Ольга, не оборачиваясь, помахала ему рукой.
В ванной стояли плеск и визг.
Ольга и ее мать купали расшалившихся девочек.
— Мама, а когда мы поедем? — спрашивает раскрасневшаяся Катя.
— Скоро. Маша, перестань брызгаться, — прикрикнула Ольга на младшую.
— Мама, а мы на пароходе поедем или на поезде?
— Я еду на пароходе! Я еду в Париж!.. Я еду на пароходе!
— Катя, перестань, тебе говорят, — сердито сказала Ольга. — Мама, ну возьми их.
Девочки с головой залезли под одеяло, хихикали там, возились. Мать Ольги накрыла постель шубой, платком, еще одной шубой. Девочки шептались под кучей пестрых тряпок, смеялись.
Ольга смотрелась в зеркало. Вошла мама. Остановилась, глядя на Ольгу в зеркало.
— Мама, я очень постарела?
— Да ты что? Ты молодая, красивая, — Любовь Андреевна обняла ее за плечи.
Откуда-то донесся тоскливый собачий лай.
— Как собака воет! — поморщилась Ольга.
Она отошла, села на край ванны.
— В номере под нами. Сегодня уехали за границу... А собаку оставили...
Ольга молчала, глядя в пол.
— Я потихоньку начала укладываться. — Она села на стул против Ольги. — А ты все одна, одна дома.
— У меня сегодня свидание! — улыбнулась Ольга.
Она рассеянно вертела в руках какой-то флакон.
У Любови Андреевны навернулись слезы на глаза.
— Мама, он прекрасный, умный, красивый и смелый, как в фильме «Весна навечно».
Ольга улыбалась, чтобы самой не расплакаться.
Рука Ольги держит флакон...
Фотография — женская рука держит флакон одеколона. Это страница журнала с рекламой. Подпись: «Новинка! Одеколонъ "Ориганъ"! Опасайтесь поддѣлокъ!».
Во дворе кинофабрики в автомобиле сидела Ольга. Было тихо и темно. Ольга настороженно разглядывала двор, который так хорошо знала днем и впервые увидела незнакомым и странным ночью. За ее спиной чиркнули спичкой. Ольга вздрогнула и обернулась. Свет спички осветил худощавое лицо молодого человека. Он прикурил.
— А я вас знаю, — улыбаясь сказала Ольга. — Вы в буфете работаете, в парке. Мы с дочками лимонад у вас в жару пили.
Ольга протянула ему руку.
— Ольга.
— Иван.
Он пожал ее холодную руку.
— Я тоже могу сильно жать, — Ольга изо всех сил сдавила здоровенную ручищу Ивана. — Сильно?
Иван смущенно улыбнулся, но не ответил.
Было видно, как за стеклянной стеной павильона быстро прошел человек сверху вниз, вышел во двор и направился к машине.
— Ольга Николаевна, нас ждут!..
Потоцкий подошел к машине.
— Идемте, товарищи! — негромко сказал он в темноту.
Ольга вышла из машины и пошла за Потоцким к павильону. За ними пошел Иван, от дерева неслышно отделился еще один человек, из темноты кустов показались двое, с качелей спрыгнул неслышно высокий в офицерской форме. Все скрылись за стеклянной дверью павильона.
Они вошли в просмотровый зал. Плотный мужчина в тужурке, сзади него огромного роста матрос, затем болезненного вида человек со светлыми усами и бородой, в офицерской форме.
Вошла Ольга, остановилась в дверях. За ней — Потоцкий.
— Товарищи, — сказал Потоцкий, — это Ольга Николаевна, она спасла пленку, которую вы сейчас видите... Ей можно доверять... А это мои друзья, — представил он мужчин.
— Ну, что ж, — сказал мужчина в тужурке, — если ты ручаешься...
— А она предупреждена о последствиях? — спросил офицер болезненного вида. — О том, что случится, если...
Он недоговорил и посмотрел на Ольгу. Она встретилась с ним взглядом, и на мгновение ей вдруг стало страшно.
Ольга растерянно посмотрела на Потоцкого.
— Садитесь, товарищи, — волнуясь, сказал Потоцкий. — Сначала посмотрим последний материал и все, что удалось снять за это время.
Голос Потоцкого комментирует происходящее на экране:
— Огромная очередь женщин и детей у хлебного магазина... Пустующий завод... Голодающие, распухшие дети...
Демонстрация рабочих в городе. Над толпой виден человек, который что-то яростно говорит. Это тот самый, убитый потом на улице.
Солдаты прикладами разгоняют демонстрацию.
Из здания кинотеатра выводят улыбающегося человека, проводят его сквозь толпу. Бьют его о витрину, витрина разбивается, человека бросают в кузов грузовика. Толпа напуганно смотрит. Над ней — огромная афиша, на которой Ольга и Александр Максаков.
Под конвоем ведут крестьян, закованных в кандалы. Лица у людей изможденные... Привязанные к деревьям люди... Повешенные... Солдаты целятся, белый офицер машет рукой, вздрагивают и падают на землю расстрелянные... Стоят за оградой женщины с детьми на руках, плачут... Лежат на земле убитые люди... Крестьянин с молодым лицом не моргая смотрит в небо, около лица крестьянские сапоги...
Пленка кончилась, но аппарат продолжал работать.
— Что ж, — тихо сказал мужчина в тужурке, — надо нам немедленно переправить эту пленку в Москву... Европа орет о наших зверствах... Пусть посмотрит это!
