— Да уж хуже некуда, — сквозь зубы ответил тот. — Надоело.
— А мне, думаешь, не надоело?
— Что тебе! Тебе ее не крутить, — стукнул Зайцев по баранке. — В гробу я видел такую работу! — он выматерился и навалился грудью на баранку. Правоторов подождал.
— Ну, все, отошло?
— Ничего не отошло. Не поеду я дальше.
— Как не поедешь? Осталось-то всего ничего — километров десять!
— Самые ягодки остались! Лучше вовремя вернуться.
— Спокойствие, Дима. Отдохни. Посидим, покурим...
— Назад надо поворачивать, пока совсем не развезло, а то ни вперед, ни назад не уедем. И о чем вы думали?
— Хорошо, считай меня виноватым, идиотом, чертом, дьяволом, но езжай. Если сидеть на месте и махать руками, мы действительно никуда не приедем.
— Ты понимаешь? — Зайцев стукнул твердым ногтем по спидометру. — Восемь километров от Дрокина отъехали, а ты считал, который раз сидим? Скажи там, у себя: не пробились, мол, дороги нету — и прав будешь!
— Садись на мое место, я на твое! — сказал Правоторов.
— Ишь ты, так я тебе и доверю! — покосился Зайцев. Он знал, Правоторов водит машину.
— Давай, — глухо сказал Правоторов, отталкивая Зайцева.
— Не имеешь права, — заерзал тот на месте, устраиваясь удобней и крепче.
— Я по одному праву: надо ехать, там ребята ждут, ты понимаешь? А ты можешь в Дрокине посидеть у того мужичка — он тебе самая пара: чайку попьете, побеседуее.
Зайцев молчал. Раздражение у него проходило.
— Я бы, конечно, не поехал, — уже миролюбивей сказал он, — да не хуже тебя знаю, что там ваши парни сидят, ждут. Ну хорошо, начальство далеко, ему рабочего класса не видать — а ты-то! Неужели ты не знал, что дороги развезет, что люди сядут? Не свое, да?
— Почему ж не знал? Знал, говорил.
— Только говорить умеете. Неужели нельзя сделать человеческие дороги? Ездит же всякое начальство — неужели не видит? Или им на все наплевать? Хотя им что — они в «бобиках», врубил две оси и — Вася не чешись. А тут — утопай в грязи. Ничего не надо! Нар‑род, э‑эх! А еще атом, космос! — Зайцев сплюнул через открытую дверцу.
— Ну так как, едем или не едем? — подождав, спросил Правоторов.
— Куда едем, гора ведь! — Зайцев ткнул пятерней в лобовое стекло.
— Что же, что гора, — спокойно ответил Правоторов. — Цементу придется сыпануть.
— Жрать хочу, — устало сказал Зайцев. Он достал газетный сверток; в пакете были соленые огурцы, хлеб и свиное соленое сало. Правоторов старался не смотреть. Зайцев разложил еду на сиденье и буркнул: «Бери». Правоторов не пошевелился.
— Бери, чего там, — настойчивей повторил Зайцев.
Правоторов взял кусок хлеба с салом и, откусив, как будто немного опьянел.
Ели молча, не торопясь, только хрустели огурцы на зубах. Прикончив еду, выбросили бумагу и закурили.
— Значит, так — цемент будем сыпать, — сказал Правоторов.
Он первым вылез из кабины и взял лопату. Зайцев достал из-под сиденья резиновое ведро. Пыля цементом, они таскали его и сыпали по склону двумя дорожками. Вспотели, по лицам их потекли грязные от пыли ручейки. Правоторов прошел в осинник, росший по склону, и, черпая сапогами мокрый снег, принес несколько охапок валежника. Зайцев укладывал его в две дорожки и, когда наклонялся, из-под рубахи его виднелась голая спина, Была она белой и такой по-детски беззащитной, что Правоторов отводил взгляд.
— Ну вот, — распрямился Зайцев и подмигнул, — теперь только тебе самому осталось ложиться под колеса. — Он вытер о штаны руки и пошел к машине.
Окончательно засели в четырех километрах от Магульского. Зайцев хотел с ходу перескочить в низине через промоину ручья, которая черно-желтой от глины трещиной перерезала наискось дорогу. Левое переднее колесо проскочило, а правое скользнуло вдоль; машина развернулась, дернулась, задрав передок, увязнув задними колесами в ручье. Правоторов ударился головой об обвязку лобового стекла; пощупал темя — крови не было. Машину заволокло облако цементной пыли. Они разом вылезли и обошли машину, перепрыгивая через промоину. Машина как будто была цела. С полтонны цемента, просыпавшегося от толчка, лежало вокруг в грязи, цементная пленка плыла по ручью. Когда стало ясно, что отсюда им самостоятельно не выбраться, напряжение спало, оба стали вялыми, равнодушными ко всему.
— Ну что, — сказал Правоторов устало, — я, наверное, за трактором пойду?
Зайцев ничего не ответил — сел, подставив лицо солнцу, и сразу задремал. Правоторов повернулся и пошел. Он шел не оглядываясь и думал о том, от чего сейчаc зависела их судьба: есть ли на месте трактора, на ходу ли они, найдет ли он колхозное начальство.
