нявших Гоголя не только как литературное явление своеобразной национальной культуры. Р. Касснер входил в сложную систему литературно-художественных и философских связей начала века, охватывавших культурную элиту почти всей Европы и включавших круг Стефана Георге, представителей венской интеллектуальной элиты (С. X. Чемберлен, Р. М. Рильке), мыслителей космополитической ориентации, подобных Герману Кайзерлингу, французов А. Жида, П. Валери и многих других.
С окончанием войны завершается важный период жизни Э. Юнгера — период сопряжения жизни и воображения, в котором высветились основные свойства личности будущего писателя, подведены первые итоги, убеждавшие Юнгера, что вне расчетливого контроля рассудка чувство — плохой руководитель жизни.
Как бы ни важно было для Э. Юнгера интеллектуальное и духовное самообразование в годы войны, по своему значению, однако, оно не идет ни в какое сравнение с силой воздействия опыта самой войны. Выражением этого воздействия стало то, что личностно-эмоциональный способ восприятия и реакций постепенно отодвинулся на второй план, уступив место тому, что можно назвать отстраненным созерцанием, формировавшим ту минимально необходимую объективную установку разума, с которой все события, и война в их числе, стали восприниматься как знаки и проявления жизни иных таинственных и могущественных сущностей, относительно которых человек являет собой лишь средство и орудие властвующих над ним и определяющих его судьбу сил. Присутствие их в человеке делает его значимым и сущностно определенным. Немецкая культурфилософская мысль, ведущая свое родословие от Гете и романтиков, нашла и словесно-понятийный способ обозначить структуры этой явленности жизни космоса в эмпирически доступных нам формах. Мы имеем в виду ставшее знаменитым, благодаря главным образом О. Шпенглеру, выражение «гештальт», не имеющее однозначного смыслового эквивалента ни в одном европейском языке и в силу этого вошедшее в них без перевода. Пришел к нему в своей социальной философии и Юнгер, желавший придать особый онтологический статус тому феномену единства организации, силы, целеустремленности и творчества, который, подчиняясь возможностям обыденного языка, он вынужден был обозначить термином «рабочий» (der Arbeiter).
Конец войны застал Э. Юнгера в ганноверском военном лазарете. Это время кратко, но впечатляюще описано им в первой книге военных дневников «В стальных грозах»: награда, встречи друзей, родственников, пирушки, знакомства, позже имевшие в его жизни немалое значение, медленное выздоровление. И ни единого намека на социальные бури, волнами недовольства, протеста и забастовок прокатывавшихся по стране. Казалось, после выздоровления снова ждет фронт. Но он рухнул и на Западе, и на Востоке. В одночасье монархия стала республикой, принявшей безоговорочную капитуляцию. За ней, как известно, шли разложение армии и ее разоружение, оккупация немецких приграничных территорий, а потом Веймарская конституция и Версаль. Вместо мощной армии Германия стала располагать только стотысячным рейхсвером, с весьма ограниченными целями поддержания внутреннего порядка и стабильности. Миллионы демобилизованных разбрелись по стране. Остановка производства и безработица вытолкнули на улицы множество рабочих. В стране сложилась ситуация на грани хаоса и анархии. В довершение ко всему возродились сепаратистские тенденции. Удивительно знакомая нынешнему россиянину обстановка. Действительно, если где-то в истории и следует искать аналогию тому, что мы переживаем ныне, то это Германия с конца 1918 и до 1923 года.
Уже в начале 1919 года Юнгер находится в кадрах рейхсвера. Должность скромна: командир взвода. Он служит под началом капитана Оскара Гинденбурга — сына знаменитого фельдмаршала; их связывают узы дружбы. Вскоре его включают в состав экспертов, занятых разработкой новых уставов и военных руководств. Благодаря этой перемене круг его знакомств расширяется. Такие имена из принадлежавших к нему, как В. фон Бломберг, И. фон Штюльпнагель, будут не раз мелькать в последующие годы в военнополитических верхах Германии.
Но военная карьера Юнгера вовсе не прельщает. Оказывается, что с 1918 года он упорно и скрытно обрабатывает свои военные дневники, готовит их к публикации. В 1920 году они выходят под заглавием «В стальных грозах. Из дневника Эрнста Юнгера, командира ударного отряда». Эта первоначально небольшая книжка, вышедшая тиражом в 2000 экземпляров быстро стала сенсацией. Потребовались дополнительные тиражи и переиздания. Они следовали один за другим; книга подвергалась временами значительным переделкам и увеличивалась в объеме[9]. Общий тираж книги до второй мировой войны превысил 300 тысяч экземпляров. И доныне это самое известное произведение Юнгера. Именно по нему определяют основные стилистические свойства художественной манеры Юнгера, а жанр олитературенных дневников становится определяющей формой, репрезентирующей его как писателя. Только много позже он решится освоить поэтику жанра классического немецкого романа, структура которого определена психологическими коллизиями героев. Более того, в сороковые годы он работает в жанре социальной и научной фантастики, результатом чего явился роман «Гелиополис» (1949).
