— Сколько дать ему палок? — спросил Бурдуковский.
— Палками не бить, — ответил барон, — просто застрелить.
Барон угрюмо ехал через пустые, разоренные села.
— Двигаться будем вдоль Селенги, затем вниз по Енисею и Иртышу. Конечным пунктом являются большие города, расположенные на магистрали Сибирской железной дороги. Твоя бригада, Резухин, наносит удар в иркутском направлении. Господа, наша надежда на успех — повсеместное восстание против советской власти и громадный приток добровольцев.
— Притока нет, ваше превосходительство, — сказал Миронов, — нас встречают пустые села.
— Прежде всего, я надеюсь не на русских мужиков-безбожников, а на казачьи станицы и бурятские улусы.
— В казачьих станицах и бурятских улусах к новой власти относятся без симпатии, — сказал Миронов, — но воевать с ней никто не хочет, особенно в страдную пору.
— Кто не хочет, того мы заставим, — резко сказал барон. — В войне всегда надо верить случайности. Я не нуждаюсь в прочности, я нуждаюсь только в военном счастье. Я верю в случайную удачу.
Хроника.
Конная атака опрокинула красные стрелковые цепи. Сам барон, скакавший впереди, уже видел, как перепуганные красные артиллеристы в панике рубят постромки орудий. Однако внезапно появились бронемашины и открыли огонь по всадникам Унгерна. Прилетели аэропланы, и оттуда посыпались бомбы. Началась паника, ряды дивизии смешались. С сопок открыла ружейный и пулеметный огонь красная пехота.
Титры. «Потерпев поражение и понеся тяжелые потери, остатки дивизии Унгерна, уходя от преследования, переправились через пограничную реку Селенга назад в Монголию».
Сухэ вступал в Ургу. Первый министр торжественно поклонился Сухэ.
— Сухэ-Батор, мы встречаем тебя на расстоянии десяти верст от Урги, как встречали раньше пекинского наместника. Живой Будда готов признать революционное правительство и поэтому вручил Сухэ саблю.
Сухэ поцеловал саблю и сказал:
— Живой Будда Богдо-гэгэн не противоречит программе и дисциплине народной революции, ибо буддийское монашество — это преданность старшим.
Сухэ, осененный красным знаменем с тибетской свастикой, сопровождаемый беспрерывно трубящим трубачом и верховыми цириками, проехал по главной улице Урги. Навстречу ему под желтым знаменем с тибетской свастикой выехал Богдо-гэгэн в сопровождении своей свиты и монгольских музыкантов. Вдоль домов скромно тянулась цепочкой красная пехота.
— Своим вторжением в Забайкалье Унгерн дал повод красным вступить в Монголию, — шепотом сказал один из русских, наблюдавших церемонию.
Барон, свесив голову на грудь, скакал вместе со своим войском. На его голой груди на ярком шнуре висели многочисленные монгольские амулеты и талисманы. Он носился вдоль растянувшейся колонны, избивая всякого, на ком останавливался его взгляд. Многие офицеры были с перевязанными головами. Со стороны двигавшихся в обозе госпитальных телег все время доносились стоны, а то и вопли раненых.
Барон приказал:
— Доктора ко мне.
Подъехал доктор.
— Отчего раненые у тебя все время стонут? Помощи им не оказываешь?
— Ваше превосходительство, у нас ранено сто сорок человек. Многие из них — тяжело. Дорога дурна, с колдобинами, камнями, рытвинами. Оттого раненые при движении испытывают боль и страдания.
— Дай им наркотики, чтобы замолчали. Их стоны плохо влияют на боевой дух войска.
— Ваше превосходительство, — сказал доктор, — страдания от тряски слишком велики, чтобы заглушить их инъекцией наркотиков. Уже не менее двадцати раненых умерли от истощения. Раненых, по крайней мере тяжелораненых, надо отправить в монастырский лазарет, где им будет обеспечен нормальный госпитальный уход.
— Об этом поговорим, — буркнул барон. — Сейчас постарайся им дать наркотик, чтобы не так сильно стонали.
В этот момент барону случайно попался на глаза монгол.
— Ты чего?
— Та, ваше превосходительство, та, эта, я ранен.
— Так почему не пошел к доктору?
— Та… эта… Он не хочет меня перевязывать.
— Что?! — закричал барон. — Ты, мерзавец, почему не лечишь раненых? Вот почему они у тебя стонут.
— Ваше превосходительство, — пытался вмешаться Миронов, — монгол пьян, говорит ли он правду?
— Молчать! Саботажников покрываешь.
— Ваше превосходительство, — начал говорить доктор, — я без сна работаю в перевязочной.
— Врешь! — закричал барон и ударил доктора тростью по голове.
Доктор упал. Тогда барон начал бить хрипящего доктора ногами.
— Ваше превосходительство, — едва сдерживаясь, сказал Миронов, доктор уже без сознания.
Барон посмотрел на Миронова диким взглядом и отъехал.
— Унесите доктора в перевязочную, — велел Миронов солдатам.
Отъехав, барон обнаружил в обозе телегу с деревянными крестами.
— Откуда кресты?! Кто велел?!
— Его благородие есаул Миронов, — испуганно ответил ездовой.
— Есаула Миронова ко мне.
Миронов подъехал.
— Ты велел кресты делать?
