Ольга остановилась на ступеньках одиноко стоящего на путях вагона и закричала им вслед:
— Вы лишили меня счастья! Я никогда ничего не сделаю в искусстве! Я погибла!
Южаков с девочками был уже далеко. Навстречу ему вышел носильщик. Южаков, поравнявшись с ним, что-то сказал, тот кивнул и побежал к вагону.
Ольга стояла на перроне около одинокого вагона.
На крыше какого-то дома почти незаметен был человек с аппаратом на треноге. Это был Потоцкий. Он на мгновенье оторвался от визира, посмотрел вниз и снова прильнул к аппарату, продолжая крутить ручку.
Хроника.
Десятки тысяч людей вышли на улицы проводить в последний путь расстрелянных карателями рабочих. Шли со знаменами, с песнями... Появившиеся из переулка казаки врезались в толпу... Началась стрельба... Под ударами шашек, под выстрелами рабочие падали на мостовую, но другие занимали их места, подхватывали выпавшие из рук знамена...
Дочки Ольги стояли на балконе, смотрели вниз.
Любовь Андреевна спала на кровати одетая, только ноги прикрыла платком.
Ольга сидела в кресле.
— Сегодня мы были бы уже в Москве, — тихо, самой себе сказала она.
Девочки вышли с балкона и на цыпочках, давясь от сдерживаемого смеха, подобрались сзади к Ольгиному креслу. Потом разом, хохоча, закрыли ей глаза ладошками. Ольга отняла их руки, обняла обеих, прижала к себе...
Фотография — три радостных смеющихся лица — Ольга с дочерьми. Надпись: «Знаменитая артистка кинематографа Ольга Вознесенская съ дочерями — Машей и Катей».
Ольга сидела на террасе пустого кафе.
Сидела прямо, напряженно и держала в руках перед собой чашку с горячим чаем.
Площадь перед кафе была пустынна. Вдалеке дворник мел мостовую, по улице прошла женщина с колокольчиком, за ней проехала мусорная телега.
Вдалеке, там, где начинался парк, в беседке разыгрывались музыканты. Пробежал что есть духу через площадь опоздавший, с медной валторной через плечо, подбежал к капельмейстеру. Что тот ему говорил, слышно не было, но по всему судя — очень ругал.
В перспективе улицы показался автомобиль Потоцкого.
Ольга нервно закурила и едва не подожгла вуалетку на шляпе.
Машина Потоцкого выскочила из переулка, взвизгнув тормозами, остановилась за углом на теневой стороне улицы.
Потоцкий, выскочив из машины, оглянулся, вынул из-под сиденья круглую коробку от торта, перевязанную красной лентой. Быстро пошел к столику, за которым сидела Ольга.
— Вы опаздываете, — строго сказала Ольга.
— Простите, Ольга Николаевна, милая... Пришлось крутиться... — улыбаясь, сказал Потоцкий.
Он еще раз огляделся по сторонам, протянул Ольге коробку.
— Это очень важно... Прошу вас, выручите меня еще раз... возьмите, это отснятая пленка... Очень важная... Оставьте у себя до вечера... Хорошо? — он опять виновато улыбнулся.
Ольга взяла коробку, положила на стул рядом с собой. Потоцкий облегченно вздохнул, сел напротив.
— Я вас так ждала... — порывисто сказала Ольга после долгого молчания.
Потоцкий видел, как к его машине подошел человек в штатском, потрогал крыло, заглянул вовнутрь, провел пальцем по пыльному капоту, огляделся и быстро пошел по улице.
— Вы не слушаете меня? — спросила Ольга.
— Все, Ольга Николаевна, я здесь... Не сердитесь, — Потоцкий опять улыбнулся.
— Я просила вас прийти сюда, чтобы поговорить... — начала Ольга с усилием.
Она немного помолчала, несколько раз прерывисто вздохнула и нетвердым голосом продолжила:
— Я хотела сказать вам... Я хотела сказать, что... Я люблю вас... — она сама вздрогнула от своих слов. — Нет... Я не знаю... Поймите... Я еще живу там... Москвой... Той жизнью... Максаковым... Но... Если вы можете подождать... Если... Я обещаю вам...
Губы ее дрожали, слова вылетали отрывисто.
— Ольга Николаевна, милая... — едва смог вымолвить Потоцкий.
— Не мешайте мне, я должна сказать!.. — перебила его Ольга. — Я хочу любить вас, жить с вами рядом... Поймите меня! Мне нужны вы... Я это знаю!.. Я бездарная актриса!
— Ольга Николаевна!
— Молчите! Я бездарная актриса... Я ничего не сделала в искусстве и не сделаю никогда!.. Молчите, умоляю!.. Но я же еще человек, я женщина, и я хочу посвятить себя вам... Такому, как вы... Вашему делу... Я ничего не понимаю в этом, но это и не важно... Я буду любить вас, ухаживать за вами, беречь вас...
Потоцкий, пораженный, слушал Ольгу. Но он видел через плечо, как в самом конце одной из улиц остановилась поперек мостовой повозка, вдоль домов побежали солдаты.
— И все умею делать... — торопливо говорила Ольга. — И еще мама... И девочки... Мы все вместе будем любить вас... Только потерпите немного... Я должна привыкнуть к этому... К этому чувству... К тому, что я люблю вас... У вас слезы на глазах?
— Да...
— Милый! Боже, как я счастлива, что сказала вам все, — она погладила его руки. — Теперь я свободна, и нет пути назад! Вы любите меня?
