— А черт его знает, ничего не пойму. Моя система, ты знаешь, всегда срабатывала, а тут — его будто подменили. Рявкает, как раненый зверь, — не подступись.
— Положим, вежливостью он никогда не отличался. С каких пор твои уши стали девичьими?
— Дело не в этом. Мои уши, кстати, так залиты грязью, что, наверное, уже не отмоешь. Но выслушивать просто так, без компенсации — я ведь не мальчик, не простофиля какой-нибудь, не бич с помойки, я все-таки начальник стройуправления. Но дело, опять же, не в этом. Мне все время кажется, что он ждет от меня в лапу, что сунь я ему сотнягу — и все поедет как на мази. Знаю — плохой дом, согласен — принимать его нельзя, но ведь сходили с рук дома и хуже. С коньяком, с водочкой, но сходили! Я понимаю: выпить в ресторане и съесть цыпленка со служебным лицом — нехорошо, конечно, но это наши ветхозаветные нравы, или как их там называть. Это объяснимо. Не обмыть новую вещь — скупым можно прослыть на весь свет. Но взятки — позвольте, я не настолько еще опустился. А знаю, кое-кто из наших сует ему...
— Интересно, кто это?
— Хм... Извини, но стукачом я у тебя работать не собираюсь. Ты уж сам такие дела секи. Я только предупреждаю, как бы нам вместе с Хохряковым не вляпаться — клеймо на всех ляжет, если вдруг всплывет...
— Мда-а... Ты что-нибудь предлагаешь или просто так?
— Что я могу? Знаешь, когда зубы болят и флюс развозит по всей щеке? Опухоль может и до носоглотки дойти, и до глазных впадин, и до мозга. Так вот зубодеры в таких случаях удаляют больной корень.
— Что это ты мне говоришь? Какой корень? Не темни — кого ты имеешь в виду?
— Того самого, о котором мы говорили.
— Но ведь так можно договориться черт знает до чего. Такие корни растут крепко.
— Но и тебе грех жаловаться. Управляющий трестом, депутат горсовета, член постоянной комиссии по строительству при горкоме... Это не мне, мелкой шавке, лаять.
— Потом — что мне до него? Не я дома сдаю, а вы. Мое дело — вас погонять, чтоб на ходу не спали.
— Хорошо, тогда я сам буду. Есть тут инициаторы из молодых, большое желание испытывают спихивать зачервивевших стариков, примкну к ним. А то черт знает до чего можно докатиться с такой жизнью. Но если уж под него потом начнут крепко копать, могут и до тебя докопаться.
Затулин долго молчал — что-то соображал.
— Ну так что? — спросил нетерпеливый Красавин.
— Ты мне много вопросов не задавай, я сам больше люблю задавать вопросы. Я все-таки не понял: дом ты собираешься сдавать? Или он тебя уже не интересует?
— Собираюсь. Надеюсь, завтра все-таки.
— Ну, а насчет Хохрякова ты пока ни на что не надейся.
VI
Прежде чем взяться за какое-либо дело, Затулин обдумывает возможность решения его в разных вариантах, вместе с тем постепенно убеждая себя в правоте и выигрышности дела, а уж потом он решителен и быстр или осторожен и хитер — в зависимости от обстоятельств.
Так и с Хохряковым — он уже давно об этом думал. Подумал еще раз и сейчас. Окончательно решил, что действительно Хохряков явно зарвался на своем месте и мешает делу — неправильно ориентирует, развращает молодежь. Однако ничего пока не предпринимал.
Кстати, вопрос о деятельности Хохрякова неоднократно ставился в горисполкоме как организации, наиболее страдающей от его попустительства, но до резких выводов так и не доводился. Затулин на всех заседаниях бывал, знает, как вопрос этот закручивается на одном месте, подобно волчку. В самом деле, качество строительства как будто улучшается из года в год — что проходило двадцать, даже десять лет назад, теперь и близко не проходит. Однако требования к нему растут еще быстрее; горисполком завален жалобами жильцов, всяческих коллективов, жилищных контор, администраторов коммунальных предприятий на качество жилья, на качество производственных зданий. Кто виноват? На этих заседаниях не принято было замыкаться на отдельных личностях, личности рассматривались только как представители организаций, а организации эти подчиняются ведомствам и контролируются ведомствами. И потом, здесь собираются все-таки уважаемые всеми люди, многие друг друга знают. Касательно личностей горисполком выносит только порицания. А что такое порицание? Оно эфемерно, как воздушный поцелуй.
Ближе всех к ведению горисполкома Хохряков. Но он здесь — фигура, и в результате всякого обсуждения оказывается, что Иван Иванович строг, но справедлив, Иван Иванович придирчив, а это, наверное, кое-кому не нравится, что виноват не он, а строители, которые плохо строят. А кто строители? Затулин же, первый подрядчик в горисполкоме, и неизвестно еще, не хуже ли было бы, не будь Ивана Ивановича? Вот почему Затулин осторожен.
И вот на очередном заседании секции строительства в горисполкоме опять обсуждается вопрос о качестве строительства, приемки и состояния жилья по итогам прошедшего с начала года периода.
