— Поэты! Художники! Монахи! Мудрецы! — обращается к толпе Тимур. — Сорок дней сопротивлялся мне Багдад, не желая признавать, что величие его халифа должно перейти ко мне. Теперь Багдад пожинает плоды своего неверия. Все, имеющие разум и совершившие преступление разумно, все жители Багдада старше двенадцати лет умрут. Но вам, поэты, художники, монахи, мудрецы, я дарую жизнь. Вы принимаете этот мой подарок?
— Я не принимаю, — сказал один и вышел из толпы. — Подари мне другие глаза, тогда я приму от тебя и свою жизнь. Подари мне глаза подлеца, которыми я мог бы смотреть спокойно, как горит мой город и погибает мой народ.
— Ты кто? — спросил Тимур.
— Я — художник Рузи.
— У меня нет таких глаз, художник Рузи, — сказал Тимур, — и потому я беру свой подарок. Он махнул рукой, и голова художника скатилась с плеч.
— Еще кто-нибудь хочет вернуть мне мой подарок?
Вышел из толпы другой.
— Я — поэт Нурэтдин. Возвращаю тебе твой подарок — свою жизнь. Но запомни слова:
Не обижай!
Разумный не подъемлет руки для нанесения обид!
Ты будешь спать! Обиженный не дремлет.
И бог тебе сторицей отомстит...
Тимур махнул рукой, и голова поэта слетела с плеч.
— Есть еще неблагодарные, не приемлющие моих бесценных подарков? — спросил Тимур.
— Горе! Горе! — сказал один из мудрецов. — Мы все опечалены судьбой нашего Багдада. Но в отличие от этих двух гордецов, готовы принять от тебя в подарок наши жизни и приносим тебе, великий эмир, за это свою благодарность.
И они все, художники, поэты, мудрецы, пошли вереницей к Тимуру, целуя его стремя, выстроившись в очередь. Тут же стояли слуги, которые выдавали каждому коня и некоторую сумму денег.
— На этом коне и с этими деньгами вы сможете достичь других городов, — сказал Тимур. — Но если кто-нибудь когда-нибудь захочет посетить мой Самарканд, я приму его милостиво. Когда же утихнет пожарище, те, кто захочет, смогут вернуться в Багдад. Я велел отметить знаком все больницы, мечети и школы, которые должны остаться среди всеобщего разрушения...
Багдад. Улицы. Вечер.
Дымятся развалины. На руинах высится пирамида отрубленных голов. Тимур в сопровождении гвардии медленно едет разрушенными улицами. Выезжает к реке Тигр, разделяющей город пополам.
— Древний Вавилон был на Евфрате, а Багдад — на Тигре, — говорит Тимур. — Там, где сливаются эти реки, когда-то был рай, жили Адам и Ева, а теперь здесь суждено быть аду за грехи, беззаконие здешних жителей. Ведь и милостивый Аллах карает человекоубийством грешников.
Он зашел в безлюдную мечеть на берегу Тигра и долго молился.
Багдад. Мечеть. Вечер.
После молитвы он, осматривая мечеть, заметил и прочитал золотую надпись: «Эту мечеть выстроила Зубейда, жена великого багдадского халифа Аррашида».
— Величие правителей исчезает, а величие камней остается. По возвращении из похода я хотел бы построить красивые мечети в моем Самарканде, который должен превзойти и Багдад, и Дамаск, и Исфаган. Но и величие камней можно разрушить. В этом мире нельзя разрушить только величие слова. После камней я хотел бы поклониться словам. Я хотел бы специально поехать в Нишапур посмотреть могилу Омара Хайяма и поклониться ей.
Персия. Нишапур. Кладбище. Утро.
Местная знать суетится. Кланяется Тимуру. Тимур морщится.
— Кто их позвал? — тихо говорит он Саиду. — Я хотел, чтоб мое посещение этого святого места прошло в тиши.
Подошел смотритель кладбища. Он был хромым. Тимур, который тоже хромал, недовольно спросил губернатора:
— Почему ко мне приставили именно этого человека?
— Благородный эмир, — побледнев, сказал губернатор, — если вам он не нравится, мы его сразу же уберем, но этот человек большой знаток и любитель нашего великого земляка Омара Хайяма.
— Тогда пусть останется, — сказал Тимур и обратился к склонившемуся перед ним смотрителю. — Ты хорошо знаешь стихи Омара Хайяма?
— Я люблю стихи Хайяма, а знать их — все равно что знать это небо, этот воздух. Мы можем дышать им, как можем мы не знать его?
— Покажи мне могилу Хайяма, — сказал Тимур.
— Милостивый эмир! Если вы любите и чувствуете стихи Омара Хайяма, то сами узнаете его могилу. Но я провожу вас туда, где она расположена.
Он пошел, хромая, впереди Тимура. А Тимур, окруженный свитой, шел за ним, тоже хромая.
— Ты давно служишь здесь смотрителем? — спросил Тимур.
— Всю жизнь с малых лет, когда меня сюда привел отец. Но время от времени я хожу поклоняться и другим гробницам наших святых.
— Ты слишком уж торопишься присоединить Омара Хайяма к святым. Вспомни его оскорбительные богохульные стихи, — сказал Тимур.
— О милостивый эмир! Омар Хайям сам ответил на все упреки, адресуя свои слова всемогущему:
Жизнь, как роспись стенная, тобой создана,
Но картина нелепостей странных полна.
