— Не говори так, Вера, ты терзаешь мне сердце. — Он обнял ее и начал страстно целовать. — Вера, ради тебя я готов на все. У меня есть идея. Смотри, вот у меня имеются две написанные карандашом записки барона, записки о получении со склада продовольствия и фуража. Я оставлю только подписи барона, все остальное сотру.
Он торопливо присел к столу и принялся за работу — вытер резинкой текст и осторожно вписал новый.
— Я умею подделывать почерк, не правда ли, почерк барона?
— Правда, не отличишь, — сказала Вера.
— Теперь в одной записке предписывается выдать мне крупную сумму денег, а в другой — оказывать всяческое содействие в моей командировке в Китай вместе с госпожой Голубевой, — Ружанский засмеялся. — Вера, мы будем с тобой жить в Париже, будем ходить в ресторан «Максим».
— Господи, неужели кончится кошмар? — спросила Вера. — Мишель, надо спешить, ты должен сейчас идти! К Бочкареву, зная его характер, лучше всего идти вечером, он побоится так поздно беспокоить штаб.
Бочкарев долго хмуро разглядывал записку.
— Отчего писано карандашом?
— Это узнаете у его превосходительства, — ответил Ружанский. — Его превосходительство часто пишет карандашом.
— Распишитесь, — Бочкарев полез в сейф за деньгами.
Вернувшись домой, Ружанский высыпал деньги на стол перед Верой. — Милая, — радостно обнял он ее, — милая, Бог нам помог, мы спасены. Любимая, славная моя, роскошная моя женщина, прекрасная моя.
Он начал жадно целовать ей лицо, руки, ноги.
— Мишель, — Вера освободилась из его объятий, — у нас впереди будет много времени, теперь надо спешить. Лучше всего, если мы выедем из лагеря порознь. Я поеду в госпиталь и буду там тебя ждать. Это не вызовет подозрений, барон меня туда послал. Ты заедешь за мной.
— Я уеду после дивизионной вечерней молитвы, — сказал Ружанский. — Если меня не будет на вечерней молитве, то это вызовет подозрение. Выпьем за удачу, у меня остался коньяк.
Он вынул бутылку из шкафа.
— За удачу и нашу любовь, — произнесла тост Вера.
Они выпили и поцеловались.
Среди ночи Миронова разбудили страстные крики и стоны, мужские и женские, не оставлявшие сомнения в том, что происходило за стеной.
Утром, придя в штаб, Миронов застал скандал в разгаре. На барона было страшно смотреть. Перед ним стояли Бурдуковский и бледный Бочкарев.
— Бежали?! — закричал барон. — Подлецы, дураки, я тебя велю сечь до крови, — барон чуть ли не замахнулся на Бочкарева.
— Ваше превосходительство, — бормотал казначей Бочкарев, — опасался ночью беспокоить ваше превосходительство.
— Утром он прибежал ко мне, — начал рассказывать Бурдуковский, — доложил о своих подозрениях. Подлог раскрылся. Однако, ваше превосходительство, записка, верно, мастерски подделана.
— Воры, подлецы, — чуть ли не стонал от ненависти барон, — схватить подлецов!
— Ваше превосходительство, — сказал вошедший Сипайлов, — по какой дороге искать беглецов, выяснилось быстро. Ружанский не может миновать поселок Бравенхат, там его ждет Голубева.
— Арестовать ее немедленно! — закричал барон. — Арестовать ее и Ружанского и доставить их в штаб!
Я клянусь порадовать своих людей такой казнью предателей, что сам дьявол в своей мрачной преисподней содрогнется от ужаса.
Миронову пришлось присутствовать при аресте Веры Голубевой. Арестовывали Сипайлов и Бурдуковский. Вера восприняла свой арест спокойно, так показалось, во всяком случае: села на стул, опустив голову.
— Будем ждать вместе твоего женишка, — захихикал Сипайлов. — Давно уж должен быть. Видно, в темноте заплутал, сбился с дороги. Полтора часа ждем.
Наконец показался Ружанский. Его окружили, сбили с коня, связали. Связали Веру. Обоих, бросив в телегу, повезли.
— Зачем ты это сделал, щенок? — закричал барон Ружанскому, когда того поставили перед строем дивизии. — Ты изменил своему Отечеству, ты изменил присяге, ты изменил государю.
— Я это сделал ради любимой женщины, — пробормотал разбитыми губами Ружанский.
Перед строем дивизии выстроили женщин.
— Ваше превосходительство, — сказал Бурдуковский, — я велел привести всех женщин, служащих в госпитале, в швальне и прочих местах, чтобы они смогли в желательном смысле влиять на помышляющих о побеге мужей и прочих мужчин.
— Кара будет ужасной, — медленно произнес барон. — Перебить ему ноги, чтоб не бежал.
Ружанскому прикладами перебили ноги.
— Перебить ему руки, чтоб не крал.
Ружанскому перебили руки. Первый раз Ружанский только застонал, а второй раз страшно закричал. Вера лишилась сознания.
— Привести ее в чувство, — велел барон. — Пусть присутствует при казни любовника.
На Веру вылили ведро воды и силой заставили подняться на ноги. Стоять она не могла, ее держали.
— Повесить Ружанского на вожжах в пролете Китайских ворот, — велел барон.
— Ваше превосходительство, какую петлю делать? — спросил Сипайлов. — Чтоб сразу умер или чтоб помучился перед смертью?
— Пусть мучается! — крикнул барон.
