А тех, кто мне доставил оскорбительное письмо, возьмите и уведите на распятье, связав. Привяжите их к кресту, хоть они и не христиане, потому что распятие у нас, мусульман, — самая позорная казнь.
Тогда закричал перепуганный китаец:
— Великий эмир, что плохого мы тебе сделали, что ты велишь предать нас позорной казни? Мы только привезли тебе чужое письмо и выполнили чужой приказ.
— В своей казни вините своего императора, а не меня, — сказал Тимур. — Ведь китайский император отправил это послание, словно не к правителю обращаясь, а к разбойнику, вот я и поступаю с вами не как правитель, а как разбойник.
— Император By писал, ни о чем не ведая, — сказал китаец. — Мы же видим не самоуправца, мы видим строгий порядок и понимаем, с каким разумным правителем имеем дело, — сказал китаец.
— Раз вы так заговорили, — сказал Тимур, — я принимаю ваши подарки и напишу ответ. Я велю пришить этот ответ золотыми нитками к твоему голому телу и со связанными руками тебя отведут к твоему императору.
— Лучше боль, чем смерть, — кланяясь, сказал китаец.
Кивком головы Тимур подозвал писцов и начал диктовать:
— Китайский император By! Ты послал мне сюда соску, плеть, мяч и ящик золота. Ты, конечно, послал мне это в насмешку, но я принял твои дары как доброе предзнаменование. Соска напомнила мне мой родительский дом, где я был вскормлен и где мне было внушено стать покровителем мира. Плеть я получил, чтобы сечь врагов и своими руками ввергнуть их в рабство. Мячом ты возвестил мне, что я буду обладать вселенной, ибо вселенная как раз подобна мячу, она шарообразна. Великое знамение послал ты мне в виде ящика с золотом и серебром. Самому себе ты предрек подчинение: разбитый мною, ты будешь платить мне дань.
Произнеся все это, Тимур поднялся с трона, и гарольд возвестил:
— Прием у великого эмира окончен!
Тимур сделал несколько шагов, и вдруг силы оставили его.
Он выблевал опять публично, при всех. Подбежали лекари, засуетились приближенные.
— Мысль его еще разумна и ясна, — тихо сказал стоящий в толпе послов Клавихо, — но силы уже оставили его, ему не справиться с Китаем.
Пекин. Дворец императора. Утро.
Обессиленный, голый, с пришитыми к телу листками письма, шел китайский посол в сопровождении приближенных к дворцу императора.
Император и поэт Лю играли в шахматы.
— Великий император By, — входя и кланяясь, сказал придворный, — простите, что я потревожил вас на отдыхе. Срочное дело. Прибыло послание от Тамерлана.
— А почему оно в пятнах крови? — спросил император By, беря послание из рук придворного.
— Тамерлан велел пришить это послание к телу нашего посла.
— Варвар, — поморщился император By. — Даже у Чингисхана был закон, по которому послы считались неприкосновенными. Меня возмущают даже не оскорбления в мой адрес, вполне достойные разбойника, а не правителя государства. Меня возмущает стиль, которым это написано. Разве это можно сравнить с богатством и звучностью китайского языка? Например, ма-шань — означает «верхом на лошади». Шань-ма — «сесть на лошадь верхом».
— В нашем китайском языке важны интонации, — сказал поэт Лю, — нань-шань — ровная, цюй-шань — острая, жу-шань — краткая.
— Сколько лет этому кровожадному варвару Тамерлану? — спросил император By у придворного.
— По их счету семьдесят два, — ответил придворный.
— Значит, по-китайски семьдесят три, — сказал By. — Мы, китайцы, более мудро ведем счет годам. Не с момента рождения, а с момента зачатия... Неужели Тамерлан придет в Китай?..
Самарканд. Дворец Тимура.
Бледная-бледная больная Каньё лежала на постели, и Тимур сидел рядом, держа ее руку.
— Несколько дней подряд я вижу один и тот же сон, — слабым голосом заговорила Каньё, — будто мои родители прислали лодку, чтобы забрать меня к себе, а когда я закрываю глаза, то чувствую себя легкой, как небожительница, шествующая по облакам и туманам. Не потому ли, что душа моя уже отлетела, а здесь осталось только бренное тело?
— Ты больна, Каньё, — сказал Тимур. — Тебе надо принять целительное и подымающее душевные силы снадобье, я уже послал за лучшими лекарями.
— Мой господин, — сказала Каньё, — моя болезнь началась от изнурения, вызванного душевной тоской. Всю жизнь я остерегалась делать промахи, всей душой стремилась быть хорошей женой.
— Ты мне лучшая жена, Каньё, — сказал Тимур. — Никого так не любил, как тебя. Никому так не верил, как тебе, с тех пор, как умерли мои отец и мать. Но я доставил тебе много горя.
— Пусть я испытала много горя, — сказала Каньё, — но за то судьба подарила мне мужа и друга, подобного вам, господин.
— Я тоже устал, Каньё, — сказал Тимур. — Я уже стар, и, наверное, мне не так уж много лет осталось. Я знаю, что многим причинил горе. По моей вине гибли и гибнут множество людей, но так хочет высшая сила, которая не здесь на земле, а в ином мире. Мой предок Нойон, который принял правую веру, завещал мне восстановить все, что разрушилось после Чингисхана. И я иду на Китай не как завоеватель, чтобы завоевать чужое, а отвоевать свое...
