Неожиданно появился барон. Он был в веселом настроении.
— Пойдемте, есаул, посмотрите на свою возлюбленную госпожу Голубеву.
— Ваше превосходительство, она вовсе не моя возлюбленная.
— Рассказывай, — усмехнулся барон. — Вы все юбочные угодники. Но теперь я поместил ее к японцам. После японского темперамента вам делать нечего.
В юрте у японцев было тесно от сидящих вокруг Веры Голубевой мужчин. Все японцы одинаково улыбались. Среди японцев был и сам генерал Судзуки, который тоже улыбался.
— Хорошая барышня, — говорил он, глядя на Веру, которая в японском кимоно обмахивалась веером.
— Эта русская девушка не уступит лучшей японской гейше, — говорил другой японец.
— Кушайте, русская барышня, — говорил один из японцев, улыбаясь, — это ананасные консервы из Формозы.
— Формоза? — смеялась Вера, погружая ложку в консервы. — Что такое Формоза?
— Формоза — это очень скучное место, где делают вкусные ананасные консервы, — улыбался японец. — Там нет таких красивых русских барышень. Формоза — по-китайски Тайвань.
— Кушайте, русская барышня, — говорил другой японец, — вот ургинские пряники, ургинское варенье. Тут, в Монголии, хорошо, тут лучше, чем в Корее. В Корее всюду запах вонючего орехового масла.
Он засмеялся.
— Русские барышни красивее филиппинских американок, — сказал один из японцев. — Филиппинские американки — скуластые, красноносые бабы.
— Мы поражены вашей красотой, мадам, — сказал по-французски Судзуки.
— Благодарю вас, вы очень любезны, — ответила Голубева, кокетливо щурясь.
— Ну, есаул, убедились в верности своей возлюбленной? — по-французски спросил Миронова барон, когда они вышли.
— Ваше превосходительство, она не моя возлюбленная, — снова ответил Миронов. — О ее неверности пусть заботится муж.
— Муж? — улыбнулся барон. — Именно муж. Вызовем мужа.
— Ваша жена ведет себя непристойно, — сказал по-французски барон Голубеву. — Она в юрте у японцев. Вы должны ее наказать.
— Как наказать, ваше превосходительство? — спросил запуганный Голубев, стоя перед бароном в нелепо сидевшем на нем солдатском мундире.
— Дайте ей пятьдесят бамбуков.
Голубев замер, опустив голову.
— Ты будешь наблюдать. Если муж плохо будет наказывать, повесить обоих, — сказал барон Миронову. — Понял? Идите.
Голубев шел, пошатываясь, держась руками за голову, потом остановился.
— Есаул, мы были с вами в хороших отношениях. Помогите мне, дайте револьвер, и я сейчас же застрелюсь.
— Бросьте говорить глупости, — ответил Миронов. — За эти ваши слова и меня барон повесит. Видите, вон идет делопроизводитель канцелярии Панков. Барон послал его следить за мной.
Привели Веру. Избивающий жену муж плакал. Миронов тоже с трудом сдерживал слезы. Вера выдержала наказание без стона и мольбы. Молча встала и, пошатываясь, пошла в поле.
— Вестовой, возьми даму под руку, — сказал Миронов, потрясенный, и обернулся к Голубеву: — Идите назад в казарму, я доложу барону.
Голубев поднял на Миронова глаза.
— Сегодня ночью я повешусь, — шепнул он Миронову как-то даже весело, заговорщически подмигивая.
— Панков, — сказал Миронов, — отвезите господина Голубева в госпиталь.
— Мне не было приказано, господин есаул.
— Отвезите, я вам приказываю, — сказал Миронов, — я доложу барону.
— Ваше приказание выполнено, — сказал Миронов, прилагая усилие, чтобы рука у козырька фуражки не дрожала.
— А что муж? — Я отправил его в госпиталь, он нездоров.
— Рехнулся? Хорошо, — сказал барон и засмеялся явно истерическим смехом; глаза его были воспалены. — Хорошо. Голубеву я назначаю сестрой милосердия к доктору Клингенбергу. Пусть старательным уходом за ранеными заглаживает свое преступление и пусть идет туда пешком.
— Ваше превосходительство, госпиталь находится под командованием Сипайлова.
— Я понимаю, о чем ты, есаул, — сказал барон. — Но страх перед наказанием спасет Голубеву от притязаний этого монстра.
Миронов вышел ободренный и, вопреки приказанию барона, отвез Веру в госпиталь на двуколке. Большую часть пути молчали. Вера сидела, сгорбившись, понурив голову.
— Ваш муж находится в том же госпитале, — сказал Миронов.
— Бог с ним, — ответила Вера.
— Вам его не жалко?
— Жалко. Мне всех жалко, и себя тоже.
В госпитале Миронов усадил Веру в передней и пошел искать доктора Клингенберга. Доктор был в перевязочной.
— Доктор, — сказал Миронов, поздоровавшись, — по приказанию барона я привез вам новую медсестру, госпожу Голубеву. Тут ее муж, между супругами сложные отношения. Я хотел бы его подготовить к встрече.
— Это теперь не нужно, — сказал доктор, — пойдемте.
Спустились в подвал, в полутемную комнатушку. На койке кто-то лежал, укрытый с головой простыней. Доктор откинул простыню, и Миронов увидел восковую голову Голубева с полуоткрытым ртом.
— Отчего он умер?
— Умер, — неопределенно ответил доктор.
