— Значит, я не правитель? Я знаю, что твои святые старцы всюду распространяют слух, что я не обладаю качествами, необходимыми для правителя!
— Но ты ведь раньше никогда не был правителем!
— Я знаю, чего ты хочешь! Ты хочешь власти, ты нарушаешь повеление Туглука! — крикнул Ильяс. — Я велю схватить святых старцев! Они смутьяны!
Воины Ильяса хватают святых старцев, вяжут и волокут в тюрьму.
Тюрьма. Вечер.
Воины Тимура нападают на тюрьму. Жестокая схватка. Святых освобождают, увозят на больших телегах.
Самарканд. Дворец. Спальня Тимура. Ночь. Сон.
Тимур спит. Большая птица прилетела к нему во сне и уселась на руку.
— Это птица Шагин, — тихо произнес кто-то.
Послышалось мычание. Много коров подошло к Тимуру, и он начал доить их.
— Эта птица Шагин предвещает тебе счастье, — сказал чей-то голос. — Птица, усевшаяся на руку, означает могущество, а множество коров предвещает многие выгоды для тебя. Ты освободил моих потомков — получишь награду...
Монгольский стан. Вечер.
Хакан Туглук читает письмо, которое привезли ему два посланца Ильяса. Рядом, почтительно склонившись, сидит Тамул.
— Тимур нарушил свое обещание и заповеди предков, — сердито говорит Туглук. — Я ему верил, верил, а он произвел возмущение против меня и пытался овладеть Тураном.
— Я давно говорил вам, что он намерен восстать против вас и сделаться самостоятельным правителем, — говорит Тамул. — Я знаю его коварство. Эти Барласы — род отступников...
Дорога. Ночь.
Тимур, его жена Альджан, Саид скачут по ночной дороге.
Саид часто оглядывается назад.
Степь. Палатка. Ночь.
Тимур и Альджан лежат в палатке.
— Мы скрываемся здесь, как разбойники! — говорит Альджан. — А наши враги царствуют!
— Что ж! — улыбается Тимур. — Если нас победят, то победят лишь разбойников, а если мы победим, то победим царей!
— Что будет с нашими детьми, если мы погибнем? — говорит Альджан. — Хакан Туглук верил тебе, может, он простит тебя, если ты покаешься и попросишь простить моего брата Хусейна?
— Альджан, что сделано, то сделано! Налей-ка мне лучше вина! — сказал Тимур и поцеловал жену. — Вспомни, что писал Хайям:
Когда фиалки льют благоуханье,
И веет ветра вешнее дыханье,
Мудрец, кто пьет с возлюбленной вино,
Разбив о камень чашу покаянья.
— Что-то здесь не пахнет фиалками и вешними ветрами! — говорит Альджан. — Я слышала лошадиное ржанье!
— Тимур, вставай! — слышен крик Саида...
Пустыня. Вечер.
— Впереди колодец, — сказал Тимур, привстав в стременах. — Дальше степь кончается, начинается пустыня.
— Как бы ле встретить нам разбойников, — говорит Саид. — Здесь бродят шайки разбойников-туркмен. Их главный товар — рабы, особенно молодые женщины, которых они продают дорого. Может быть, мы вернемся назад?
Пустыня. Ночь.
В темноте мелькали всадники, слышен был звон оружия. Тимур и Альджан, полуодетые, выскочили из палатки.
— Не отставай от меня! — крикнул Тимур, беря одной рукой повод лошади, а другой Альджан. Бешено понеслись напролом.
— Слава богу, все целы! — сказал Саид.
Тимур страшно ругался:
— Будь ты проклят, гнойный сифилитик, пусть сгниет мясо на теле твоей монгольской матери!
Тимур лег с женой на голый песок, было холодно и неудобно, но от усталости он быстро закрыл глаза.
Черный ворон сел на плечо Тимура, и от тоски, сжавшей его сердце, Тимур заплакал. Рой мух со всех сторон слетелся к плачущему Тимуру. Он отгонял их, но они летели и летели. Он задыхался от усталости и ярости и от невозможности отогнать мух.
Он открыл глаза. Альджан трясла его за плечо.
— Ты плакал но сне, — сказала Альджан.
Был холодный, сырой рассвет. Поеживаясь, Тимур сел со скорбным лицом...
Площадь перед мечетью.
Ранний рассвет, но у мечети уже много народа. Тысячи людей, одетых в траурные рубища, в руках у многих факелы, фонари, колокола, изображения солнца и полумесяца на шестах и пестрые куски материи. Молодой венецианский путешественник Николо тоже одет в траурное рубище, голова его повязана чалмой.
— Я давно мечтал проникнуть на мусульманский праздник, — говорит он своему проводнику Якубу, — и вот недаром проделал такое путешествие из Венеции.
— Говори тише, — предупреждает проводник. — Если узнают, что ты не мусульманин, я рискую вместе с тобой.
Загремели барабаны, ударили медные тарелки, шествие началось. Впереди шли люди, одетые в длинные черные рубахи, они били себя в грудь. За ними двигались другие мужчины, тоже в черных рубахах, которые били себя по спине и плечам цепями. Потекла первая кровь.
Тимур, который наблюдал за всем этим из толпы, поморщился.
— Это аза — процессия огорчения, — шепотом говорит Якуб. — В намять гибели имама Хусейна, внука пророка Мухаммеда. Вот идет хади, предводитель процессии, который рассказывает о гибели Хусейна в битве при Кербеле.