— Да.
— Очень?
— Да, очень.
— И я!.. Я тоже люблю вас! Только подождите!.. Подождите немного... Прошу вас... Я привыкну... На крыше дома напротив устраивались несколько солдат.
Потоцкому нужно было уходить, но он не в силах был оторваться от Ольги.
— Ольга Николаевна! Родная моя... Я готов ждать вас всегда... Я не просто люблю вас!.. Я люблю вас так, что готов ждать всю жизнь.
Только одна улица оставалась свободной. Это был его последний шанс.
— Любимая моя!.. Единственная... Теперь мне нужно уходить... Вечером я зайду к вам за пленкой и будем пить чай с джемом и... разговаривать обо всем... — он не в силах был оторваться от нее.
Несколько солдат бежало к единственной пока свободной улице.
— Как хорошо! — счастливо засмеялась Ольга.
Потоцкий сжал ее запястья, выпрямился и посидел мгновение с закрытыми глазами.
Отдыхавший до той поры духовой оркестр в парке грянул какой-то марш.
Потоцкий резко встал и бросился к автомобилю. Он вернулся с полдороги.
— Не мучьте себя, Ольга Николаевна! — с отчаянной улыбкой сказал он. — Любите кого любите. А я буду с вами всегда!
Ольга смотрела ему вслед.
Взревел мотор, машина вылетела на площадь.
Ольга, все так же сидевшая с чашкой, опустив вниз голову, резко повернула голову на звук нестройного, но страшного залпа.
Посередине площади стояла машина Потоцкого. Вся она была изрешечена пулями, шипели пробитые баллоны, все было усыпано битым стеклом. Уронив голову на руль, лежал Потоцкий.
Первым подбежал капитан Федотов. Махнул рукой солдатам, те подскочили и вытащили безжизненного Потоцкого — уже тело.
Ольга сидела в оцепенении. Тонко дрожала в ее руке и звенела о блюдце чашка, в пепельнице еще дымилась оставленная Потоцким папироса.
Ольга металась перед стеклянной дверью, то колотила в нее кулаком, то в отчаянии отбегала на дорожку. В руке у нее — перевязанная красной лентой коробка от торта.
— Умоляю! Откройте! Вы же знаете меня, знаете! Ну, прошу вас, вспомните... ночью, просмотр... помните! Умоляю, Потоцкого убили, вы не понимаете... У меня пленка!.. Он передал... Возьмите... Он сказал, что это очень важно!..
Буфетчик смотрел на Ольгу. Это был тот самый усатый человек, Иван, которого Ольга видела на ночном просмотре.
— Не знаю я никакого Потоцкого. Вы, барыня, не в себе, видать.
В отчаянии Ольга закричала:
— Вы лжете, это ложь! Вы не можете меня не знать! Я актриса Вознесенская, моими афишами заклеен весь город! Вы... Вы просто предатель и трус!.. Испугались! — Она заплакала. — Потоцкого убили на площади... Федотов застрелил его, капитан... Он ходит к нам на съемки... Послушайте же!..
— Никого я не знаю. — Он медленно отвернулся и побрел в глубину буфета.
Ольга стояла заплаканная, беспомощно опустив руки. Опять подбежала к стеклу, забарабанила кулаками, опять расплакалась, отбежала на дорожку, судорожно ища что-то под ногами, подняла камень, что есть силы бросила его в витрину буфета. И побежала прочь, испуганно оглядываясь.
Буфетчик сидел за стойкой и грустно смотрел сквозь разбитое стекло на убегающую по парку актрису.
Кинофабрика напоминала походный лагерь. В коридоре стояли упакованные ящики. Что-то заколачивали, что-то отдирали от стены. Только часть павильона занимала декорация, приготовленная к последней съемке. Новый оператор, незнакомый человек с тонким хрящеватым носом и козлиной бородкой, устанавливал свет. В дальнем углу среди негорящих софитов в кресле сидел одинокий Калягин. То там то здесь в павильоне маячили фигуры вооруженных солдат.
Декорация изображала скромную, убогую комнату официантки. На стене над кроватью висел большой портрет Максакова.
Перед Южаковым стоял сценарист, держа в руках большую корзину с чесноком и луком. Южаков вынул бумажник и, поплевав на пальцы, отсчитал гонорар сценаристу.
— Вы подрядились по тридцати рублей, — сказал Южаков, — но я решил заплатить вам за сценариус пятьдесят... почти как модному писателю. Я вами доволен, несмотря на то что у вас есть «принципы».
— Благодарю вас, — сказал сценарист. — Всего хорошего, господа... Всего хорошего, Иван Карлыч, всего хорошего.
Он раскланялся на все четыре стороны, но никто ему не ответил. Каждый был занят своими мыслями.
— Свет направо, — говорил оператор, — еще правей... Выше, выше!
— Вы чего грустите? — спросил Южаков, подходя с сидящему в углу режиссеру.
— Октябрь наступил... Неудачный для меня месяц... То руку обварил кипятком, то в одиннадцатом году жена в октябре ушла... То вот — Потоцкого убили...
— Что делать... Война... Кто его просил в это лезть?.. Мы не лезем и живы...
— Живы ли? — тихо сказал Калягин.
— Э-э-э... Какая мерехлюндия. — Южаков обернулся к управляющему. — Иван Карлыч, у нас там шампанское есть? Мы должны весело проститься с этой страной! Шутя, играя...
Южаков топнул ногой от радости.
— Какое