емно-рыжие.
— Я тебя где-то встречал, скотину, — сказал он скорее даже миролюбиво, с любопытством.
— Хочешь ночевать в участке, — сказала буфетчица. — Хочешь пятнадцать суток, хам.
Сергей поднялся, пошатываясь, вышел из буфета и сказал какому-то человеку, лица которого не разглядел:
— Стыдно на сорок третьем революции году с пятнами ходить...
— Тихий ужас, — пожаловался человек без лица другой неясной в темноте фигуре. — Когда на рыбкомбинате получка, хоть из дома не выходи.
Вечер был теплый и тихий, лишь изредка шумели заросли дикой маслины, и тогда становилось прохладнее. Шоссе тянулось параллельно берегу, моря не было видно, но песок его слышался совсем рядом за кустами, и, закрыв глаза, Сергей представил, что автобус плывет, покачивается прямо среди волн.
В автобусе пахло кожей, Сергею правился этот запах. Он устроился поудобнее и заснул. А когда проснулся, вокруг было много света, блестели неоновые рекламы и слышны были голоса, смех, шум автомобилей.
Высокий парень в ковбойке и кожаных перчатках тряс Сергея за плечо и говорил:
— Вставай, друг, конечная...
— Ты кто? — спросил Сергей.
— Я водитель, — ответил парень в ковбойке. — Вставай, приехали.
— Понимаешь, какая штука, водитель, — сказал Сергей, морща лоб и проводя ладонью но глазам, — в детстве у меня тоже такое случилось... Совсем в раннем детстве, еще до войны... Дед мой жил на окраине, а мы в центре. И когда я с матерью возвращался пешком, любил брать ее за руку и закрывать глаза. Иду и отгадываю, мимо чего мы проходили. А открываю глаза уже в центре.
Водитель терпеливо стоял и слушал, потом взял Сергея об руку.
— Ну, пойдем, друг, теперь мы с тобой погуляем.
Он высадил его из автобуса, подвел к газетной витрине.
— Вот, газетку почитай.
И ушел.
Сергей стоял, держась за газетную витрину, и смотрел, как автобус объезжает вокруг клумбы.
— Хороший парень этот водитель, — сказал он и улыбнулся.
Потом он пошел в шашлычную. В шашлычной было много незнакомых лиц, но старичка Сергей сразу узнал. Старичок ел творожный пудинг с изюмом, а рядом с ним стоял стакан со сметаной, и он изредка делал глоток-другой из этого стакана. Сергей заказал шампанское и пирожных и подсел к старичку.
— Папаша, выпейте со мной, — сказал он.
— А вы сами откуда? — спросил старичок, взял заварное пирожное, надкусил его, и в месте укуса выполз шоколадный крем.
— Все оттуда же, — тихо сказал Сергей.
— Квартира там у вас, отец, мать? — спросил старичок. Он ложечкой выковырял из пудинга несколько крупных изюмин, положил их в пирожное, затем обмакнул пирожное в сметану и проглотил.
— Мать у меня в войну умерла, сказал Сергей. — Ее я уже не помню... Вначале она мне снилась, когда я еще пацаном был, а теперь уже лет пятнадцать не снится... И вспоминаю я о ней редко... забыл вот, и все...
Старичок перестал жевать и посмотрел на Сергея.
— Вам бы отдохнуть, вы где живете?
— Все в порядке, папаша, — сказал Сергей. — Материально мне живется хорошо, две комнаты, приличный оклад и мотороллер... И скоро я женюсь на дочери профессора... Красавица девушка, умница, сама водит автомобиль... А вы, папаша, кушайте пирожные, угощайтесь.
Он встал и прошел между столиками достаточно твердой походкой, не шатаясь. Он пришел в гостиницу, постоял немного у входа, глядя на вращающуюся стеклянную дверь, и вошел в вестибюль, гулкий и прохладный, где ходило много девушек с красивыми ногами, и высокие каблучки этих девушек звякали по цветным плиткам из керамики. Он хотел заговорить с одной девушкой, но она прошла мимо. Тогда он выпил в гостиничном буфете томатного сока, поднялся к себе в номер, заперся и лег на пол, на ворсистый колючий ковер.
В номере было жарко, он встал, открыл окно, вынул из шкафа клетчатый чемодан на молниях и под стопкой отутюженных рубашек нашел старый блокнот, а между страницами блокнота — выцветшую фотографию. Лица на ней разглядеть нельзя было, и была она твердой от клея, которым ее много раз скрепляли.
— Мне двадцать девять лет, — сказал он вслух, и было непонятно, зачем он это сказал.
На противоположной стороне улицы мигала громадная, очерченная зелеными неоновыми трубками бутылка минеральной воды. Потом она потухла, как бы растворилась в воздухе. Было уже далеко за полночь. Сергей разделся, вытер насухо лицо и шею и лег в постель.
Проснулся он очень рано, задолго до восхода солнца, посмотрел на испачканную вином нейлоновую рубашку, на измятые брюки, удивленно дожал плечами и сказал:
— Какая ерунда. У меня всегда начинается какая-нибудь ерунда после неудачной любви.
Он сделал зарядку, весело насвистывая, принял холодный душ, надел импортную рубашку прямо на голое тело без майки — шелковое полотно приятно холодило кожу, — и спустился в гостиничный ресторан позавтракать.
В ресторане было довольно пусто, большинство жителей гостиницы еще спали. Лишь за одним из столиков сидел красивый седеющий мужчина с аккуратно подстриженной бородкой. Сергей поздоровался: мужчина работал в крупном НИИ, и они с Сергеем несколько раз встречались на научных конференциях.
— Вы читали статью Тубеншлака? — спросил мужчина. — Гениальная несуразица, у нас в НИИ его б затюкали.
Он взял яйцо, очистил, разрезал пополам ножом и намазал изнутри сливочным маслом.
— Гениальное блюдо, — сказал он.
— Матвей Николаевич? — спросил Сергей, он чувствовал какой-то странный, нарастающий шум пониже сердца. От легкости и веселья, с которыми он только что спускался по лестнице, не осталось и следа.
— Матвей Николаевич, — повторил он, — что вы делали во время войны?
— Мой миленький, — сказал Матвей Николаевич, — в принципе, у меня после вашего оригинального вопроса должны были б удивленно подняться брови или что-нибудь в этом роде. Но я тоже оригинал, а поэтому просто отвечаю: во время Второй мировой войны я ползал в брянских лесах с огнестрельным оружием и мечтал о крутых яйцах с маслом.
Подошел официант, и Сергей заказал бутылку минеральной воды.
— У вас чересчур легкий завтрак, — сказал Матвей Николаевич и улыбнулся. — Вы не обижайтесь, я понимаю ваше состояние — со мной тоже такое случается, к счастью, довольно редко, — и все-таки у меня есть некоторый опыт, я вам советую завтракать поплотнее. Иногда помогает.
Сергей встал, на ходу выпил принесенную официантом минеральную, попрощался и в вестибюле гостиницы заказал билет на утренний рейсовый самолет.
В самолете ему стало особенно нехорошо. Его не мутило и ничего не болело, вначале чуть-чуть побаливало над левой бровью, но потом перестало — и все-таки ему было нехорошо. Он сидел у иллюминатора и смотрел на облака, они белели снизу сплошным слоем, словно ледяные торосы, и земли не было видно.
— Выхухоль — это млекопитающее или насекомое? — спросил вдруг кто-то Сергея.
Сергей обернулся и увидел рядом с собой пожилого мужчину в тенниске, на коленях у мужчины лежал журнал с кроссвордом.
— Наверное, млекопитающее, — сказал Сергей.
Ему вдруг захотелось поговорить с мужчиной о каких-нибудь обыденных вещах, о выхухолях или насекомых, было невыносимо сидеть так все время и смотреть на облака. Он сказал:
— Знаете, у жирафа не только длинная шея, но и длинный язык.
— Что вы? — изумился мужчина.
— Да, — сказал Сергей, — Доходит до шестидесяти сантиметров.
— Вот ядрит твою, — сказал мужчина и прикрыл рот ладонью, потому что мимо прошла бортпроводница с подносом, на котором стояли пузатые стаканы с минеральной водой и блюдо с леденцами.
— А вообще все это ерунда, — сказал Сергей.
— Что ерунда? — спросил мужчина.
— Все эти разговоры, — сказал Сергей.
Мужчина посмотрел на него.
— Я вас чем-нибудь обидел? — спросил он.
— Нет, — сказал Сергей. — Просто я устал.
В иллюминаторе вспыхнуло неземное ослепительное солнце, Сергей задернул занавеску и, откинувшись в кресле, закрыл глаза. Солнце било сквозь занавеску, сквозь прикрытые веки, и Сергей дремал в ярко-красной темноте, пока она не померкла.
Самолет вновь вошел в облака, на аэродроме шел дождь, правда не очень сильный и довольно теплый, но в городе, куда привез пассажиров автобус-экспресс, давно дождя не было, светило солнце, тротуары были сухими, лишь кое-где видны были подсыхающие лужи.
Он снял дождевик: было попросту жарко, к лоткам мороженого и киоскам газводы стояли очереди.
— Где у вас вокзал? — спросил он стайку девочек-подростков.
Девочки начали перешептываться между собой, хихикать и посматривать на него. Они смотрели на его узконосые туфли, на пиджак с разрезом, на манжеты с золотыми запонками.
— Вы москвич? — спросила маленькая девочка с конским хвостом. У нее было красивое личико, и похожа она была на веселую мышку из мультфильма.
— Нет, — сказал Сергей. — Я не москвич.
— У нас мальчики тоже начали носить пиджаки с разрезами, — сказала другая девочка в цветастой юбке.
— Да, — сказал Сергей, — это теперь модно.
— Пойдемте, мы вас проводим, — сказала мышка. — Вокзал тут рядом. Куда вам ехать?
Сергей назвал город.
— Они нам вчера проиграли, — сказала девочка в цветастой юбке. — Их «Спартак».
— Вратарь у них красивый, — сказала мышка. — Черноволосый и волосы на пробор. Я видела его совсем близко, он после матча ел мороженое в «Пингвине».
— Хотите мороженого? — спросил Сергей.
Ему вдруг захотелось посидеть среди этих девочек.
— Ой, что вы, — сказала девочка в юбке.
— А я хочу, — сказала мышка. — Вы артист?
— Нет, — сказал Сергей, — я не артист.
— Катька влюблена в одного артиста, — сказала девочка в цветастой юбке. — Конечно, заочно.
— Нужен он мне, — сказала Катька. — Просто я собираю открытки артистов.
В «Пингвине» было прохладно, шипела машина, взбивающая молочный коктейль, и официантки разносили мороженое на прозрачных подносах. Было мороженое, которое подавали в пластмассовых чашечках, было мороженое, которое подавали в бокалах.