Затулин ждет своей очереди отчитываться. Доклад у него отпечатан на двадцати страницах, в нем подробно, под нужным углом рассмотрены мероприятия реализованные, которые дали столько-то процентов, и мероприятия запланированные, которые дадут еще столько-то, а потом доклад заостряется на причинах, мешающих тресту: тут и субподрядчики из других ведомств, и стройматериалы из другого министерства, и железобетонные со столярными изделия с заводов главка... О собственных причинах — завуалированно, скороговоркой, поскольку уже не позволяет время... Доклад обкатан до гладкости, испытан чтением по очереди с главным инженером в главке, горкоме, горисполкоме. Каждый раз он подновляется, обрастает свежими деталями. Теперь вот, например, Затулин рад сообщить, что в тресте усилена строительная лаборатория, что ей приданы функции инспекции качества и трест ждет от этого большого эффекта.
Однако обычный порядок заседания сломан. Первым отчитался Хохряков, затем выступает один, другой, третий — и говорят о низкой требовательности при приемке зданий, о безответственности, халатности службы архстройинспекции, и главным образом ее руководителя Хохрякова. А дальше — уж совсем о том, что не принято говорить во всеуслышание: о его сквернословии, грубости, пьянстве, о его мздоиметве, наконец, о несоответствии его личности званию руководителя и инженера.
Хохряков возмущен: бормочет что-то, выкрикивает, багровеет.
Выступили и против этих крикунов: нельзя путать человеческие качества с деловыми, все мы не без греха, зато у Ивана Ивановича огромный опыт, стаж, авторитет, он строг, кое-кому это не по душе, вот и наговаривают, но насильно мил не будешь, а что мздоимец — так это уж настоящая клевета, которая наказуема в уголовном порядке, все мы знаем Ивана Ивановича многие годы, да что годы — двадцать с лишним лет он работает среди нас... И все в том же духе. Но теперь эти выступления были скромнее и тише, чем раньше. Выступил вторично сам Хохряков. Мздоимство он отрицал начисто, свою же грубость и матерщину он оправдал тем, что строители — народ грубый, их много, а он один, рядом с ними любой начнет по-матерному, с баранами приходится объясняться по-бараньи и т. д., так что некоторые с места начали возмущенно выкрикивать: «Это наглость!», шикать и даже свистеть. «Тихо! Тихо! Давайте по одному!» — успокаивал председатель. Однако выступающих было не так уж много, и не было ясности, кто же все-таки прав.
Попросили выступить Затулина как руководителя, знакомого с тонкостями дела. Поскольку основной вопрос касался все-таки качества строительства, но тема заседания сместилась, Затулин доклад свой перестроил: весь его он повторил, но вкратце, зато причины, мешающие тресту, заиграли ярче. К ним Затулин приплюсовал и то, что усилия его как руководителя, заставляющего своих подчиненных строить и сдавать жилье с хорошим качеством в духе последних решений, разбиваются, как о камень, о слабую требовательность при приемке. Этот тезис Затулин витиевато расширил, обосновал несколькими характерными примерами и без всяких резкостей, ненавязчиво заставил заседающих сделать вывод об отрицательной оценке деятельности Хохрякова.
VII
Спустя несколько дней Затулин пригласил к себе главного инженера, чтобы поговорить один на один.
— Вот какие дела, — сказал он. — Принимай на работу Хохрякова.
— Сняли-таки?
— Да. Причем — я ведь был потом и на закрытом заседании — не как несправившегося, а как потерявшего доверие руководителя. Забавно?
— И сунули тебе?
— Ну да. Надо же мне было вякнуть на расширенном заседании перед этим, что мы стройлабораторию усиливаем, придаем ей функции инспекции! Это ты писал в доклад? Ну вот, а мне это припомнили и говорят: вот тебе прекрасный руководитель лаборатории, у вас в тресте он уж инспекцию организует. Такой опыт, такой опыт! Ему два года до пенсии осталось. Я откручивался, откручивался, но, в общем, навязали.
— Я же недавно взял руководителем молодого начальника участка — энергичный, способный парень, начал входить в курс дела. Я вокруг него два месяца ходил, присматривался. Сбил с толку...
— Я знаю, я уже думал над этим. Если он, говоришь, такой способный, давай оставим его заместителем — я выхлопочу у экономиста главка эту ставку, персоналки добавим, чтоб в зарплате не потерял. Пусть поработает пока с Хохряковым, подстрахует его, а там видно будет. Справится Хохряков — дадим твоему парню другую серьезную работу, не справится — задвинем этого Хохрякова куда-нибудь в управление, чтоб никому не мешал.
— Согласится ли еще мой парень...
— Ну уж, если мы такую мелочь не решим — нам с тобой грош цена.
Затулин вызвал этого молодого руководителя стройлаборатории и объяснил обстановку. Объяснено это было так, что парень понял: надо соглашаться — и согласился. Впрочем, согласился он без большого нажима — он знал Хохрякова по старой работе, и ему было жаль его.
Хохряков пришел в трест через неделю. С ним обстоятельно побеседовал сначала Затулин, потом главный инженер. Хохряков держался с ними как равный с равными, но обиженный судьбой, временно лишенный власти. Всех знакомых он уверял, что направлен на исправление к Затулину на месяц-два, «пока все утрясется и пока Володька не завалит там к черту всю работу», ибо «Володька», ныне уже Владимир Алексеевич, бывший начальник отдела из службы Хохрякова, исполнял теперь временно обязанности начальника архстройинспекции.