А вокруг Правоторова светилась, журчала, звенела с каждой кочки весна. Яркий свет резал глаза, и, когда он их закрывал, в них продолжал маячить раскаленный добела солнечный диск. Правоторов натягивал кепку поглубже, чтобы защититься от солнца, но оно било снизу, отразившись в тысячах луж на лоснящейся поверхности чернозема, сверкало из каждой борозды и копытного следа, налитого доверху водой. Когда сапоги разбухли и, казалось, по щиколотку наполнились грязью, Правоторов пошел напрямик, через пахоту, обходя колки, заросшие черемухой. Черемуха стояла по колено в желтой, как чай, воде.
Он шел на прорезь в черной пихтовой полосе за полем — в том месте пихтовую чащу пересекала дорога. В прорези виднелся бугор с рассыпанными по нему домами Магульского.
В просторной избе кроме лавок вдоль стен стоял письменный стол, за которым, зябко сутулясь, сидела одетая в пальто женщина, записывала что-то в толстый замусоленный журнал, а около нее стоял сам заведующий фермой — тот, кто сейчас нужен был Правоторову.
Фамилия заведующего была Корякин — Правоторов встречался с ним мимоходом два раза, поэтому на всякий случай представился: прораб со стройки, везет цемент, нужен трактор вытащить машину.
— Цемент — это хорошо. Трактор, говоришь, надо? — красное и широкое лицо Корякина улыбнулось неизвестно чему, а зеленые глаза вприщур посмотрели на Правоторова.
— Да, надо трактор, — сухо ответил Правоторов.
Корякин был почти на голову выше Правоторова, широк в груди, одет в куцую телогрейку и руки держал в карманах. Не торопясь достал пачку папирос и стал закуривать. Правоторов с тоской подумал, что, наверное, настанет вечер, прежде чем он дождется от этого гиганта следующего слова. И тут он заметил, что правая рука у Корякина изуродована, с единственным большим пальцем, потому он так медленно закуривал.
— Что ж, можно и трактор, — сказал Корякин. — Как зовут-то?
— Меня, что ли? — не понял Правоторов. — Правоторов Сергей Иванович.
— Иваныч, значит? — кивнул Корякин. — Ишь ты! Ведь, поди, в деревне родился?
— В деревне, — согласился Правоторов.
— Иваны вот уже перевелись, а Иванычи еще остались, — покивал своей мысли Корякин. — Ну что ж, Иваныч, пошли за трактором, — он положил здоровую руку на его плечо и легонько повернул к двери.
По улице шли не торопясь, под самыми окошками изб, обходя сторонкой грязь. За окошками, успевал заметить Правоторов, по-весеннему пышно цвели герани и фуксии, громоздились ящики с рассадой. Завалинки курились теплым паром. Где-то далеко стучали железом о железо.
— Давно мы вашего начальства здесь не видели. Вот осенью, помнится, были — мяса просили, — сказал Корякин. — Я думал, они приедут.
— До вас сейчас не доберешься — видите, что кругом творится? Это вы жаловались в райком? — спросил Правоторов.
— Как не жаловаться — совсем шевелиться перестаете. У вас на все причины. Ребят-то немного, а и тех на подсосе держите. Трактор лесу привезти — дай, пилораму напилить досок — дай, людей пособить — дай. Где ж терпение на вас брать?
— Да и вы тоже хороши: цементу вам дай, известки одолжи без отдачи, печи сложить помоги. А что людей мало, так у нас основная стройка — там.
— А мы, значит, не основная? — покачал головой Корякин. — Хорошие вы ребята, что ты, что твой начальник, неохота с вами ссориться, но что делать? Не понимаете вы многого, ребята. Так и передай твоему начальнику — мира не будет.
Спустившись под гору и отворив жидкие скрипучие ворота, они вошли за плетеную изгородь, за которой стояли два трактора. Угрюмый чернявый тракторист собирал на деревянном верстаке масляный фильтр из картонок. Корякин объяснил ему, кивнул головой за речку, что надо тащить из грязи машину. Тракторист поворчал, попрепирался с бригадиром, с неохотой отложил свою работу и полез в трактор. Правоторов собрался вслед за ним, но Корякин удержал его:
— Они сами с усами. Пойдем лучше со мной, посмотрим хозяйство, твое и мое.
Правоторов подчинился. Они двинулись в гору, и, когда поднялись, Корякин потянул его влево, к старому свинарнику. Правоторов оглянулся: трактор, стрекоча гусеницами, ходко бежал через пихтач за речкой — и пошел за сутуловатой спиной начальника. Через ворота они вошли на широкий двор, обнесенный глухим забором. Двор разделяли легкие жердяные изгороди, а по бокам двора стояли два низких сарая, сложенных из горбыля и крытых соломой. Утопая в грязи, они прошли двор и, с трудом отворив низкую дверь, наклонившись, вошли в один из сараев. В сарае было полутемно и стоял смрад. Правоторов задохнулся, и первым его желанием было желание выбежать отсюда. Но Корякин посматривал на него, и Правоторов сдержался. Понизу будто клубился серый дым — это двигались свиньи. Они рылись в сыром навозе, терлись о черные деревянные столбы, толкали одна другую, кусались, взвизгивали, хрюкали. В теплом густом тяжелом воздухе слышалась возня свиных тел, хрюканье и визги. Рослый лохматый хряк, утробно хрюкая, старался задрать голову.
Правоторов осмотрелся: черные изгрызенные стены кое-где просвечивали; под соломенной крышей жили воробьи. Заметил в глазах начальника едва заметную усмешечку и приготовился слушать. Но начальник молчал.