Военная служба стала тяготить Юнгера, тем более что с ней связываться неприятные и докучливые обязанности, в том числе силовое пресечение различных акций, организаторами и участниками которых нередко были фронтовики. Чувству фронтовой солидарности и товарищества Юнгера это претило. Тяги к военному ремеслу как к профессии у него не было. На всем его духовном облике стали сказываться прирожденные склонности мыслителя и писателя. В дополнение к этому в нем просыпается интерес к учебе, умственная работа становится постоянной потребностью, как и потребность высказывать свои мысли печатно. В 1920 году он тщательно изучает вышедшую только что книгу Шпенглера «Закат Европы», есть сведения о знакомстве его с марксистской литературой; постепенно происходит втягивание в мир художественной жизни. Наряду с этим Юнгер обнаруживает в себе жилку политического публициста, и его аполитичность сменяется живым интересом к общественно-политическим вопросам. Он включается в жаркие дискуссии, пытается определить свое место среди возникающих политических движений. В первые послевоенные годы Э. Юнгер вращается внутри бесчисленных кружков, клубов, объединений ветеранов и фронтовиков, живущих шумной, нервной жизнью оскорбленных и униженных людей, обманутых в своих ожиданиях и не способных свыкнуться с мыслью, что война закончилась поражением и они уничтожены в этой войне как личности. Большинство из этих кружков подвержено иллюзии особой причастности к великому общенациональному делу, преданному людьми тыла, политиками и дельцами. Поиск причин несчастий и виновников, жизнь в мире иллюзий и мечтаний о реванше составляют главную тему бесед и споров участников этих кружков. Они, как правило, националистической, праворадикальной ориентации. Требования восстановить поруганное достоинство страны и свое собственное, утвердить принципы чести и долга, которыми скреплялась армия, но которые оказались поруганы и презрены обществом, вражда к победителям, — все это и многое другое, менее определенное и слабо артикулированное, составляло основу духа, царившего в этой среде. Одно из наиболее распространенных объединений бывших фронтовиков — отряды «Фрайкорпс» (Freikorps). История и организация этих объединений уходит в далекое средневековое прошлое Германии. «Фрайкорпс» представлял собой добровольные отряды вооруженных людей во время военных действий, нечто вроде отрядов самообороны. В первые месяцы по окончании мировой войны такие отряды стихийно и массово образовывались в разных частях Германии, особенно в ее прибалтийских землях, нередко противостоя центральным властям. Тем не менее правительство нашло способ использовать отряды «Фрайкорпс» для подавления восстаний, бунтов и сепаратистских выступлений. На роль их вождя претендовал амбициозный генерал Э. Людендорф, один из героев недавней войны. С ними он связывал честолюбивые планы личного порядка и возрождения военного могущества Германии. Хотя «Фрайкорпс» были распущены правительством в начале 20-х годов, но именно члены этих отрядов были тем горючим материалом, который постоянно угрожал вспыхнуть в условиях политической нестабильности. Из них же рекрутировались первые борцы с демократией веймарского толка и большевизмом. Психологические комплексы солдатской среды были понятны Юнгеру и близки, но ему претила узость и примитивность их выражения, брутальность действий; понимание ограниченности идей реванша заставляла искать более основательной идеологии.
Современный русский исследователь германской истории конца первой мировой войны и 20-х годов невольно ловит себя на сопоставлении с катаклизмами, постигшими СССР и Россию с конца 80-х годов и не утихающими по сие время. Действительно, судьба Германии тех лет предстает едва ли не самым развернутым прообразом того, что сейчас переживает русское общество. В нем налицо все основные структурные элементы нашего разложения, чтобы ни говорилось об уникальности, неповторимости, исключительности любых исторических явлений. Крах великой империи, мыслившей свое существование категориями тысячелетий, унижение гордой нации, культурное разложение и распад общества, повлекший малоудачную революцию и затяжную фазу хозяйственного развала. С горизонта духовных ориентиров общества исчезли нравственные ценности; прежде четкие представления об устойчивости и гарантированном расцвете как исторической перспективе Германии сменились чувством безысходности, разочарования и отчаяния. Пессимизм и бесперспективность жизни стали важнейшими основаниями общественной психологии. Разбереженное сознание становилось легкой добычей всевозможных прорицателей, пророков, визионеров, политических и духовных шарлатанов. Массы жаждали быстрого и решительного изменения положения, с презрением относились к парламентским болтунам и бесцветным фигурам политиков, толкавшихся в министерских коридорах, когда одно правительство суетливо сменяло предшествующее и столь же незаметно стушевывалось перед последующим. Политические убийства, сепаратизм, путчи, митинги на фоне застылых доменных печей и остановленных заводов — разве это не наши будни 90-х годов? Да, но это и Германия конца 10-х — первой половины 20-х. Национальное сознание немцев было поставлено перед роковым испытанием, и мы теперь знаем, что оно его не выдержало. Свою мыслительную работу оно замкнуло на самосознании, самоопределении немцев и двигалось, теряя конкретную историческую почву, в направлении конструирования космического мифа Германии и немца как самодовлеющих сущностей, через судьбы которых преображается мир и человечество. Национализм и мистический провиденциализм оказались важными показателями наступающего культурного маразма Германии, ведшего к фашизму. Но о будущем позоре никто не мог и помыслить. Реальность казалась пределом всякого возможного падения, и любой решительный шаг представлялся выходом в лучшее. Не оставим вышеуказанное без литературной иллюстрации, взятой, правда, не у Юнгер