Микутский помялся, посмотрел на Мишу, будто оценивая его возможности, подумал о том, чтобы не зарваться, и ответил:
— Можно завтра к обеду,
— Давайте так, — резко сказал Бердюгин. — К утру кончаете — плачу двести пятьдесят.
Бердюгин был молод, недавно назначен начальником лесоучастка и немного играл в волевого и сурового руководителя.
— Хорошо, — сказал Микутский, — попробуем, — и сразу прикинул, кого еще из бригады можно взять на помощь. — Вы знаете, мы тут подумали и решили, — продолжил он после небольшой паузы, — посмотреть и пощупать вон ту штуку, — и показал на новый агрегат — на предмет запуска. — Вы не возражаете?
— О, это было бы совсем неплохо! — вырвался из Бердюгина совсем неподобающий волевому начальнику нечаянный эмоциональный всплеск, тут же приглушенный усталым отеческим вздохом: — Не осилите, ребята.
— У нас есть специалисты, — ответил Микутский.
— Нет, ребята грамотные, сделают! — вставил Гена. Он почему-то сразу поверил в этих деловых симпатичных чудаков. Микутскому стало даже немножко не по себе от такой веры — будто надел пиджак не со своего плеча, и он чуть-чуть струхнул: зря они лезут в это дело.
Бердюгин сурово глянул на Гену, чтоб не совал нос не в свои дела, считая его одним из виновников сегодняшнего простоя, и сказал:
— Ну что ж, давайте, я согласен. Готов помогать, чем угодно. Что вам нужно для этого?
— Во-первых, нужны паспорта, — ответил Микутский. — Их должно быть три: на двигатель, на генератор и на возбудитель.
Бердюгин посмотрел на Колю. Коля пожал плечами.
— Нету паспортов. Черт их знает, куда делись, — развел руками. — Еще в тот раз, когда какой-то спец приезжал, найти не могли.
— Разгильдяйство! — рявкнул Бердюгин.
— А при чем здесь я? Я тогда еще здесь не работал! — пробормотал Коля.
— Еще нужны приборы, — сказал Микутский. — Без схемы, да еще без приборов, здесь делать нечего.
— Бери моторку, езжай на тот берег — и чтоб завтра с утра приборы были! — повысил голос, повернувшись к Коле, Бердюгин. — Что это такое — на электростанции ни одного прибора!
— А куда ты, в самом деле, Генка, дел их? Были же и амперметры, и вольтметры! — напустился в свою очередь на моториста Коля.
— Да вот они, все поломанные. — Гена полез внутрь верстачка и стал выкидывать оттуда черные пластмассовые коробки со шкалами. — Я ж говорил, надо новые... Один есть целый, — подал он одну из коробок Микутскому.
— Этого мало, — сказал Микутский.
— В общем, ты понял? Садись и езжай! — снова повернулся к Коле Бердюгин.
— Да куда ехать, кого я там найду — времени четыре часа дня! — возмутился Коля, показав на циферблат часов.
— Захочешь — найдешь! — твердо сказал Бердюгин. — Если там нет — садись в самолет и дуй хоть в Богучаны, хоть в Красноярск, хоть к черту-дьяволу, но чтоб завтра приборы были! Так надо работать!
Он повернулся и ушел, а Коля остался жаловаться Микутскому:
— И чего буровит — сам не знает! Я ж туда только к шести доберусь, а в шесть там ни одной заразы не найдешь! Ты мне лучше скажи, что тебе надо, а я завтра к десяти утра привезу.
— Ну, я пошел? — спросил мужик, что принес подшипники.
— Ладно, иди, — махнул рукой Коля. — Только погоди, я записку главному механику напишу — отдай, если найдешь, а я сейчас пойду на рацию — попробую дозвониться.
Они еще потолковали, какие приборы и инструменты нужны, Коля написал записку, и они, Коля и мужик, ушли. В дизельной стало снова пусто и тихо, только бубнил и бубнил работающий движок.
— Ну что, Миша, засучивай рукава и — начнем! — Микутский хлопнул Мишу по плечу.
— Давайте, помогу, — предложил Гена. — Все равно делать нечего. Надеюсь, бутылку поставите?
— Зачем, честно расплатимся! — сказал Микутский. — Но учти: мы работаем до потери пульса.
— Согласен!
И они начали.
В семь часов пришел Бреус проверить, как идут дела, — работа шла полным ходом. Микутский рассказал про условие Бердюгина. Бреуса оно удовлетворило. Он отозвал в сторону Микутского и спросил, на каких условиях работает Гена. Микутский сказал. Бреус остался недоволен:
— Зачем он нужен? Сами бы не справились, что ли? Я б еще кого-нибудь прислал. Теперь разговоры пойдут — ты же знаешь, что у нас с директором уговор: меньше трепаться о наших заработках, чтоб местные не знали.
— Брось ты мелочиться, — махнул рукой Микутский. — Гена хороший парень.
— Но ты с ним проведи беседу, чтоб не трепался. А я сейчас еще кого-нибудь пришлю. Он принесет вам ужин, чтоб вы не отрывались, и останется.
Переборку двигателя закончили в одиннадцать часов вечера. Оставалось отрегулировать и запустить его, не сил уже не было. Решили это сделать с утра пораньше, чтобы к восьми часам утра он начал работать. Шли на ночлег молча, волоча сапоги по сухой пыльной дороге, усталые и с ног до головы грязные, навстречу розовому закату, который, несмотря на двенадцатый час ночи, тлел и тлел за белесой туманной рекой и черными верхами сопок.
