ждую бумагу. Потом, когда пришел опыт, стал отличать нужную от ненужной. С нужной работаешь, а ненужную взял и придержал. Наберется вот такая кипа и нет на них повторных запросов — разнервничаешься чего-нибудь, возьмешь, сколько в руку влезет, и — р‑раз — в корзинку спустишь потихоньку, чтобы никто не видел. Да‑а. Вместо специалиста по техническим вопросам стал специалистом по бюрократии.
Но это так, неофициальное заявление, скорее жалоба — в последнее время замечаю за собой, что все чаще и чаще жалуюсь. Любим мы жаловаться. Нехороший это признак, признак бессилия. Вы только не подумайте, что я совсем уж бессилен, — кое-что и мы можем. Новшеств ежегодно внедряем достаточно, в министерстве — не последние. Не гладко все это нам достается, но где, скажите, новое само приходит, без усилий и нервотрепки? Если вы мне скажете, что это так, — не поверю, потому что это все равно что менять законы диалектики.
Но вот с этим агрегатом воистину бес попутал. Кажется, и дело немудреное, а целый год не могли запустить. Мучились много, а с места не сдвинулись. Надо сказать, что они, НИИМС вместе с Мартыновым, подсунули не совсем зрелую конструкцию. Наша вина, что поторопились, взяли не глядя.
Вы хотите спросить, почему в таком случае заключили договор? А как их проверишь? Всякое внедрение — риск. Мы заключаем договоры с наукой на сотни тысяч рублей, мы обязаны их заключать, нам на это деньги выделены, иначе нас консерваторами обзовут, а кто захочет быть консерватором? Нынче это самое большое ругательство. Лучше быть, скажем, лгуном, чем консерватором. Ну, ошиблись. Сам Мартынов больше всех и пострадал. Сочувствую ему, но зачем же жалобы писать, да еще сразу министерство? Это, я понимаю, тоже от бессилия. Но ведь надо же знать меру, надо понимать, что, если твоя идея преждевременна, незачем торопиться и морочить головы людям. Мы должны ограждать себя от всяческих авантюр. И так работать тяжело, да еще эти элементы. Вы знаете, я чуть не каждый день получаю письма с идеями одна другой сногсшибательней! И оставляю без ответа, ибо нет сил. В корзину их тихонько.
Письмо, которое отправлено в министерство? Да, прошло через наше управление. Да, я носил на подпись. Нет, подписал не Копелев, подписал другой заместитель. Мероприятие мы с Гаевского сняли. Но у нас такие вещи безнаказанно не проходят: Гаевскому объявлен выговор — приказ я могу сейчас найти и показать.
Как, Гаевский все-таки собирается внедрить? Выходит, вел в заблуждение. Вот это значит — нынешние отношения, а ведь мы с ним — старые товарищи, вместе начинали. Никому веры нет. И попробуйте вот так работать...
VI. МОНОЛОГ ЗАМЕСТИТЕЛЯ НАЧАЛЬНИКА ГЛАВКА КОПЕЛЕВА
Мартынов? Это кто такой? Ах, вон что! Подождите, дайте припомнить. Та‑ак... Да, теперь припоминаю, мы с ним беседовали; я приглашал на эту беседу и Пикулина, и Гаевского — у них там сначала не получалось делового контакта, пришлось подстегивать. А идея интересная и нужная, я его сразу поддержал, но что-то там оказалось недоработанным. У Пикулина я так и не мог ничего толком выяснить. Хотел еще раз встретиться с Мартыновым, но он, оказывается, заболел и уехал. Вот как? Очень жаль, конечно... Агрегат, безусловно, будет внедрен, тем более раз появился сигнал. Я сейчас вызову Пикулина... Почему же не нужно, если мой работник недобросовестен? Ах вы уже беседовали и с Пикулиным, и с Гаевским? Тогда о чем говорить?
Лично я? А вы посмотрите наши мероприятия — там все изложено! На первом месте, разумеется, механизация трудоемких процессов; это вопрос сегодняшнего дня, вопрос вопросов, это вопрос жизни и смерти, наконец, если хотите, и у меня нет иных соображений на этот счет... Вы, я понимаю, куда клоните — к делу с Мартыновым. Благодарю за информацию — я записываю это в моем календаре, беру на личный контроль, и, надеюсь, второй раз не нужно будет обсуждать, мы его доведем. Я вам только скажу, что новое всегда приходит тяжко, через горб, через колено. Конечно, нужна система — многое мы упускаем. Раз уж вы разговаривали с нашими людьми, то имеете о них представление; они ни в коем случае не ангелы — с ними приходится воевать и воевать, вместо того чтобы вместе работать. Каждый день воевать с косностью, безответственностью, элементарной безграмотностью, иллюзиями, что мы любой вопрос шапками закидаем, если только захотим. И мы ведь тоже не боги — иногда и сил не находится.
Кадры нужны. Грамотные, надежные кадры, без них ничего не сделаешь, а где их взять? Они в поле не растут, самим растить надо. Вы с Гаевским разговаривали — он, конечно, не лучший главный инженер, но вполне средний; так он меня уже не устраивает! Я работаю с ним, но мне приходится его ежедневно перевоспитывать.
Или вот Пикулин. Завяз в бумагах и не может никак выпутаться. Я ему иногда говорю: брось ты их, эти бумаги, вылези на объекты, займись делом! Съездит, загорится чем-нибудь, позанимается, и опять в бумаги, как в тихий омут.
Это звенья наиболее серьезного уровня, не говоря уж о прочих.