— Яд?
— Он очень просил. Мы должны быть гуманными не только по отношению к несчастным животным, но и по отношению к несчастным людям.
— Госпожа Голубева находится в тяжелом состоянии. Не надо ей сейчас говорить о смерти мужа.
— Хорошо. Я велю унести труп, и ночью мы его похороним в общей могиле еще с несколькими умершими. Голубевой скажем, что муж отправлен в монастырскую больницу.
...Войдя к Голубевой, Миронов сказал:
— Мадам, к сожалению, вашего мужа здесь нет, его отправили к монголам в монастырскую больницу.
— Тем лучше, — сказала Голубева.
— Мне пора, мадам, — сказал Миронов, — идите к доктору. Он человек хороший, он все вам объяснит и вам поможет.
Миронов кивнул и пошел к дверям.
— Есаул, — окликнула его Голубева, — подождите.
Миронов подошел.
— Господи, — сказала Голубева, — неужели так и умрешь, не повидавши счастья, неужели?
Она неожиданно обняла Миронова и, положив голову ему на грудь, заплакала. Не зная, что говорить, Миронов молча гладил ее по волосам, по вздрагивающим от рыдания плечам. Вдруг она спросила:
— Есаул, как вас зовут? Я забыла.
— Николай Васильевич. — Николай Васильевич, Коля, приходите меня навещать. Мы с вами вместе так много перестрадали. А совместные страдания рождают истинную любовь.
Тут Миронов расчувствовался.
— Мадам…
Она перебивает:
— Коля, зовите меня Вера.
— Вера, уходите через границу в Маньчжурию. Тут вы пропадете. Мы все обречены, но вас жалко. Вы красивая, молодая. Берегите себя, рожайте детей. После нас в России нужны будут другие люди.
Вдруг нервы не выдержали, и Миронов опять, но теперь уже открыто, совершенно не по-мужски разрыдался.
— Я вам дам адрес к одному человеку, — сказал Миронов, наконец уняв рыдания. — Он вам поможет перейти границу. Вот вам деньги.
— Спасибо, Коля, я буду ждать вас.
— Меня вы не дождетесь. Ищите себе другого, не испорченного нашей жестокой жизнью. А барона, если можете, по-христиански простите.
— Барон мстит мне за свое уродство, — сказала Вера, — у него длинная шея с кадыком и сутулая спина, его не любят женщины.
— Не говори так, — испуганно оглянулся Миронов.
— Тебя повесят или сожгут. И меня вместе с тобой за то, что не донес.
— Что ж, — сказала Вера, — тогда за наши страдания мы встретимся с тобой вместе в раю.
Вдруг, обняв за шею, сильно поцеловала Миронова в губы. Взволнованный, Миронов поспешил уйти.
Долго Миронов не мог заснуть в ту ночь. Ходил или сидел на койке, глядя в пространство.
— Неужели так и умру, не повидавши счастья? Какое оно такое? — повторял он слова Веры. — Есть счастье, да нет душевной силы искать его.
Заснул под утро. Утром разбудил дежурный офицер.
— Барон незамедлительно ждет вас, — сказал он.
— Военный совет? — спросил Миронов.
— Не знаю, барон ждет.
Миронов торопливо собрал бумаги.
Войдя к барону, Миронов, отдав честь, положил бумаги перед ним.
— Ваше превосходительство, вот последние сведения нашей агентуры.
Барон даже не взглянул на бумаги. Вид его был ужасен. Волосы всклокочены, лицо бледно. Либо он был пьян, либо принял большую дозу кокаина. Он посмотрел на Миронова своими белыми неподвижными глазами и спросил тихо, почти шепотом:
— Ты, есаул, жене Голубева предлагал помощь для побега?
Миронов молчал.
— Да или нет? — опять тихо спросил барон.
— Да, — так же тихо ответил Миронов.
— Понимаешь ли ты, есаул, что это измена и я могу тебя повесить?
— Понимаю. Я действовал из чисто христианских побуждений.
— Ах вот оно что. Читали ли вы Заратустру, есаул? — почему-то на «вы» спросил барон.
— Нет, ваше превосходительство.
— А Сенеку?
— Тоже не читал.
Миронов не понимал, смеется ли над ним барон или говорит серьезно.
— Но Достоевского вы все-таки читали?
— Достоевского читал и очень люблю.
— А я Достоевского не люблю. Он пытается психологией подменить дух. Он враг духа, поэтому его представления о человеке ошибочны. Вы в этом сейчас убедитесь, есаул, — и, обратившись к дежурному офицеру, сказал: — Пусть войдет.
Вошла Вера Голубева. Она была бледна, но спокойна.
— Он пытался меня соблазнить и предлагал помощь в побеге, — ровным голосом сказала она.
— По Достоевскому выходит, страдание облагораживает человека? — спросил Унгерн. — Так ли?
И, не дождавшись ответа, он поднял трость и изо всей силы ударил Миронова по голове. Потом еще и еще раз. Миронов потерял сознание. Очнулся Миронов, оттого что кто-то поливал его лицо водой. Это был сам Унгерн, стоявший возле распростертого тела Миронова на коленях. Веры в юрте не было.
— Простите меня, есаул, — сказал Унгерн, — все мы люди грешные и слабые, но грехи эти в каждом проявляются по-разному, потому что люди разные. Есть упрямый бамбук, есть глупый подсолнух, есть несложная лебеда. Так же и люди, сударь мой.