— Я опередил тебя, — закричал Тимур. — Я буду ханом!
— Нет, нет! — кричал Файзулла. — Ты коснулся не рукой, а палкой. Пока ты хотел коснуться рукой, моя голова уже была там. Давай еще до того дерева.
В это время послышался с берега крик:
— Файзулла!
— Это Муллача, — обрадовался Файзулла, — мой товарищ. Я тебе говорил о нем...
— Зачем тебе другой товарищ? — сказал Тимур. — Я тебя люблю, и ты поклялся мне в верности.
— Ах, Тимур, ты не знаешь, какой он! Он тебя тоже научит приятному...
— Чему же он меня может научить, Файзулла? Я и без него знаю, что приятно. Приятно помогать нищим, так сказано в Шариате.
— Помогать пищим?! — засмеялся Файзулла и радостно закричал: — Муллача, плыви сюда, Муллача!
— Да. — сказал Тимур. — С семи лет щедро помогаю нищим и буду помогать им всю свою жизнь. Одежду, один раз надетую, я уже не надеваю, а отдаю пищим...
Муллача засмеялся, подплыл и обнял Файзуллу.
— Я прошу у тебя ласки, — сказал он.
Файзулла засмеялся:
— Проси у меня поцелуя...
— Что мне пользы от твоего поцелуя? — сказал Муллача. — Поплыви со мной к кустам.
И поплыл, широко загребая.
— Вот что ты называешь приятным? — сказал Тимур. — Этот твой друг Муллача с очень дурными наклонностями.
— Ах, ты ничего не понимаешь, Тимур. Это так приятно. Это слаще, чем кишмиш, — и поплыл вслед за Муллачой к кустам.
Вскоре в прибрежных кустах послышались смех, вздохи, восклицания. Все это время Тимур пристально неподвижно смотрел на колеблющийся кустарник. Потом выплыл на берег, взял свой кушак, положил в него камень и, вращая его как пращу, пустил в кусты. Файзулла и Муллача выскочили из кустарников, как затравленные.
— Против таких, как вы оба, предостерегает Коран, — крикнул Тимур. — Когда я достигну величия славы, то возвеличу всех моих настоящих товарищей, товарищей моего детства. А таких, как вы оба, я велю накормить толченым стеклом и живыми скорпионами!..
Степь. Утро.
Тимур стремительно скакал на коне по солончаковой степи. Лицо его радостно, вдохновенно. Видно, что эта скачка в этот ясный день и его собственное, сидящее крепко в седле, налившееся силой молодое тело — все доставляло наслаждение. Он обогнул курган и повернул к небольшому озеру, чтобы отдохнуть и напоить коня. Дорога к озеру шла под уклон, и Тимур несколько сдержал коня и поскакал рысью. Впереди него, тоже рысью, скакал всадник в плаще, какой носят в пустыне бедуины. За спиной у всадника с одного бока было копье, с другого — колчан и лук. У пояса — широкий меч. Было в этом всаднике что-то опасное и одновременно притягивающее. Что-то вызывающее настороженность и одновременно зависть. Тимур пришпорил коня и опять перешел на галоп.
Пронесся мимо всадника, заметил его сухощавое скуластое лицо.
— Эгей! — крикнул Тимур, — счастливой дороги!
Но тотчас же почувствовал за спиной дробный топот копыт — всадник тоже пустил свою лошадь галопом. Топот все приближался. Тимур пригнулся к шее своего коня. В этом внезапном возникшем конном состязании оба уже скакали на пределе.
Вот вперед вырвался всадник в бедуинском плаще, но затем опять Тимур. Ему удалось обойти. Видно, на рывок всадник и его лошадь потратили слишком много сил, потому что Тимур вырвался далеко вперед. Он успел соскочить со своего коня и растянулся на берегу, на траве, прежде чем прискакал его соперник. Обе лошади, разгоряченные скачкой, жадно пили воду. Всадник растянулся рядом на траве. Меч, копье, лук со стрелами он положил неподалеку. Остался лишь с кривым ножом на поясе и чрезседельником в руке.
Некоторое время они молча устало дышали.
— А ты хорош на коне, — сказал наконец всадник Тимуру. — Молодой, а в искусстве верховой езды понимаешь. Тебя как зовут?
— Я Тимур, — сын Тарагая из рода Барласов. А вы?
— О, я! — сказал всадник и издал короткий смешок. — Я, юноша, странник. Хожу по миру и ищу звонкую монету.
Он опять засмеялся.
— А чем вы занимаетесь? — спросил Тимур.
— Я? Разным. Я уже и обезьяну учил танцевать в Каире, и в Багдаде устраивал петушиные бои, и в Дели носил змей в корзинке.
Было неясно, то ли собеседник правду говорит, то ли шутит. Но его манера, его короткий смешок чем-то привлекали Тимура. И он тоже начал смеяться, слушая эти необычные удивительные слова. Собеседник вынул из-под плаща бутылку и глотнул вина.
— Вот, возьми, — сказал он и протянул Тимуру.
— Нет, это грех. Коран запрещает.
— Я тоже правоверный, — сказал всадник, — у меня Коран всегда с собой.
Он достал из-под плаща небольшую потрепанную книжечку.
— Я в Каире на базаре купил. Но я не слишком учен. По слогам выучился. Дервиш один меня научил. Он меня многому научил. Мы с ним в Персии по базарам ходили. Он учил меня, как милостыню просить.
— Я всегда раздаю милостыню нищим, — сказал Тимур.