Не могу я быть лучше, ты сам в своем тигле
Сплав мой создал, тобою мне форма дана.
— Да, великий эмир, как Омар жил, так он и умер. Посмотрите, великий эмир, даже если вы никогда не были здесь, то узнаете это место. Сюда налево, вот садовая стена, из-за которой виднеются ветви грушевых и абрикосовых деревьев. Однажды в веселой беседе с друзьями Хайям сказал: «Моя могила будет расположена в таком месте, где каждую весну северный ветер будет осыпать надо мной цветы».
— Ты говоришь так, точно сам еще вчера беседовал с Омаром Хайямом, — сказал Тимур. — А ведь он мертв уже два столетия!
— Да, прошло уже два столетия, как этот великий человек скрыл свое лицо под покровом праха и оставил этот мир осиротевшим, но у меня такое чувство, будто я имел счастье знать его, наслаждаться мудростью его слов и слушать музыку его речи. Смотрите, великий эмир, вы узнаете могилу Хайяма?
— Узнаю, — говорит тихо Тимур. — Та, что скрыта совершенно под цветом деревьев?
— Я всегда не могу сдерживать слезы здесь. Простите меня, великий эмир. — сказал проводник и заплакал. — Простите меня!
Тимур стоял молча.
— Вспомним стихи Хайяма, — сказал он. — Не стоит плакать.
Не рыдай, ибо нам не дано выбирать,
Плачь, не плачь, а придется и нам умирать.
Глиной ставшие мудрые головы наши
Завтра будет ногами гончар попирать.
— Я счастлив, — говорил, плача, проводник. — У меня на глазах великий царь поклонился великому поэту. Я бывал на могилах многих святых, посещал много святых мест, но никогда не испытывал такого счастья.
— Как же ты странствуешь с хромой ногой? — спросил Тимур.
— Но ведь и великий завоеватель мира имеет тот же недостаток, — сказал проводник.
— Ты мне нравишься, — сказал Тимур. — Мне нужны ученые люди, любящие поэзию. Хочешь быть смотрителем библиотеки в Самарканде? Я хочу построить большие библиотеки в Самарканде и Бухаре, больше, чем в Александрии.
— Видеть восхитительный Самарканд и знаменитую Бухару, по святой почве которых сладостно бы ходить головой, а не ногами, всегда было моим искренним желанием.
— Как тебя зовут?
— Ходжи Амандурды.
— Поедешь со мной?
— Я счастлив, — сказал Амандурды, — и обеспокоен лишь тем, что не слишком ли я утомил своей болтовней ваше сердце?
Самарканд. Улицы. Утро.
Город, утопающий в садах. Шумные базары. Толпы молящихся в мечетях.
Глашатай в сопровождении барабанщиков ездит по улицам и площадям, объявляя:
— Слава тому, кто изменяет, но сам не изменяется! Слава великому эмиру Тимуру, изменяющему мир во имя веры! Жители благородного Самарканда! Великий эмир Тимур, окончив свой победоносный поход, возвращается в Самарканд!
Тимур въезжает в сопровождении свиты и встреченный толпой.
Перед дворцом обнимает жен, детей, внуков. Обнимая Тимура, Каньё шепнула:
— Я ждала тебя, господин мой, как лотос ждет теплого дождя.
— Ты похудела, — шепнул ей Тимур, — и стала похожа на тень цветка. Это меня огорчает.
— Когда можно прийти на прием к эмиру? — спросил визиря один из послов. — У меня личное послание испанского короля. Эмир должен принять меня в первую очередь.
— В первую очередь великий эмир, возвращаясь из похода, по традиции посещает гробницу святого хазрета Шах Саида, — сказал визирь, — того, кто ввел в Самарканде вместо язычества ислам.
Самарканд. Гробница. Утро.
Гробница святого располагается на горе, и к ней ведут широкие мраморные ступени. Процессия двигалась медленно, потому что идущий впереди Тимур хромал, с трудом преодолевая крутые ступени, опираясь на плечи телохранителя.
Вступили в узкий коридор, переходя из комнаты и комнату. И в каждой новой комнате все должны были класть по два поклона.
— Когда конец? — шепнул испанский посол своему переводчику. — У меня уже болят колени.
Переводчик приложил палец к губам.
Наконец вошли в комнату, где стояли три ветхих знамени, панцирь, старый меч и Коран.
— Это вещи святого, — шепнул проводник.
Тимур первым, за ним остальные приложились к этим вещам.
— Я сомневаюсь в их подлинности, — шепнул посол проводнику.
Тот опять приложил палец к губам.
У могилы святого Тимур долго молился. И все должны были с благоговением повторять слова молитвы.
Самарканд. Медресе. Утро.
Ученики и учитель отвесили Тимуру и Каньё глубокий поклон.
— А где хазрет Убайдулла? — спросил Тимур.
— Великий эмир, — сказал учитель, — незадолго до вашего возвращения хазрет объявил себя больным.
— Что ж, подождем, пока он выздоровеет, — сказал Тимур, усаживаясь на почетное место.
И начал экзаменовать учеников.
— Где была построена первая мечеть? — спросил он.
Ученики молчали.
— Они боятся вас, великий эмир, — сказал учитель.
— Они учатся святому делу и должны бояться бога, а не меня. Ты скажи! — ткнул Тимур в одного долговязого ученика.