Ружанский задергался, захрипел в петле. Тело извивалось в конвульсиях.
— Бедный мальчик, — прошептал стоящий рядом с Мироновым Гущин, — еще одна жертва этой дьявольской женщины.
— Но ведь и несчастная женщина страдает, — возразил Миронов.
— Пусть страдает, мне ее не жалко, она получила свое.
— Преступную соблазнительницу отдать казакам и вообще всем желающим, — объявил барон. — В принципе, я никогда не попустительствовал изнасилованиям, однако эту женщину ничем иным наказать нельзя.
— Увести в юрту, — распорядился Бурдуковский.
Возле юрты образовалась очередь казаков. Выходящие из юрты казаки застегивали ширинку и перекидывались шуточками с ожидающими.
— Я тоже воспользуюсь своим правом, — сказал Гущин.
— Ты, Володя?! Ты хочешь стать насильником? — удивленно спросил Миронов.
— А чем я хуже других? — ухмыльнулся Гущин.
— Но ведь это скоты, — ответил Миронов. — Я тебя считал порядочным человеком, я тебя считал своим другом.
— Эта женщина погубила многих и должна быть наказана, — Гущин направился к очереди.
— Я не желаю тебя больше знать, — крикнул Миронов ему вслед. — Как дворянин и как офицер я вызываю тебя на дуэль. Ты подлец и негодяй еще хуже, чем остальные.
— Я принимаю твой вызов. Стреляться будем после окончания войны. Насвистывая, Гущин пошел к юрте.
Первоначально из юрты доносились крики Веры. Потом она затихла. Умолкли и шуточки казаков. Все происходило в тишине. У юрты оставалось всего несколько человек. Большинство солдат и офицеров остались в строю. Миронов подошел к юрте и, когда настала его очередь, вошел.
Первое, что он увидел, — расширенные безумные глаза Веры. Она лежала на койке растерзанная. Глядя молча куда-то вверх, тяжело, с надрывом дышала. Подойдя, Миронов стал перед ней на колени и прикоснулся губами к ее сухой горячей руке. Вера смотрела мимо Миронова и тяжело дышала. Миронов одел ее и, обняв за плечи, как ребенка, вывел из юрты. Подбежал Бурдуковский.
— Куда ты Голубеву ведешь? Барон приказал немедленно преступницу пристрелить.
— Я забираю ее к себе, — Миронов вынул маузер. — Застрелю всякого, кто захочет помешать мне воспользоваться своим правом, всякого! — закричал Миронов, ибо нервы его не выдержали.
Видно, в лице Миронова было нечто. Бурдуковский уступил ему дорогу. К тому же многие солдаты и офицеры смотрели на Миронова явно одобрительно, а один из офицеров даже заступился за него:
— Ваше превосходительство, есаул Миронов может распоряжаться своим правом, как ему хочется.
— Ну и черт с тобой, — отрезал барон. — Бери ее себе, если тебе хочется. Если ты не сконфужен этой опозоренной дрянью. Остальным разойтись, приготовиться к занятиям.
И он ускакал, сопровождаемый Сипайловым и Бурдуковским.
— Господин Миронов, — подошел к нему доктор, — позвольте пожать мне вашу руку. Я увезу госпожу Голубеву в госпиталь.
— Спасибо, доктор, но я хочу отвести госпожу Голубеву к себе домой.
— Понимаю, я приеду туда.
Всю ночь Вера металась в бреду. Миронов сидел возле ее постели.
— Светло, — бормотала она, — жарко, луна светит, дождь, я хочу дождя…
Миронов снова смачивал тряпочкой ее воспаленный лоб.
Заехал доктор с медицинскими препаратами. Тело Веры было все в синяках и кровоподтеках. Миронов впервые видел тело Веры обнаженным, но не испытывал никаких вожделений, а лишь жгучее чувство сострадания, как к больному ребенку. Под утро Вера наконец заснула, тяжело дыша. Миронов прикорнул рядом на стуле. Проснулся, словно от толчка. Вера смотрела на него осмысленным взглядом. Лоб ее был в испарине.
— Николай Васильевич, — прошептала она слабым голосом, — как я хотела умереть в эту ночь, отчего вы не дали мне умереть, для чего, Николай Васильевич?
— Для нашей новой жизни под новым небом, как сказано у пророка Исаии, — ответил Миронов.
— Коля, я большая грешница, достойна ли я этого нового неба? Я великая блудница, разве ты не брезгуешь мной? Миронов наклонился и поцеловал ее в лоб.
— Поцелуй меня в губы.
Миронов наклонился и поцеловал ее в холодные губы.
— После матери моей ты теперь самый близкий мне человек. Но неужели Господь простит мои великие грехи?
— Господь милостив, — ответил Миронов. — Все мы, живые люди, грешны, за исключением злодеев, которые не чувствуют сердцем своим греха. Злодеям нет Божьего прощения.
Когда Вера окрепла, Миронов проводил ее в небольшой монастырь при русской консульской церкви.
— Будь осторожна, оставайся незамеченной, — сказал Миронов ей на прощание. — Барон может опомниться и передумать.
— Ты будешь приходить ко мне? — спросила Вера.
— Пока я в Урге. Скоро мы выступаем в поход на Сибирь.
— Я буду ждать тебя.
— Я вернусь к тебе, если меня не убьют.
— Я буду горячо молиться за тебя.
— Я тоже буду молиться за нас.
Они обнялись и долго стояли, обнявшись. Слезы их смешались.