— Вера в Аллаха защитит меня от демона, — сказал Тимур, — и потому я останусь здесь, чтобы увидеть облик моей любимой жены и услышать от нее потусторонние мудрости, которые мне теперь так необходимы...
— Мир света и мир тьмы несоединимы, — сказал монах. — Боюсь, что вы не увидите облик той, которую жаждете видеть, и не услышите ее слов. Но если вам угодно, господин, то оставайтесь, а я пойду.
И монах вышел.
Тимур долго сидел, глядя на платье Каньё. Глаза его были сухи, но болело сердце, и он, намочив платок, приложил его к левой части груди. После этого пересел на кровать и прикоснулся к платью Каньё. Две свечи на маленьком столике мерцали. Внезапно огонь в них уменьшился до размеров горошины, а потом вдруг стал расти. Два огненных столба выросли почти до потолка.
— Каньё, — прошептал Тимур, — я не вижу тебя, но я чувствую твой аромат. Что ждет меня, Каньё?
Внезапно пламя свечей опало, и свечи потухли. В полутьме, освещенной лишь окном в форме луны, в которое действительно светила луна, мелькнул чей-то силуэт.
— Эблис, это ты, проклятый? — крикнул Тимур. — Я чувствую, как исчезает аромат рая и повеяло сумраком геенны.
— Ты умный человек, Тимур, — послышался голос Эблиса, — и ты понял намек. На этот раз тебе не будет удачи.
Тимур схватил сосуд с вином и швырнул в Эблиса, раздался грохот разбитого зеркала. Сбежавшиеся приближенные застали Тимура, лежащего без сознания.
Ночь. Сон.
Тимур увидел себя сидящим на ветвях большого дерева. На голове его стояла чашка с водой. Красивая лошадь подошла к дереву и заржала, словно позвала Тимура. Он начал спускаться с дерева, стараясь не делать резких движений и не уронить чашку с головы. Но когда он слез с дерева, то нога его попала в какую-то колдобину. Он дернулся, чашка у него упала, и вода разлилась. Тимур взял лошадь под уздцы и пошел с ней, однако меж деревьев сада, потому что это был сад, показалась фигура человека, и Тимур узнал своего отца Тарагая.
Тарагай подошел, взял у Тимура из рук повод лошади и сказал:
— Пойдем в сад.
Они пришли в сад, и Тарагай сказал:
— Подожди меня здесь...
Вместе с лошадью он исчез неизвестно куда.
— Отец, — позвал Тимур. — Где вы?
— Не зови его, — сказал кто-то. — Он опять поднялся на небо.
Когда Тимур открыл глаза, он увидел себя лежащим в постели, обложенным припарками. Над ним склонились родственники, приближенные, лекари. Старший лекарь протянул ему какой-то настой, но Тимур отстранился от сосуда и сказал слабым голосом:
— Позовите ко мне толкователя снов.
Перед Тимуром несколько толкователей снов.
— Великий эмир, — сказал первый толкователь, — я выслушал твой сон с печалью, с сердцем и плачущими глазами.
— Великий эмир, — сказал второй толкователь, — да благословит Аллах твои помыслы, да умножит уважение к тебе, но последний твой помысел завоевать Китай отвергается небом. Твой отец, почтенный Тарагай, да пребудет он в вечном покое, приходил к тебе во сне, чтобы предупредить тебя.
— Я надеялся на вашу мудрость, толкователи снов, но вы обманули мои надежды. Вы не мудрецы, а жалкие дураки со слабым умом, неспособным хитрить и лишенным сноровки. Так же, как не нужны мне воины, лишенные мужества, не нужны мне мудрецы, лишенные прозорливости. Я не верю вам и положусь целиком на волю всевышнего.
Зима. Холмы. Утро.
Снежная метель заносит трупы. Кровь быстро обращается в красный лед. Страдают не только жертвы, но и палачи. Воины Тимура, дурно одетые, продуваемые ледяным ветром. Тимур, тепло одетый, в сопровождении телохранителей, объезжает войска.
— Я стал плохо видеть, — говорит он Саиду. — Следи, чтобы каждый, как всегда, принес хотя бы одну голову. Здесь холодная страна, и урожай голов не так обилен, как в Персии или Индии, но кто не принесет хотя бы одну голову, тому будет отсечена его собственная.
На площадь разрушенного города согнаны жители. Пылают пожары. И пленные, и воины стараются быть поближе к огню.
— Сколько их? — спрашивает Тимур, обшаривая площадь полуслепыми глазами. — Саид, сколько их?
— Много, ваше величество, — отвечает Саид, — но это женщины и дети.
— А где мужчины?
— Мужчины или погибли в бою, или убежали в горы, чтобы нападать оттуда на наши войска.
— Непокорные, — гневно сказал Тимур, — не признающие воли бога. Женщин привязать к хвостам коней, мальчиков и девочек разложить подобно снопам при молотьбе и пустить упряжки с камнями. Кто это кричит?
Это захваченных в плен бунтовщиков, связанных, сбрасывают в ущелье.
— У меня от этих криков разболелась голова, — говорит Тимур. — У меня раньше никогда не болела голова от криков наказываемых врагов.
— Ваше величество, — говорит Саид, — к ночи ветер усилится, вам надо бы пересесть с коня в повозку.
— Нет, я останусь на коне. Я знаю, мой главный враг не эти жалкие мань-цзы, эти дикари, которые не хотят покориться мне, победителю мира. Мой главный враг теперь зима. Зима мучает меня и моих солдат, желая нас остановить, желая показать свою силу, но мое сердце твердо, я покорю и зиму, я покорю этот холод, этот ветер...