— Я, ваше превосходительство.
— Здесь, в монгольской степи, дерево стоит дорого. Деревья необходимы для переправы через реки и болота пушек и пулеметов, а ты сколачиваешь кресты. В Монголии вовсе не хоронят мертвецов, предоставляя это делать силам природы.
— Ваше превосходительство, — сказал Миронов, — мы христиане, не буддисты. Каждый павший христианин достоин христианского погребения.
— Ах, ты еще пререкаешься! — барон поднял ташур.
— Ваше превосходительство, — сказал Миронов, положив правую руку на кобуру, — я царский офицер. Если вы меня ударите, я за себя не отвечаю.
Барон молча отъехал прочь.
В штабной палатке барон говорил Резухину:
— Я решил идти не в Маньчжурию и даже не на запад Монголии, как должно быть объявлено по дивизии, а в Тибет. Я собираюсь пересечь пустыню Гоби, привести дивизию в Лхасу и поступить на военную службу к далай-ламе. Согласен ли ты с этим планом?
— Ваше превосходительство, — осторожно возразил Резухин, — я выражаю сомнение в осуществимости плана. Без запасов продовольствия, без воды едва ли удастся пройти через Гоби. Это приведет к большим людским потерям.
— Людские потери меня не пугают. Помни, Резухин, что в Маньчжурии и в Приморье нам обоим появляться небезопасно.
— Но ваше решение идти в Тибет столь неожиданно.
— Оно неожиданно только на первый взгляд. Если под натиском революционного безумия пала Монголия, исполнявшая роль внешней стены буддистского мира, нужно перенести линию обороны в цитадель Желтой религии — Тибет. Обсудим детали.
Они перешли почти на шепот. Но Миронову, находившемуся близ палатки, удалось подслушать почти весь разговор.
Заговорщики собрались в лесу при свете костра.
— Барон принял окончательное решение идти в Тибет, — сказал Миронов, — надо немедленно действовать.
— Тибет для казаков, — поддержал его один из офицеров, — и вообще для всех нас, русских, — это дикая страна, где русскому человеку совершенно нечего делать.
— Сама идея похода вызывает ужас, — подтвердил другой офицер. — Летом и осенью Гоби совершенно непроходима. Большинство из нас будут обречены на гибель на безводных каменистых равнинах.
— Пусть погибнет лучше барон! — вскричал третий офицер.
— Итак, решено, — сказал Миронов. — Господа, надо бросить жребий, кто застрелит барона.
Бросили жребий. Жребий пал на Миронова. Тут же при свете костра Миронов вынул маузер и проверил его.
— Не будем терять времени, господа, — медленно произнес один из офицеров.
Перекрестились и пошли.
Была чернильная тьма. Почти на ощупь пришлось добираться до палатки барона, возле которой горел небольшой костер.
— Кто идет? — окликнул часовой.
— К его превосходительству.
В этот момент кто-то выглянул из палатки.
— Барон! — нервно закричал молодой подпоручик и выстрелил, но от волнения промахнулся.
Часовой выстрелил в ответ. Миронов поднял маузер и увидел, как барон смотрит на него в упор своим диким взглядом. Это длилось мгновение. Барон тотчас же по-звериному упал на четвереньки и быстро уполз в кусты.
Бригаду подняли по тревоге.
— Заговор?! — кричал Резухин. — Большевистский заговор?!
В ответ из рядов бригады загремели выстрелы. Резухин упал.
— Надо немедленно покончить с бароном, — сказал один из офицеров, — расплатиться за его жестокости, как с Резухиным.
Окруженных конвоем, вели Бурдуковского и Сипайлова.
— Куда нас ведут? — испуганно спрашивал Сипайлов. — Доктор, — спросил он доктора, который был на костылях, — куда нас ведут?
— Туда, куда ты отправил столь многих, — ответил доктор.
— Барон будет пытаться уговорить монголов подавить мятеж, — сказал один из офицеров. — Есаул, вы поедете к князю Сундай-гуну и постараетесь его убедить не поддерживать барона.
Миронов быстро переоделся в монгольскую одежду и поехал.
Миронов приехал к монголам под утро. Князь Сундай-гун с несколькими старшинами сидел на корточках, о чем-то тихо говоря. Все они курили трубки.
— События, происшедшие у русских, удивляют нас, — сказал князь.
— Мы не хотим служить барону, — ответил Миронов. — Вы тоже не должны ему служить.
— Отчего же? — спросил князь. — Разве он больше не Цаганбурхан, бог войны?
— Он сошел с ума, он погубит нас и погубит вас.
Вдруг монголы, стоящие в карауле, закричали:
— Цаганбурхан! Цаганбурхан!
Монголы начали стрелять, но барон продолжал ехать, не обращая внимания на пули.
— Князь, не говори барону, что я здесь, — попросил Миронов.
— Хорошо. Ты наш гость, я тебя не выдам.
Когда барон подъехал, монголы пали ниц и начали просить прощения.
— Князь Сундай-гун, я обстрелян своим войском, подстрекаемым мятежниками. Но зачем вы, монголы, стреляете в меня?
— Прости, мы стреляли в тебя по ошибке. Мы, монголы, не посмели бы убить Цаганбурхана, своего бога войны. К тому же мы твердо верим, что не в силах это