Графиня замахнулась, чтобы ударить Ольгу. Та в испуге вытянула перед собой руки, как бы закрываясь от удара, и, не меняя выражения лица, сказала: