Так получилось, что, говоря о развитии фабзавкомовского движения и связанного с ним производственного самоуправления рабочих в 1917 году, нам не раз приходилось выходить и за хронологические рамки, и за рамки собственно рабочего движения. Это и понятно -рабочее самоуправление не было чем-то изолированным. Возникновение его так или иначе обуславливалось нараставшим процессом перехода России от традиционных общественных институтов к общественным институтам современного типа. Сами эти институты вряд ли могут представляться однозначно: с одной стороны – это новейшее тотальное государство, с другой стороны – гражданское общество с его демократическими элементами. Развитие России требовало именно демократизации механизмов общественной регуляции. Ответом на этот вызов и становится, в определённой мере, русская революция 1917 г. и рождённые ею органы самоуправления. Но революция завершилась, и централизованное государство вновь вернуло себе доминирующие позиции, а самоуправление оказалось неэффективно в противодействии растущим метастазам бюрократизма.
Русская революция лишь одна из нескончаемой череды массовых народных выступлений, направленных на достижение лучшей доли. И прежде, и после неё социальные взрывы, нацеленные на решение извечных вопросов добра и справедливости, оканчивались такими же результатами. Имеет ли в этих условиях демократия право на существование или она заведомо слабее прочих существующих в обществе тенденций? Ставя вопрос о принципиальной возможности в России рабочего самоуправления и заостряя внимание на том внешнем воздействии на органы рабочего представительства в 1917 г., которое, в конечном итоге, и не дало реализоваться демократическому потенциалу фабрично-заводских комитетов, мы как раз и стремились разобраться в этом.
Громадный фактический материал, который дают события русской революции 1917 г., заставляет задуматься о самом характере взаимовлияний между органами локальной самоорганизации и обществом в целом. Где та грань, за которой локализм становится разрушительным для общества и, с другой стороны, общественный контроль над местными интересами перерастает в диктатуру? Стоит ли искать её на уровне общественной организации или речь идёт о более глубоких, типологических и даже аксиологических противоречиях? Во всяком случае, взаимодействие рабочих комитетов конкретных предприятий подчас складывалось гораздо более успешно с региональными и даже всероссийскими центрами фабзавкомовского движения, чем с действовавшими в их городе, на их же предприятии профсоюзными органами. Многовариантность происходившего в 1917 г. на разных предприятиях и в разных регионах затрудняет получение однозначных оценок.
Но что само по себе означало существование внутри рабочего движения нескольких принципиально не схожих типов пролетарской самоорганизации? Не могло же это быть исключительно следствием конфликта внутри политической элиты, по-разному видевшей будущее рабочего движения в стране, или простым следствием неразберихи первых месяцев революции? Эта ещё одна проблема, возникающая при изучении деятельности фабзавкомов в период русской революции и выходящая на целый комплекс других вопросов. Прежде всего, речь здесь может идти о характере революции, степени её зрелости и национальной природе.
В своё время, стремясь дать наиболее адекватный анализ западного общества, К. Маркс в качестве «его элементарной формы» назвал товар. По сути, все последующие политэкономические построения Маркса есть не что иное, как диалектическое развёртывание (по Гегелю!) из этой категории «товар» всей системы западного устройства, включая сюда политическую надстройку, культуру, мораль и другие сферы общества. Нам видится, что таким первичным звеном, матрицей, через анализ которой только и можно понять российское общество и русскую историю, является община. Такая постановка вопроса позволяет приблизиться и к пониманию ситуации вокруг множественности форм рабочего представительства в период революции 1917 г. в России.
На протяжении всего исследования выявлялись те факторы, которые позволяли бы говорить о влиянии на рабочее самоуправление (и в частности, на становление фабзавкомов) этих общинных традиций трудовой демократии и хозяйственного самоуправления. В этом смысле, построенные по западному образцу профсоюзы, действительно, могли показаться чужеродным явлением в русском рабочем движении. Отчасти так оно и было. Но что же с другой стороны? В России полным ходом шёл рост государственного индустриализма и, помимо этого, заимствованных форм новейшего капитализма, – словом, элементов современной урбанистической цивилизации. Этот фактор также предъявлял свой вызов революционному движению рабочих, и ничуть не менее простой, чем потрясшее современников крушение тысячелетней российской монархии. Могла ли опора рабочего самоуправления лишь на традиционные институты способствовать их прочности, когда всё общество в целом было застигнуто революцией как раз на этапе трансформации традиционного уклада?
Дело, однако, в этом случае не только в стратегии борьбы и перспективах постреволюционного устройства. Существование и массовая база различных по типу пролетарских организаций говорит о неоднородности самого русского рабочего класса. Причём мы имеем в виду не пресловутое мелкобуржуазное или какое-либо ещё влияние, и даже не воздействие на рабочий класс выходцев из деревни. Природа существовавших различий ещё должна быть выявлена. Но очевидно одно – подавление той или иной составляющей существовавшего тогда многообразия было чревато кризисами. Революция открывала возможности для постепенного решения существовавших противоречий, но она же создала почву для их насильственного подавления.
