— Я тоже готовлюсь к смерти, — сказал барон. — При неудаче монголы разбегутся, а китайцы перебьют нас.
— Ваше превосходительство, — сказал начальник снабжения, — если это не сделают китайцы, то это сделает голод. В полках не осталось ни крошки муки, питаемся лишь мясом. Суточный паек — четыре фунта на человека. Запасы соли тоже подошли к концу.
— При таком рационе многие страдают выпадением прямой кишки, — сказал доктор. — Многие гибнут от холода, особенно старики и подростки, мобилизованные в Забайкалье. Бывалые бойцы забрали у них все теплые вещи. Возьмем Ургу — придется ампутировать сотни пальцев ног и рук.
— Жизнь только в Урге, — сказал барон. — Так и объявить в полках, я обещаю войскам на три дня, как Чингисхан, отдать город на разграбление, под страхом смерти запретив при этом переступать пороги храмов. На тебя, Резухин, возложена главная задача — выбить китайцев из Май-Манчана, сделать то, что не удалось в прошлый штурм.
— Ваше превосходительство, — сказал Резухин, — я польщен такой честью. Но конные атаки невозможны, а для пеших не хватает патронов. В дивизии на винтовку — не более десяти патронов.
— Ну и что ж, — сказал барон, — тогда в пешем строю пойдем с саблями. Пешая сабельная атака. Ты ворвешься в Май-Манчан через южные ворота. Наши силы двинутся с востока.
Горели костры. Оборванные, в лохмотьях, в износившейся обуви, казаки с горы разглядывали золоченые крыши дворцов и храмов Урги. В Урге царило зловещее безлюдье. Магазины и лавки были закрыты. Ламы сидели по домам. Однако служба в православной церкви русского консульского поселка собрала много прихожан. Служил священник консульской церкви Парняков.
— Творения, с которых снято проклятие греха, образуют новую тварь. Всякая тварь создана прекрасно, но проклята вследствие грехопадения человека.
В этот момент в церковь вбежал, запыхавшись, один из прихожан.
— Простите, батюшка, отец Владимир, началось. Господа, штурм начался, и казаки уже в китайском квартале.
Издали доносился все усиливающийся грохот выстрелов.
— Ей, гляди, скоро аминь, — продолжал священник под нарастающие звуки выстрелов.
Бой шел на узких улицах. Заросшие бородами, в рваных полушубках, казаки дрались, свирепо матерясь. С плоских крыш в казаков летели гранаты и камни. Китайские ополченцы стреляли даже из луков. Башкирские и монгольские отряды с восточной стороны вступили в Май-Манчан — китайский квартал. Началась резня. Последним прибежищем китайцев и китайских ополченцев стали кумирни. Под защиту божества собрались сотни людей. Но молитвы не помогли. Казаки, башкиры и монголы взломали ворота. Когда барон появился на центральной площади китайского квартала, главный Май-Манчанский храм пылал.
— Я велел не трогать храмы! — крикнул Унгерн.
— Ваше превосходительство, — ответил один из офицеров, — это в горячке боя невозможно, храмы деревянные, а люди слишком ожесточены.
— Ваше превосходительство, — доложил другой офицер, — освобождена тюрьма.
— Это главная цель моего похода, — сказал барон. — Тюрьма — символ насилия китайцев.
Барон поскакал к тюрьме. Миронов следовал за бароном.
— Военные действия закончены. Теперь будем наводить порядок, — сказал барон, слезая у тюрьмы с коня, и добавил, улыбнувшись: — Я воскрес из мертвых. Когда во время боя я сам поскакал в атаку, китайцы узнали меня и открыли по мне прицельный огонь.
Барон начал вытаскивать из одежды, шапки, сапог, конской сбруи пули и складывать их на ладонь. Присутствующие монголы с почтением и ужасом следили, как барон вытаскивает пули и складывает их на ладони.
— В седле, сидельных сумках, сбруе, халате, шапке, сапогах — семьдесят пуль, — сказал барон, — а я даже не ранен.
— Бог войны, — говорили почтительно монголы, — он чудесно заговорен от смерти.
В большом деревянном бараке, где содержались русские, лежало много трупов.
— Последние дни нас не кормили, — говорили освобожденные. — Нам запрещали разводить костры, многие умерли, остальные ждали смерти.
— Спаситель наш, Господи, возблагодари спасителя, — кланялись уцелевшие заключенные барону.
Повсюду над домами развевались трехцветные русские флаги. Навстречу барону вышла депутация с хлебом-солью. Старый отставной генерал торжественно сказал:
— Ваше превосходительство, господин барон Унгерн фон Штернберг, ваше чудесное появление здесь, на краю света, куда мы заброшены ужасами большевистской революции, кажется нам предвестием счастливых перемен. Грядет спасение России. Среди депутации стоял и некий старик, явно семитского вида. Барон мрачно покосился на него и кивнул Сипайлову:
— Кто этот семит?
— Хозяин пекарни Маскович, — угодливо ухмыляясь, ответил Сипайлов.
— То-то я чувствую, что хлеб воняет чесноком, — сказал барон.
— Много тут евреев?
— Хватает, ваше превосходительство. Мои люди составляют списки.
— Откуда они? Есаул, выяснить, как они здесь появились.