Зима. Горы. Утро.
Армия Тимура длинной вереницей растянулась среди заснеженных, обледеневших ущелий. Солдаты движутся, согнувшись под ударами ветра, их лица побелели от мороза, бороды и усы обледенели, как и морды лошадей. В некоторых местах среди воинов слышен ропот:
— Куда он ведет нас? — шепотом говорит один из них. — Даже дышать трудно, ветер смешивается с нашим дыханием и замораживает его.
— Тимура не трогают наши страдания, — говорит другой. — Но, может быть, его остановит зима. Может, он откажется от своего похода, может, зима окажется более злой и жестокой, чем он.
— Сегодня особенно холодный день, — говорит третий солдат, — а мы идем и идем, нам надо бы сделать привал и разложить костры. Такой день, что, кажется, солнце было бы радо приблизиться к огню костра.
Анзара. Вечер.
— Что за город впереди? — спрашивает Тимур Саида.
— Анзара, ваше величество. Он пуст, все убежали в горы.
— Жалкие мань-цзы, — говорит Тимур. — Они даже не защищают свои дома, победой над ними нельзя гордиться, но я горжусь своей победой над зимой и холодом, однако сегодня меня немного знобит, поэтому я хочу укрепить себя не только внешне, но и внутренне. Где лекарь?
— Я здесь, ваше величество, — подъехал лекарь.
— Я заказываю спирт с вином и травами.
— Ваше величество, такой напиток слишком действует на физическую структуру, — сказал лекарь. — Я хотел бы вам предложить бальзам для смазывания тела.
— О лишившийся ума! — гневно сказал Тимур. — Ты хочешь оставить свою голову в одной из башен среди голов мань-цзы?
— Простите, ваше величество! — сказал лекарь.
— Быстро приготовить напиток.
— Слушаюсь и повинуюсь.
— Жаль, нельзя попариться в бане, — сказал Тимур. — Но скоро мы перейдем через перевалы в Китай, и там потеплеет, там нет такого холода и такой злобы, и, может быть, мое сердце там оттает, и я пощажу этих глупых мань-цзы, и они откажутся от своих идолов и поверят в единого бога. Я никогда не был в Китае, но моя любимая жена, Каньё, мир ее праху, много рассказывала мне об этой стране. Это страна, где есть все и для всех. Недаром каждый правитель называл ее по-своему, и я уже обдумывал, какое название дам Китаю, когда стану его правителем.
— Ваше величество, — сказал лекарь, появляясь с сосудом, — надо выпить, пока напиток горяч.
Тимур взял сосуд и выпил несколько глотков.
— Хорошо, — сказал он. — Я выпью все, что в этом сосуде, и исцелюсь, и вылечусь от болезней, которые у меня, я чувствую, в хребте.
Он выпил еще.
— Я чувствую, — сказал он, прерывисто дыша, — что тело мое от темени до ног как будто загорелось огнем.
Тимур пошатнулся и начал клониться головой к гриве коня.
— Быстрее снимите его с коня, положите на повозку и укройте одеялами, — сказал лекарь.
Тимур открыл глаза. Он лежал на повозке, укутанный одеялами.
— Кто снял меня с коня? — как показалось ему, громко крикнул он; в действительности же он едва слышно прошептал.
— Ваше величество, через три дня у вас в теле не останется никакой болезни, — сказал лекарь.
— Мне жарко, — сказал Тимур.
— Вы должны потеть с головы до ног, ваше величество.
— Саид, — прошептал Тимур.
— Он объезжает войска, — сказал телохранитель.
— Почему мы стоим? Надо идти вперед, двигаться через перевалы в Китай.
— Ваше величество, не обременяйте себя заботами, — сказал лекарь. — Вы должны заснуть.
И он закрыл лицо Тимура платком.
— Уберите этого дурака, — сказал Тимур телохранителям, сбрасывая платок. — Я чувствую, что уже исцелился. Если мне пойти в баню, то в моем теле не осталось бы никакой болезни, я вернулся бы к прежнему здоровью, стал бы еще здоровее, чем раньше.
Тимур прислушался.
— Откуда эта музыка? Кто велел играть музыку и веселиться, когда я болен?
— Ваше величество, это не среди нас музыка и веселье — сказали телохранители. — Это музыка из горных селений.
— Я знаю, почему они веселятся, — сказал Тимур, помолчав. — Распространился слух о моей смерти. Значит, надо было больше убивать врагов. Если я попаду в ад, то только за то, что не был по-настоящему острым мечом ислама и, случалось, жалел врагов его, но все-таки я их уничтожал в меру своих сил, и, может быть, всемогущий простит меня за то, что я не успел уничтожить всех, ибо всего смертный человек сделать и не может...
Тимур закрыл глаза.
— Силы покидают его, — тихо сказал лекарь. — Думаю, ему осталось не более трех дней жизни.
Горное селение. Вечер.
Ветер швыряет комья снега на обледеневшие башни из отрубленных голов, крепко скрепленные замерзшей кровью. В подвале разрушенного дома собрались уцелевшие, жители. Пожилой человек говорит детям:
— Слышите? Это не ветер воет, это поганый Тимур умирает, как собака, никак не может издохнуть. Он уже издох, его положили в могилу, но от могилы этой шел ужасный смрад, и тогда небесные силы оживили поганого, положили в огонь, чтобы он страдал к