Развиваясь, рабочее самоуправление воздействовало на изменение фабричных порядков. Но условия острого гражданского противостояния, то спадавшего, то обострявшегося на протяжении всего 1917 г., обостряли автономистские настроения не только на уровне отдельных предприятий и производств. В рамках отдельных предприятий, помимо рабочего, в 1917 г. действовали и другие формы самоуправления. Речь идёт не только о разного рода формах самоорганизации торгово-промышленного класса, хотя и их нельзя сбрасывать со счёта. На многих предприятиях параллельно с рабочими фабрично-заводскими комитетами и рабочими профсоюзами существовали комитеты и союзы служащих. Таким образом, изучение проблематики рабочего самоуправления выводит ещё на одну задачу, не традиционную для историографии революции 1917 г., а именно на проблему фабричного самоуправления, которое бы включало рабочее самоуправление как одну из составляющих, но не единственную часть общей самоорганизации в рамках отдельного предприятия.
Понятно, что понимаемое таким образом фабричное самоуправление подразумевает определённый «гражданский мир» внутри отдельных предприятий, механизмы поиска компромисса. Способствовало бы это укреплению позиций фабричных коллективов перед лицом государства? Очевидно, что там, где удалось наладить какой-то внутренний диалог между рабочими, служащими и даже предпринимателями, сопротивление процессам огосударствления было наиболее упорным и меры на его преодоление наиболее бескомпромиссными. Но идёт ли речь об устойчивой тенденции, или перед нами всего лишь видимость, и в основе отмеченного нами явления лежат другие процессы? Ответ на этот вопрос давать пока преждевременно, поскольку нами рассмотрено лишь самоуправление рабочих. За этим первым шагом должны последовать другие, и, как минимум, темой отдельного исследования должно стать самоуправление служащих в различных отраслях производства в период революции.
Многоступенчатая система самоуправления как условие свободы самоорганизации отдельных социальных групп. Эта проблема поднимается и в современных дискуссиях о рабочем самоуправлении. Пережив все прочие формы самоуправления, став основой нового государства, – не попало ли рабочее самоуправление в ловушку? Вакуум, образовавшийся после затухания всех прочих форм земского и городского самоуправления, не в этом ли следует искать причины разрастания бюрократизма? Ясно, что вопрос этот в рамках изучения рабочего самоуправления останется без ответа, поскольку он в большей мере касается тех слоёв, которые рабочим самоуправлением охвачены как раз и не были. Но столь же очевидна и его теснейшая связь с рассмотренными в исследовании процессами.
В таком развитии революции нам также видится проявление конфликта национальных традиций с идущими процессами модернизации. Модернизация, как таковая, не подразумевает каких-либо национальных, социальных или других различий. К их существованию она индифферентна. Но российское общество было именно многоструктурным и многослойным. Выбор представляется довольно прозрачным: либо сложная система самоуправления на всех уровнях социальной иерархии, либо единообразие и централизация. Представляется, что в условиях 1917 г. и даже начала 1918 г. ни один из вариантов предопределён не был. Поэтому было обращено такое внимание на вопросы революционной доктрины, поскольку в условиях социальной неопределённости доктринальные пристрастия элит начинали жить своей собственной жизнью и становились одним из существенных факторов при выборе дальнейших сценариев общественного развития. Традиционное общество не смогло вписаться в рамки существовавших тогда идеологий, не успело и не стремилось подстроиться под возрастающие ритмы модернизации. Кризис базирующихся на традиционалистских ценностях институтов, в том числе фабзавкомов, – важное, но не единственное проявление этого.
Возможность разрешить или хотя бы смягчить противоречия путём выстраивания системы органов самоуправления не была реализована. Не решённые противоречия загонялись вглубь, накапливаясь, придавая историческому процессу самые причудливые очертание. Сами судьбы рабочего самоуправления в России в послереволюционные годы порождают множество вопросов. В частности, когда после описанных выше событий 1917-1918 гг. мы видим периоды наибольшей политической активности рабочих? Первый период её подъёма приходится на конец 1920 – начало 1921 г. Здесь всё кажется понятным. Милитаризация труда, перебои со снабжением хлебом, идеи «перетряхивания» профсоюзов. Именно к этому времени отмеченные в нашем исследовании тенденции на огосударствление и бюрократизацию выявляются в полной мере. Если в 1913 г. в промышленности на сто рабочих приходилось около восьми служащих, то в 1920 г. их было уже 16. Красноречив и пример роста аппарата экономических ведомств республики, призванных заменить в своё время производственное самоуправление рабочих. Так, с осени 1918 г., то есть со времени, на рассмотрении которого завершено данное исследование, до начала 1920 г. аппарат, к примеру, ВСНХ увеличился почти в 10 раз – с 2,5 тыс. до 24 тыс. служащих. Помимо этого, в губернских совнархозах было занято 93,6 тыс., а в уездных 106 тыс. человек. Таким образом, всего в системе совнархозов было задействовано 234 тыс. человек. Для наглядности скажем – это примерно совпадает с количеством работников всей текстильной промышленности, где в это время их было занято около 240 тысяч. Ярким примером искусственного раздувания штатов служащих, приводимым ещё Литвиновым в его статье в «Правде» за 21 ноября 1921 г. был Главанил (Бензиновый