IV
В шесть утра заверещал будильник. Бреус угомонил его, резко встал, крикнул: «Подъем!» — и принялся размахивать руками. В щели окон, завешанных одеялами, пробивались яркие лучи солнца.
Кругом зашевелились. Одни поднимались, зевали, почесывались, натягивали заскорузлые от пота робы и бежали на улицу умываться. Другие закуривали, лежа в постелях, третьи, постанывая, массировали кисти рук. Кое-кто продолжал спать. Бреус, помахивая руками, поднимал лежавших по одному:
— Володя, кончай спать... Толкните там Ефима... Ты, Костя, уже вторую закуриваешь? Леша, ты не забыл, что сегодня дежурный? Жми, занимай очередь в столовой, а то опять москвичи обгонят — не в моих правилах уступать москвичам... Эдик и Миша, сегодня идете с Борисом!
— Куда, Боря? — спросил Эдик, чернявый парень с красивым лицом. Сидя в постели, он рассматривал себя в зеркальце и расстраивался: на верхнем веке вскочил волдырь от укуса мошки, и он не знал, как, во-первых, предстанет в таком виде перед поварихой Катей в столовой, во-вторых, как появится вечером в клубе: у него там намечался легкий флирт со студенточкой, приехавшей домой на каникулы.
Борис докуривал сигарету, лежа в постели, и хотел уже ответить, но Бреус опередил его:
— Во избежание кривотолков, всем знать пока незачем.
Спецзадание отвлекло Эдика от грустных мыслей.
— Миша, вставай! — сказал он.
Миша лежал, закутавшись с головой в простыню, и на зов не откликнулся. Эдик взял с тумбочки попавшуюся под руку отвертку и игриво провел ею по торчащей из-под простыни широкой и грубой Мишиной ступне. Тот лягнулся, уколол пятку об отвертку, взревел, вскочил и кинулся на Эдика, тот перекатился через кровать и бросился по проходу, бормоча извинения.
— Ладно, прекратите! — прикрикнул на них Борис, потушил сигарету о железную спинку и решительно встал. — Давайте быстрее!
Позавтракали они одними из первых. Тесная бревенчатая столовая еще только наполнялась лесорубами-холостяками из общежития и бригадой москвичей. Лесорубы в брезентовых робах говорили громко, как в лесу, широко размахивали руками, москвичи держались тесной кучкой и говорили меж собой междометиями — так общаются люди до того свыкшиеся, что слова им уже не нужны.
А Борис, Эдик и Миша вышли и направились в дизельную.
В дизельной дежурил Генин сменщик, тот, что запорол вчера подшипники. Хмурый, грязный, небритый, он спросил, зачем они пришли, и, получив ответ, завалился спать на верстак, укрывшись рваной телогрейкой. Заснул сном праведника, непричастного к земной суете.
Микутский велел Эдику разобраться с принципиальной схемой нового генератора, а сам с Мишей принялся за вчерашний дизель. Со свежими силами дело шло споро. Уже через час завели его, отрегулировали подачу топлива, масла, водоохлаждения и разбудили моториста, чтоб он включил генератор под нагрузку, а сами, не теряя времени, перешли на новый агрегат.
В два раза мощнее старого, он казался огромной махиной. Эдик разбирал оголенные концы разводок генератора вслепую, без рисованной схемы и приборов, нащупывая принципиальную схему возбуждения, и вид у него был унылый. Микутский с Мишей принялись за двигатель.
Они просматривали комплектность самого двигателя, пусковой системы, раскручивали гайки, снимали крышки и коробки, заглядывали внутрь, ощупывали, измеряли зазоры, длины свободного хода, простукивали, прокручивали, снова накладывали крышки, затягивали болты.
С Мишей было легко работать. Когда-то он был лучшим слесарем в цехе, где начинал мастером в пору послеинститутской молодости Микутский, и мог разобрать и собрать дизель с закрытыми глазами. Но даже в таких, как он, живет исподволь неодолимая тяга к чему-то новому; он презрел свое слесарное искусство и перешел работать испытателем двигателей на заводском стенде. Между делом закончил вечерний институт по курсу «холодная обработка металлов» и только-только перед отъездом сюда защитил диплом. Как-то Микутский спросил его: «Зачем тебе институт? Ведь у тебя золотые руки!» Миша спокойно ответил: «А сам не знаю. Все чему-то учатся — и я давай». Может, он и хитрил. Памятью о тех временах, когда он был хорошим слесарем, у него остался сделанный им самим нож с ножнами — предмет всеобщей зависти. Это действительно был не просто нож, а произведение искусства: законченные, идеальные формы, гравировка по латуни на черенке и ножнах.
Заглянул Бердюгин, пуском запоротого агрегата остался доволен. Пожал руку Микутскому, заговорил доверительным тоном. Спросил, был ли Коля. Отчихвостил его за глаза. Пожаловался: «Скажите, можно с такими кадрами что-нибудь сделать? Но ничего, я их приведу к порядку!» Снова пообещал всяческое содействие, прося обращаться к нему с любыми вопросами, и побежал по своим делам.
У Эдика дело явно не клеилось: шевелился он вяло, часто задумывался и чесал затылок.
— Ну что у тебя? — спросил Микутский.