— После смерти пророка Мухаммеда, — громко, патетично говорит хади, — халифом стал тесть пророка Огубак. Умирая, он передал власть своему тестю Омару, его убили отступники.
Плач и крики в процессии стали громче.
— Возьми флакончик со слезами, — шепнул Якуб Николо и протянул флакончик. — У кого не хватает собственных слез, приносит их во флакончике. Здесь нельзя выглядеть равнодушным.
Николо взял флакончики сбрызнул глаза.
— Праведный Али, двоюродный брат и зять пророка, — с пафосом продолжал хади, — новый халиф, был убит при выходе из мечети после пятничной молитвы.
Крики стали еще громче, кровь потекла обильнее.
— Праведный Али завещал привязать свой труп к верблюду и пустить его в пустыню. И похоронить его там, где верблюд опустится на колени.
— Я-алли! Я-алли! — кричали из шествия. — О боже!
— Власть захватил проклятый Муавия, — продолжал хади. — Он потребовал присяги сыну своему, проклятому Езиду.
— Шайтан! Шайтан! — яростно кричала толпа и поднимала кверху кулаки и оружие.
Уже всходило солнце. Улицы наполнялись все большим и большим количеством людей, присоединявшихся к шествию.
— Сын убитого Али, внук Мухаммеда, имам Хусейн в сопровождении двухсот приближенных, по зову жителей своего города Элькуфы, отправился туда переменить власть, принадлежащую ему по праву.
— Я-аллн! Я-алли! — кричала толпа.
Звонили колокола, раздавалось пение.
— Армия Езида в четыре тысячи человек преградила ему путь. Хусейн повернул к Евфрату, но и здесь натолкнулся на врагов. Они засыпали канал, ведущий к его лагерю. Хусейн и его приближенные умирали от голода и жажды...
Вопли из толпы достигли предела. Многие в шествии избивали себя цепями, к которым были привязаны мелкие гвоздики, ранили кинжалами, вонзали в тело иглы. Уже несколько искалеченных лежало на обочине. Николо отворачивался, смотрел с трудом.
— Такова наша вера. Ради веры люди не жалеют своей жизни, своей крови... — сказал Якуб и, помолчав, добавил: — И чужой тоже.
— В битве при Кербеле, — продолжал громко, нараспев выкрикивать хади, — все приближенные Хусейна были уничтожены, асам Хусейн убит Езидом. Голову Хусейна но наущению Езида отрезали и подвергли надругательствам.
Отдельной группой шли люди, которые острыми палашами наносили себе удары по голове. Из этой группы слушатели уже вытащили одного мертвеца.
— Это либо фанатики, — тихо сказал Якуб, — либо люди, давшие обет «азакамат», если святой имам Хусейн поможет исполнению их желаний. Камат — это острый меч, которым они бьют себя по голове.
Пустыня под Бухарой. Колодец. Вечер.
Тимур и его спутники подъехали к колодцу и спешились. У колодца было много народу. Шла меновая торговля.
Несколько пастухов брали воду для овец. Под ветвистым деревом сидели трое: дервиш и двое непонятно что за люди, у них на лицах виднелись следы побоев. Дервиш громко распевал гимны из Корана, а двое его спутников молча испуганно озирались.
Заметив Тимура, который мыл ноги у колодца, один из них подбежал к нему и, низко кланяясь, сказал:
— Великий амир Тимур, позволь мне поцеловать твои ноги...
Тимур брезгливо посмотрел на грязное небритое лицо кланяющегося.
— Я совершил обряд омовения и не хочу быть оскверненным.
— Тогда позволь мне хотя бы поцеловать пыль у ног великого покорителя мира, — сказал человек.
— Кто ты? — спросил Тимур, несколько смягчаясь после этих слов.
— Я старый, немощный верблюд. Я верблюд, который никому не нужен, которого никто не хочет купить. А кто покупает, требует деньги назад. Но туркмены не брезгуют даже дохлятиной, они продадут меня за драхму.
— Это странствующий комедиант. И тот, пожалуй, тоже, а дервиш слишком бел лицом, одежда дервишей нередко служит прикрытием для лазутчиков и шпионов из греческого Рума, — сказал Саид.
— Да, господин прав, мы актеры, — сказал человек. — Мир тесен, я веселил публику на празднике вашего обрезания.
— У вас есть лошади или ослы? — спросил Тимур.
— Мы пешие...
— Надо вместе переночевать, — сказал актер, — здесь очень опасно. Туркмены любят захватывать людей и продавать их на рынке.
— Мы будем ночевать отдельно, — сказал Саид Тимуру. — От них могут переползти вши. Я уже договорился в одной богатой юрте...
Пустыня. Шатер туркмена. Вечер.
Тимур сидел за чаем. В стороне стояли хозяин юрты и его сын.
— Прошу простить меня, — говорил хозяин, — сейчас приготовится ужин. Мы люди небогатые, только вареная рыба и кислое молоко. Зато у нас хорошая юрта, и прохлада освежит вас.
В юрту заглянул человек:
— У тебя тоже гости. Поздравляю тебя с гостями! — он незаметно подмигнул.
— Наше племя очень гостеприимное, мы любим гостей, — обратился он, улыбаясь, к Тимуру и его собеседникам. — Поужинаете и сладко уснете.
— Когда я еще был маленьким, — рассказывал актер, — я учился актерскому ремеслу у одного шута.