Офицер болезненного вида резко встал:
— Хватит ждать! Пора! — глаза его были полны ненависти. — Ударить по гостиницам!.. Вокзалу!.. Порту!.. Взорвать водопровод!..
— Но в городе живут не только офицеры, — сказал человек в тужурке. — Среди беженцев женщины, дети...
— А наши дети? — закричал офицер. — Наша кровь?! Они нас не щадят!.. Кто посмеет осудить нас после этих кадров?..
Он посмотрел на человека в тужурке. Человек в тужурке внимательно смотрел на Ольгу. Они сидела, потрясенная, прислонившись к стене и глядя перед собой остановившимися глазами. Она не слышала того, что говорили, и очнулась только от наступившей тишины.
Все молча и внимательно смотрели на нее.
Ольга встала и, пошатываясь, вышла из зала.
...Ольга шла по аллее. Шла, раздавленная, глядя прямо перед собой полными слез глазами.
Из глубины аллеи вслед ей быстро шел Потоцкий. Догнал ее, крепко взял под руку.
— Ольга Николаевна, любимая моя, послушайте моего совета, — ласково сказал Потоцкий. — Уезжайте в Москву... Здесь нет милосердия и долго еще не будет... Кровь и ненависть... А в Москве — искусство... В Москве — Максаков... Вы знаете — мне тяжело говорить это вам... Но я люблю вас больше, чем это чувство в самом себе... И я счастлив... Уезжайте... Будущее сейчас там...
— Хорошо, я поеду в Москву, — сказала Ольга.
По затянутому туманом рассветному перрону шли редкие пассажиры. Ольга, Любовь Андреевна, девочки были одеты по-дорожному. Сзади носильщики несли чемоданы. У третьего вагона они остановились. Кондуктор взял билеты.
— Когда поезд отходит? — спросила Ольга.
— А кто его знает, — сказал кондуктор. — Может, через час, а может, через три.
— Но по расписанию в шесть? — сказала Ольга.
— Расписание вместе с его императорским величеством отменили, — кондуктор сплюнул. — Паровоза нет — забастовка. Пожалуйста.
Он жестом пригласил в вагон.
Ольга стала поднимать сонных девочек в вагон. Проводник прошел вдоль вагона, кликнул кого-то на втором пути. Там стоял вагон санитарного поезда, белый с красными крестами. Перед ним на скамейке — несколько офицеров, позируют фотографу. Вспышка магния.
Фотография в журнале. Офицеры на скамейке перед поездом. Подпись: «Начальствующiя лица военно-санитарнаго поѣзда передъ отправкой на фронтъ».
По коридору, открывая двери всех подряд купе, бежал взволнованный Фигель. Открыл дверь одного купе, облегченно вздохнул:
— Вот вы где!
Из купе вышел Калягин.
— В городе грандиозная демонстрация! Еле прорвался! Вызвали войска! Времени нет! Снимать надо! — зашептал взволнованный Фигель. — Как она?
Он скосил глаза в сторону купе.
Калягин замахал на него руками, знаком показал, чтобы он уходил. Фигель беззвучно повернулся и побежал по коридору назад.
Калягин стал в коридоре, прислонившись спиной к окну, и смотрел в купе, где Южаков говорил с Ольгой.
В купе сидела Ольга, забившись в угол, напротив нее сидели Любовь Андреевна и Южаков, с верхней полки свешивались вниз девочки.
— Ну вы же русская, вы добрая, — говорил Южаков дрожащим голосом. — Разве я сделал вам что-нибудь плохое? Разве я обидел вас?
Ольга устало молчала.
— Ольга Николаевна, голубчик, у нас же контракт... Это работа!.. В городе зреют беспорядки... Зреет катастрофа! Нас ждут в Париже! Как можно так все бросить?! — Южаков всхлипнул. — Вы же погибнете там! Что вы со мной делаете?..
— Ту-ру-ру-ру — тихо пропел Калягин и отвернулся к окну.
— Я хочу чаю и печенья! — крикнула старшая девочка.
— И я чаю... — подхватила вторая.
Они начали слезать со своей полки. Южаков взял младшую и посадил на колени.
— А вы, Любовь Андреевна? — обратился он к старушке. — Вы так мечтали в Париж...
— Ольга, скажи что-нибудь... — Любовь Андреевна тронул а дочь за плечо.
Ольга как-то странно, исподлобья, смотрела на нее и молчала.
— Да езжайте вы все, куда хотите! — закричал Южаков в отчаянии. — Езжайте, езжайте в свою Москву... Пейте с Максаковым морковный чай!..
Калягин обернулся и сказал взволнованно:
— Я вас понимаю, Ольга Николаевна, очень вас понимаю... То, что мы делаем, — это бездарно, это дурно... Эх, господи... Сесть бы в этот поезд... — Голос его задрожал. — Да некуда, некуда больше нам ехать, Ольга Николаевна... Обратно для нас дороги нет...
И он быстро пошел по вагону, напевая что-то.
Южаков изумленно уставился ему вслед, потом посмотрел на Ольгу.
— Ну, что ж, — сказал Южаков спокойно, — тогда другое дело.
Он подхватил на руки одну из расшалившихся девочек, и, смеясь, увертываясь от ее попыток схватить его за нос, пошел по проходу. Вторая девочка хохоча кинулась следом.
Южаков вышел из вагона, помог спуститься младшей дочери Ольги.
— Можете ехать, куда хотите! — крикнул он Ольге и пошел с девочками по перрону.
Вокзал был пуст. По перрону уходил Южаков, держа за руки резвящихся девочек.