— Приехали из Сибири, — сказал Миронов. — В Сибири многие евреи служат в белой армии и занимают видные посты, вплоть до Омской и Читинской администрации у Колчака и Семенова.
— Слышал об этом, — ответил барон. — Такое положение считаю совершенно нетерпимым. При мне такого не будет. Надо запретить евреям вывешивать трехцветные флаги и вообще выражать патриотические чувства. Как бы они ни маскировались, для меня евреи не только виновники революции, но и движущая сила всеобщей нивелировки, которая погубила Запад. Необходима тотальная, постоянная борьба с еврейством.
— Ваше превосходительство, отыскать евреев будет нелегко, — сказал Сипайлов. — Еврейского квартала в Урге нет, рыскаем по всему городу: в русском поселке, также среди юрт и фанз. Но приложим усилия, ваше превосходительство.
— Надеюсь, удастся осуществить план действий относительно евреев, — сказал барон и добавил злобно: — Даже ни семени не должно остаться, ни мужчин, ни женщин. Надо дать возможность русскому человеку потешить свою буйную натуру.
И барон улыбнулся.
Среди разграбленных китайских домов и лавок на улице лежали трупы китайцев и евреев, многие обезглавлены. Пьяные казаки в шелковых халатах поверх драных полушубков или шинелей врывались в еврейские дома, били, грабили. Монголы с удивлением и ужасом смотрели на происходящее.
— Почему саган урус — белые русские — убивают хора урус — черных русских? — спрашивали монголы у русских жителей.
Некоторые русские, сами подавленные происходящим, молчали. Другие же пытались защищать казаков:
— Евреи — это коммунисты, жиды, они хотят отобрать у кочевников их главное богатство — стада.
— Отобрать стада? — удивлялись монголы. — Мы мирно жили и мирно торговали.
Казаки ворвались в дом хозяина пекарни Масковича, труп его был выброшен через окно. Под гогот и свист: «Иди, Хаим, на воздух погулять».
— Что плохого сделал этот всем известный и всеми любимый старик? — спрашивали монголы.
В одном из домов, убив мужа, казаки пытались изнасиловать молодую жену. Но она бритвой успела перерезать себе горло. Тело ее за ноги, привязанные веревкой к седлу, протащили по всему городу и выбросили на свалку. Сипайлов как комендант города сам руководил погромом.
— Есаул, — сказал он Миронову, — вас барон назначил помощником коменданта. Но что-то вы невеселы. Нездоровы, что ли?
— Нездоров.
— Сочувствуете жидам, что ли?
— Нездоров, — повторил Миронов, глядя на улыбающуюся физиономию Сипайлова. В доме убитого еврейского коммерсанта за шкафом нашли дрожащую от страха русскую девушку.
— С жидом жила, ты, проблядь! — закричал на нее Сипайлов.
— Это мой муж, — ответила плачущая девушка.
— Муж? Как тебя зовут?
— Дуня Рыбак. Я племянница атамана Семенова.
— Племянница атамана? — физиономия Сипайлова передернулась судорогой.
— Отвезти ко мне, будешь у меня прислугой.
Он захихикал. Девушку увели.
— Семенов хотел от меня избавиться, — сказал Сипайлов, потирая руки.
— Расстрелял, если бы я не сбежал к барону. Теперь племянница всесильного диктатора Забайкалья у меня в наложницах. Буду наслаждаться, держа в объятиях его родственницу. Неплохая форма мести, хоть и извращенная, — захихикал он.
Миронов поспешил уйти. На улице царила зловещая тишина. Однако из дома неподалеку от православной консульской церкви послышался душераздирающиой крик, особенно кошмарный — после некоторой паузы. Миронов вошел в дом. Всюду трупы и лужи крови. Еврейская семья была зарублена. Двое казаков в шелковых халатах поверх рваных полушубков копались в комодах.
— Что вы ищете? — резко спросил Миронов.
— Жидовское золото, ваше благородие.
Неожиданно заплакал ребенок.
— Жиденка недорезали, — сказал казак и выхватил кинжал.
В маленькой соседней комнате рядом с люлькой младенца сидела нянька-монголка. Казак, войдя, наклонился над люлькой и замахнулся кинжалом, но нянька вдруг оттолкнула его и, схватив младенца, выбежала на улицу. Оба казака, матерясь, побежали следом. Но поскольку были пьяны и путались в награбленном, то грохнулись на лестнице один через другого.
В православной консульской церкви отец Владимир Парняков в облачении готовился к началу утренней службы, когда вбежала нянька-монголка с младенцем.
— Нойон, нойон, — говорила она, — спаси младенца. Крести его, нойон, крести его сейчас.
Миронов вошел в церковь следом.
— Когда утренняя служба? — спросил Миронов.
— Через полчаса, господин офицер, — ответил священник, — сейчас у меня обряд крещения. Согласны ли вы быть крестным отцом?
— Надо жить по писанию, — ответил Миронов и кивнул головой.
Крестной матерью была нянька-монголка. Священник приступил к обряду крещения. Младенец оказался девочкой. По предложению Миронова ей дали христианское имя Вера. Обряд крещения подходил к концу, когда в церковь ворвались те два казака.
— Вот куда спрятали жиденка, — сказал один из к