— Дервиш учил меня, как притворяться нищим и больным, чтобы получить звонкую монету, — сказал всадник и засмеялся. — Как нужно вести себя, чтобы тебе поверили. «Лохмотья приравниваются к знаку благочестия, — говорил дервиш. — Бродячая жизнь — это привычка к странствиям».
Он выпил еще из бутылки.
— Запомни, юноша, совет старого дервиша: «Все видя, притворяйся слепым, все слыша — глухим и хромым, ибо хромых поддерживают. И притворяйся немым, ведь молчание — это язык радости».
Он протянул бутылку Тимуру, тот взял и выпил.
— Ну что, приятно?
— Приятно, — сказал Тимур и тоже рассмеялся.
— А теперь, юноша, найди, что в Коране о вине сказано.
— Это пятая сура, — сказал Тимур, у которого от вина кружилась голова. — «О вы, которые уверовали: вино — мерзость из деяний сатаны. Сторонитесь его. Может быть, вы окажетесь счастливыми».
— Хорошо сказано, — после паузы произнес собеседник. — Может быть, вы окажетесь счастливыми, может быть. А что такое счастье, не сказано даже в Коране. Вот другая книга, я ее тоже всегда с собой ношу.
Он достал из-под плаща кишу в кожаном переплете:
— Ты мне нравишься, юноша. Я хочу ее тебе подарить. Дервиш Абусахл, который заменил мне отца и умер у меня на руках в пустыне у костра, — он начал говорить вдруг ожесточившись, его голос стал груб и скорбен, — потому что за нами по пятам гнались стражники. Он умер, истекая кровью, и я не мог добыть ему лекаря.
Он замолк.
— Все пустота, все бессмысленно в этом мире. В этой книжке много сказано о пустоте земного существования и о радостях земной жизни. Это Омар Хайям. Видишь на книжке пятна крови? Это кровь Абусахла.
Прочти вот здесь. Тимур взял книгу и прочел:
Пей вино, нам с тобой не заказано пить,
Ибо небо намерено нас погубить;
Развалясь на траве, произросшей из праха,
Пей вино и не надо судьбу торопить.
— Меня Джанбас зовут, — сказал собеседник, — я из Хорезма. Читай еще, юноша.
Тимур прочел:
Мы грешим, истребляя вино, это так;
Из-за наших грехов процветает кабак;
Да простит нас бог милосердный, иначе
Милосердие божье проявится как?
— Вот и я так молюсь. Да, благословен будь бог, который создал вино, женщин для утешения горемычных. — сказал Джанбас, засмеялся и протянул Тимуру стопку картинок с голыми женщинами. — Смотри, персидские картинки. Нравится? В Каире есть баня, где на стенах голые женщины нарисованы. Там публичные дома в банях. Приходят женщины, моются, думают, женский день был, а это публичный дом. Хочешь, в Каир поедем? Хочешь?
— Нет. Я другой дорогой иду, я другой обет дал.
— Какой обет?
— Я должен стать владыкой и покорителем мира. Ты мне не веришь?
— Нет, почему, верю, если тебе повезет, — сказал Джанбас и посмотрел серьезно на Тимура. — Но только скучно это.
— Скучно? Быть покорителем мира скучно?
— Да, много лицемерить и врать тебе придется. Власть будет, а свободы у тебя не будет. Чем выше будет твоя власть, тем меньше будет у тебя свободы. А мы, разбойники, имеем полную свободу. Имеем ту же власть, но без вранья и лицемерия. Потому живем свободно и весело. Главное, чтоб сила была.
— Это главное, — согласился Тимур. — Сила всегда права.
— Сила всегда права, — повторил разбойник, — но без удачи она одни убытки принесет. Ты в нарды играешь или в кости?
— Нет, я в шахматы играть люблю, — сказал Тимур.
— В шахматы я не умею, — сказал Джанбас, — жаль. Говорят, шахматы хитрость развивают. Хотел выучиться у дервиша Абусахла, да не успел. Зато я был в Персии в игорных домах, где играют в кости и нарды.
— Коран азартные игры запрещает, — сказал Тимур.
— Ах, юноша, — улыбнулся Джанбас, — Коран и голубей разводить запрещает. А в Каире на каждом углу голубятни и, говорят, сам халиф завидует своему визирю, что его голуби летают быстрее. В Каире тоже есть игорные дома, но тайные. А в Персии — открытые. Там не только деньги, не только одежду проигрывают до рубашки и туфель, но и свободу свою. А порой откупаются дочерьми своими. Поехали со мной — персияночку выиграешь, — он засмеялся. — Давай посмотрим, удачлив ли ты?
Джанбас вынул кости, бросил. Бросил и Тимур.
— Проиграл, — сказал Тимур. — У меня и денег с собой нет.
— Ничего, — сказал Джанбас, — должок за тобой, записываю. Знаешь, чего тебе еще не хватает, юноша? Надо бросать кости уверенно, зная, что ты выиграешь. А без решительности власти не бывает. Ни ханской, ни разбойничьей, никакой. Может быть и сила, и хитрость, и доблесть, но если нет решительности, удачи не будет.
Он вдруг затих, глядя в сторону холма.
Тимур тоже посмотрел туда. По тропке к озеру спускалась молодая красивая девушка с кувшином.
— Нравится она тебе? Чего ты смеешься? Я ведь вижу, нравится. Красивая. Можно, конечно, томиться по ней, страдать и получать от этого удовольствие. О полнолуние красоты! О обладательница прелестных глаз газели! Свет очей моих, жизнь моего сердца! — Джанбас засмеялся, засмеялся и Тимур. — О, я стремлюсь к тебе, как истомленный путник в пустыне стремится к проклятому источнику! Так, что ли, говорят влюбленные? Можно и так, а можно просто подойти и взять ее...