Рядом с механическим заводом помещалась ткацкая фабрика. Там работали, главным образом, женщины: тщедушные подростки, болезненные матери с отвислыми пустыми грудями и уродливые, похожие на ведьм старухи с исковерканными, узловатыми членами. Работы кончались одновременно, -- и толпа мужчин: слесарей, кузнецов и котельщиков, смешивалась на улице с толпой мотальщиц, шпульниц и ткачих. Здесь мужья встречали своих жен, братья -- сестер и женихи -- возлюбленных. Здесь же, на грязной мостовой, они разговаривали и бранились, смеялись и плакали, -- и целовались, отойдя подальше от электрического света. А иногда толпу тревожил неистовый вопль боли и ужаса, -- и впопыхах уносили окровавленное тело.
Молодой рабочий не знал женщин и боялся их. Из того, что происходило вокруг него, он заключал, что женщины приносят больше горя, чем радостей, больше слез, чем смеха, -- и больше голода, чем хлеба. Его товарищи имели среди работниц своих подруг, но эти подруги слишком часто менялись и товарищи отзывались о них без всякого уважения.
-- Нет, -- решил рабочий, -- лучше уж я буду сам по себе.
И вышло как-то совсем случайно, что рабочему приходилось возвращаться домой с завода вместе с одной девушкой, которая жила в том же доме, где и рабочий. Девушка была года на два моложе его, -- и очень красива, несмотря на свой грубый, испачканный машинным маслом костюм.
Первое время они ходили по пустынным переулкам почти молча и говорили друг другу только "здравствуйте" и "прощайте". И при этом хорошенький ротик девушки ласково улыбался. Потом к этим коротким приветствиям они начали прибавлять еще по несколько фраз, -- а к концу первого года знакомства знали уже друг про друга всю подноготную.
Рабочему нравилось, что его знакомая держится всегда особняком от других, ни с кем не целуется в темных уголках и не назначает свиданий по праздничным дням в загородном лесу.
Она была сирота и жила у дяди.
-- Это хорошо, -- говорил рабочий, -- что ты не даешь им спуску. О сиротах всегда любят посудачить, потому что за них некому заступиться.
-- А разве ты не заступишься за меня, если кто-нибудь посмеет меня обидеть? -- спросила девушка.
Рабочий ничего не ответил, но, когда несколько дней спустя какой-то пьяный гуляка вздумал пристать к его подруге, он избил его так, что гуляка навсегда потерял охоту целовать незнакомых женщин на улице.
А самому рабочему все чаще хотелось прижать свои губы к ее губам, и голова у него кружилась, когда они оставались наедине и девушка смотрела на него своими ласковыми глазами. Наконец, он сказал ей:
-- Хочешь ты быть моей женой?
Девушка смутилась и покраснела, потом заплакала. Рабочий сгорал от нетерпения, а она ответила ему:
-- Подожди до завтра. Тогда я скажу.
На другой день, когда они, как обычно, возвращались с работы, его подруга сказала:
-- Я люблю тебя, потому что ты такой умный и вежливый, не пьешь и не дерешься и ни разу не сказал мне ни одного грубого слова. Я очень хотела бы быть твоей женой. Но прежде я должна сказать тебе, что я уже не девушка. Один негодяй оскорбил меня, когда я была еще подростком. Но клянусь, что, если я буду твоей женой, я никогда не изменю тебе.
Рабочий, по-видимому, спокойно выслушал это признание, но вечное пламя еще сильнее, чем всегда, жгло теперь его душу. И он постарался погасить это пламя, крепко целуя свою невесту, -- в первый раз со времени их знакомства.
-- Что делать! -- сказал он, вытирая слезы своей подруги. -- Ведь мое счастье -- счастье рабочего. Я знаю, что ты любишь меня, и этого довольно. Я тебе верю.
Однако, от обручения до свадьбы прошло еще немало времени. Семейная жизнь должна была вызвать много лишних расходов, и поэтому приходилось дожидаться лучшего заработка, который был уже обещан рабочему директором завода.
На заводе устанавливали новый паровой молот, который по своей величине и по чистоте работы должен был превзойти все существующие. Из-под самой крыши огромного железного сарая падала стальная глыба в десятки тысяч пудов весом. Она опускалась и поднималась, повинуясь движению маленького рычага, -- и этим рычагом назначен был управлять рабочий.
-- Я получил прибавку! -- весело сказал в этот вечер рабочий своей невесте. -- Я состою теперь машинистом при нашем новом молоте, и ты можешь назначить нашу свадьбу, когда тебе угодно.
-- Я хочу, чтобы это было в первое же воскресенье, мой милый.
Рано утром после брачной ночи рабочий стоял уже на своем посту, у нового молота. Стальная глыба падала, сотрясая землю, и ее тяжелые удары обрушивались на раскаленные добела болванки, которые подвозили на рельсах из соседней мастерской. От раскаленного металла сыпались огненные брызги, насквозь прожигая одежду, постоянное сотрясение почвы отзывалось в черепе и спине неприятной болью, но рабочий был весел, как никогда. И непосредственным виновником своего счастья он невольно признавал эту послушную стальную массу, которая так легко повиновалась его движениям, взлетала к потолку между двух массивных устоев, сыпала миллионы искр и при каждом ударе, как будто, смеялась чудовищно-необузданным радостным смехом:
-- Хо! Хо! Хо!..