А что шлангов не было для пуска агрегата — это отговорка для тех, кто не занимался делом, а искал легких путей; раз они выпускаются, значит, их можно достать. В этом весь смысл всякого новшества — переступить через «нельзя». В этом я стараюсь убедить своих подчиненных, ибо в моих руках нет иного орудия власти, кроме убеждения.
А что касается агрегата, я думаю, он у нас все-таки будет работать. Или Гаевский у меня вылетит, или он механизирует наклейку кровли!
VII. МОНОЛОГ ИЗОБРЕТАТЕЛЯ МАРТЫНОВА
Значит, хотите узнать, как было дело? Я расскажу. Я все расскажу! Потому что действительно обидно. Даже не за себя — что я? — а то что мы, хуже американцев, что ли? Зачем покупать патент, золото тратить, когда свой есть? Ладно, начну, как говорится, от печки, чтоб и понятней было, и самому легче рассказывать. Я хоть и инженером числюсь, а рабочий я, всю жизнь руками работал, и все по кровельному делу — с мягкой кровлей дело имел. В общем, знаю, откуда деньги растут и почем килограмм рабочего пота. И с крыши падал, и битумом обваривался, и руки к стылому железу примерзали — все было. Вот сначала — рабочим, потом — бригадиром. И была у меня мысль такая: как бы ее перехитрить, эту работу, механизировать бы. Ну ладно. Операций много, на каждую своя хитрость, а больше того — знать надо. И я все ж таки эти операции помаленьку механизировал; где сам докумекаю, где с ребятами, а где что и подсмотришь — честно признаюсь, врать не буду. Технический, можно сказать, шпионаж, в местном масштабе. Да и все помаленьку помогали. Короче, первая моя схема с полной механизацией появилась лет, как бы не соврать, этак десять назад.
Ну ладно. Говорят: надо бы опытом поделиться, написать про механизацию! Я говорю: пишите, я не умею. Нет, говорят, механизация — твоя заслуга, а ты человек рабочий, напишешь — прославишься, и мы возле тебя погреемся, мол, — шутят. Я считаю, это неправильно. У одного талант — с железками возиться, у другого — перышком водить, а то раз я рабочий, так умнее всех меня показать надо? Кому очки втираем? Короче, прислали девчонку из отдела, она написала, дала мне подписать, послали, напечатали в строительном журнале. Отсюда и началось. Я уж и забыл про статью-то, уже дальше схему переделываю — смотрю, начинают ездить ко мне гости — инженеры разные. Беседуют, рисуют. Я тоже мух не ловлю — расспрашиваю, как у них дела, что новенького, да на ус мотаю. Наш народ прост, только заведи его, он тебе все выложит, да еще и приврет, просто так, от щедрости душевной.
Ну ладно. Вдруг — как гром среди ясного неба! — чей-то грозный запрос: есть ли заявка на мою схему в патентном бюро? Видите ли, кто-то раскопал, что появился американский патент с описанием похожей схемы. А какая, к бесу, заявка? Помню, поговорили, что неплохо бы подать заявку, да и забыли. Запросил я для интереса копию американского патента. Точно, похоже! Идея та же. Мне интересно стало — кто же на самом деле первый? Моя-то схема немного раньше в журнале вышла, чем их патент зарегистрирован. А с другой стороны — возможно, параллельно работали; и у нас, знаю, многие кумекали над механизацией. Просто я первый сделал, потому что, наверное, раньше всех начал. Меня, конечно, заело: что я, хуже какого-то там Сэма Хеллмена? После запроса сразу зашевелились, помогли мне оформить заявку, описание сделать — у меня-то уже схема поновее была отработана!
Ну ладно. Так же вот приезжает один. Серьезный. Пощупал с разных сторон мою механизацию, поговорил о том, о сем. Говорит: приглашаем вас работать в Москву инженером в наш научно-исследовательский институт механизации строительства — НИИМС сокращенно. Я засмеялся: какой из меня инженер, да еще в научном институте? У меня девять классов, довоенных еще, а что аттестат за среднюю школу есть — так это, можно сказать, липа: походил как-то в вечернюю школу, думал образование продолжить, да тяжеленько — ну, мне выставили из снисхождения оценки и дали аттестат. Смотрю, не отстает. День, второй. Я ему: у меня, говорю, год до пенсии остался — мне пенсия положена раныше срока за вредность, с горячим битумом дело имею. Год пройдет — посмотрим. А он: так это, говорит, проще простого устроить — вы год будете работать рабочим в экспериментальном цехе, и будут, мол, у вас документы на пенсию за вредность! Зато мы предоставим вам возможность работать над своими идеями! Все условия оговорим договором: работа, зарплата, квартира.
Ладно, говорю, подумаю. Сказал жене. Старуха тяжела на подъем, а тут обеими руками голосует — у нас тогда дочь в Москве, в аспирантуре училась. Да захотелось вдруг обоим поменять место жительства. Рассудили так: живем одни, приросли к месту, как пни, и света не видали, а дети — в разных концах страны. Они люди образованные, с удовольствием поедут и родителей повидать, и на Москву поглядеть, по театрам да по музеям походить. Оно и непривычно, конечно, — людей к старости тянет к земле, к тишине, к природе, а мы, наоборот, в самую толчею лезем. Но уж очень мне захотелось поработать на идею, а они у меня были, идейки-то, хоть и помалкивал пока, однажды обжегшись. Ну, а старуха моя — как я захочу. Ладно, говорю москвичу, съезжу, посмотрю, что там у вас за условия.