Вдруг, словно опомнившись, он глянул на Каньё. Она лежала неподвижно с закрытыми глазами.
— Каньё, — тревожно сказал он, — ты спала, а я говорил слишком громко...
— Я не спала, — едва слышно сказала Каньё. — Я уже была далеко, но ваш вопрос вернул меня с полпути. Я хочу вам кое-что сказать, но не теперь, а когда моя душа, прежде чем отойти навсегда, по китайскому обычаю, вернется еще раз домой проститься. Мы, китайцы, верим, что душа приходит через десять дней после смерти проститься. Положите мою одежду на постель, мои туфли у кровати. Поставьте блюдо с едой и чаши с вином, но будьте осторожны, мой господин, демоны также будут рядом, и вы можете попасть под власть демонов.
Она вдруг открыла глаза и произнесла ясно:
— Ухожу в мир иной...
Слезы потекли по ее щекам, и она затихла.
Тимур, окаменев, без слез сидел у изголовья любимой жены.
Самарканд. Гур-Эмир. Утро.
Пышная процессия похорон. Тимур гнел за гробом Каньё так же, как и прежде, с неподвижным скорбным лицом. Процессия миновала ряд деревьев и вошла в часовню с красивым куполом. Здесь уже была могила, покрытая черным камнем, гробница Береке, любимого учителя Тимура. Рядом лежал большой зеленый камень, очень дорогой, но расколотый на две части. Каньё опустили в могилу. После церемонии Тимур вновь обратил внимание на зеленый камень.
— Этот камень недавно прибыл из Китая, — сказал визирь. — Его выписала принцесса Каньё за свои деньги, да жаль, он в дороге раскололся.
— Ничего, — сказал Тимур, — камень и так красив. Это заботливая Каньё выписала камень на мою гробницу.
Самарканд. Дворец. Тронный зал. Утро.
Тимур скорбно сидел на троне в пустой галерее, держа ноги на спине персидского вельможи. Приближенные стояли поодаль, боясь нарушить тишину. Наконец Тимур поднял голову и спросил:
— Сколько от Самарканда до границы Китая?
— Десять дней езды, — сказал первый министр.
— Всего десять дней езды, и моя армия войдет в Китай! — сказал Тимур.
— Но чтобы дойти до Пекина, нужно еще не менее шестидесяти дней, — сказал второй министр. — Кто знает Китай, знает и замкнутость его границ. Дойти до Китая еще не значит войти в Китай. Китайцы укрепили Великую стену, придется пересекать много широких рек и преодолевать перевалы. Население Китая многочисленно и в большинстве своем нам, мусульманам, чуждо и враждебно.
— А разве впервые нам действовать среди чуждого населения? — сказал Тимур. — Кто проявит ко мне вражду, положит голову. Мне безразлично, из каких голов складывается пирамида: из персидских, индийских или китайских. У меня больше прав на Китай, чем у буддийского монаха, объявившего себя императором. Моя жена Каньё, от которой у меня наследник, была китайской принцессой.
— Великий эмир, — сказал первый министр, — королева Каньё, мир праху ее, была монгольская принцесса, из рода Чингисхана. Хубилай-хан пытался создать китайскую династию Юань, но китайцы не подчинились этому...
— Вот поэтому я иду наказать тех, кто изгнал потомков Чингисхана, — сказал Тимур.
— Тогда, великий эмир, — сказал первый министр, — мы просим хотя бы до лета отложить поход. Северный Китай — страна холодная и ветренная. Снега покрывают перевалы, реки замерзают. Надо пожалеть солдат...
— Ждать до лета... — сказал Тимур. — Ждать может юноша, а я уже старый человек, и солдат моих жалеть не надо, солдаты не дети. Они существуют для того, чтобы страдать, бороться и побеждать. Вспомните ледовый поход, когда мы гнали проклятого Тохтамыша за полярный круг.
— Все-таки, великий эмир, мы просили бы вас еще раз подумать, — сказал первый министр. — Китай не Татария, и китайский император не Тохтамыш.
— Вы трусливые зайцы! — потеряв самообладание, закричал Тимур. — Что станет с моими завоеваниями, когда я умру? Вот что меня беспокоит. Ничтожества! Я велю вас всех повесить и назначу простых солдат министрами!
Министры тихо стояли, видя, что правитель в гневе. Наконец, исчерпав свой гнев, Тимур затих и сказал негромко:
— Да, я обыкновенный смертный, я уже старый человек. Но прежде чем умереть, я, надеюсь, выполню волю божью, и меня не остановят ни ваши предостережения, ни предсказания гадалок. Вы, слабые люди, видите только здешний мир, а я верю в мир тайн. Оттого-то я и повелитель, только мне послан дар слышать потусторонние голоса из мира тайн. Я надеюсь, что эти голоса и вещие сны будут мне благоприятны.
Самарканд. Дворец. Вечер.
Тимур сидел возле широкого ложа, на котором умерла Каньё.
Ее одежда лежала на кровати, туфли стояли на коврике. На столе стояла еда и питье, а на низеньком столике горели две свечи.
Буддийский монах прочел заклинание, потом он сказал:
— Господин, я позвал душу вашей жены Каньё посетить ложе смерти, а затем опять уйти. Но я советую вам не присутствовать. Вы можете подпасть под чары демона.