После обеда директор привел в мастерскую высокопоставленных гостей, чтобы показать им действие новой машины. И в эту минуту рабочий чувствовал себя таким же хозяином молота, как и сам директор; гордился своим детищем, заставляя его со страшной быстротой слетать вниз и подниматься наверх плавно и легко, как пушинка. Но высокопоставленных гостей только оглушил весь этот шум и грохот, который казался им ненужным и бестолковым, а засыпанный искрами рабочий представлялся им похожим на вымазанного сажей чёрта. Они сказали несколько слов о всемогуществе человеческого гения и поспешно ушли. Директор, впрочем, получил к ближайшему большому празднику орден.
С этого дня вся жизнь рабочего разделилась надвое: одна половина принадлежала паровому молоту, его громовому смеху и огненным искрам, другая -- красивой девушке, которая сделалась женой рабочего. Он любил и жену, и молот, -- и эти две любви мирно уживались в его сердце. Он называл свой молот так же, как и жену, нежными ласкательными именами, радовался, когда он действовал исправно, и искренно горевал, когда происходила какая-нибудь незначительная поломка в его сложном механизме. И так же точно горевал, если случайно прихварывала жена.
За работой он рассказывал молоту о своем семейном счастье, а у домашнего очага заставлял жену слушать бесконечные гимны стальному гиганту. Жена слушала терпеливо, но равнодушно. Для нее самой работа всегда была только необходимым злом, и она не понимала, как можно восхищаться чем-нибудь, что имеет отношение к фабрике. И когда, наконец, ей надоедало слушать, она говорила:
-- Ну, будет уже... Лучше поцелуй меня.
В праздники молот отдыхал в своем темном сарае, а жена надевала чистое светлое платье и в этом наряде казалась еще красивее. Вместе с мужем шла гулять, и встречные смотрели им вслед, говоря:
-- Какую прелестную женщину подцепил этот тщедушный парень.
Должно быть, две любви подтачивали силы рабочего, потому что он становился все бледнее и временами кашлял. Ведь они оба были так требовательны -- молот и женщина. Молот требовал с утра до ночи неусыпного, напряженного внимания, потрясал весь организм рабочего своими неистовыми ударами, отравлял его дыхание искрами и металлической пылью. А жене никогда не хватало их общего заработка, и рабочий лез из кожи, чтобы заработать лишнее в сверхурочные часы. А кроме того, его очень угнетало, что он целыми днями не видит своей возлюбленной и не знает, как она проводит время без него. Он видел вокруг столько соблазнов, измен и обманов. Кроме того, он хорошо сознавал, что совсем некрасив, и это еще сильнее разжигало его ревность.
Однакоже эту ревность он таил глубоко, глубоко, боясь оскорбить ту, которой верил. И он не унижал себя до подслушиваний праздных сплетен и до выслеживания из-за угла. Он думал:
-- Она добровольно протянула мне руку, и я не смею в ней сомневаться.
Несмотря на все его просьбы, она не хотела ему назвать имени того негодяя, который опозорил когда-то ее юное тело.
-- Нет, нет, это все равно... Но если ты хочешь... если ты так хочешь, то я могу сказать тебе, что он умер.
И после этого она принималась плакать, а рабочий утешал ее и просил извинения.
-- Смотри! -- сказал как-то рабочему его помощник. -- Тебе лучше было бы запретить жене работать на фабрике. Ты сам зарабатываешь достаточно и, пока у вас нет детей, вы могли бы немножко сжаться в хозяйстве.
-- Зачем же? Ей будет скучно сидеть одной дома, когда я на работе.
-- А на фабрике, я думаю, ей иногда бывает слишком весело. Ты ничего не слыхал об управляющем с вьющимися волосами и медовым голосом? В кармане у него всегда звенят деньги, а кудри и золото нравятся женщинам. Я слышал, что это была первая любовь твоей жены.
-- Если ты скажешь еще хоть одно слово, -- тихо ответил рабочий, -- я брошу тебя под молот!
Тем разговор и кончился. Но у управляющего кудри вились по-прежнему и золото звенело в карманах. Когда никого не было поблизости, рабочий прикладывался лбом к железу решетки, окружавшей молот, и горько плакал.
Однажды рабочий не встретил своей жены, возвращаясь с работы, а придя домой, не нашел ее и там. Она вернулась только поздней ночью, веселая и возбужденная, с блестящими глазами.
-- Где ты была?
Она сначала приласкалась к мужу, а потом рассказала, обвив руками его шею:
-- Управляющий праздновал сегодня свои именины и подарил нескольким лучшим работницам билеты в театр. Я не успела тебя предупредить, потому что иначе опоздала бы к началу представления.
-- А почему на тебе праздничное платье?
-- Я отпросилась до конца работы, сбегала домой и переоделась. Но почему ты так допрашиваешь меня? Ты мне не веришь?
-- Нет, нет, я верю. А почему от тебя пахнет вином?
-- Меня угостили и я выпила одну рюмочку. Разве это так дурно?