Что касается узких специалистов, то не всякий из них настолько хорошо осведомлен в содержании статей, вышедших более двадцати лет тому назад на другом языке и на ином континенте.
Кроме того, информированность совсем не влечет за собой необходимости глубокого критического анализа. Есть множество примеров, когда недобросовестное или ошибочное суждение начинает свой кочевой путь от публикации к публикации, так что и опровергнуть его становится почти невозможно. Въедливое внимание к деталям почти всегда обеспечивает обвинение в ловле блох и крючкотворстве, а то и склонности к интригам и сутяжничеству. Высказаться «против течения» означает вступить в конфронтацию с коллегой или приятелем или вообще сместить негласное равновесие существующих мнений. Внести раскол в сложившуюся корпорацию с ее устоявшейся системой ценностей, незримых горизонтальных связей, сдержек и противовесов. Проще и комфортнее смолчать. Хотя честнее было бы прямо в глаза высказать суждение, что книга, монография, статья или иное научное достижение, исполненное имярек, есть, в сущности, полная или частичная «белиберда», и тем самым нажить себе смертельного ненавистника до конца дней и репутацию врага общества. Лицемерные комплименты у нас ценят значительно выше свободы слова и независимости мнений.
Впрочем, я отклонился в сторону. Вернемся же к картине Малевича. Она стоит того, чтобы заняться ей поподробнее. Ничего подобного публика еще не видела. Это настоящий шедевр последнего периода творчества художника, повторю я вслед за организаторами экспозиции. И задумаюсь про себя: «А если бы эту картину написал не Казимир Малевич, но какой-то другой, совсем неизвестный нам или прочно забытый, художник, то неужели наше мнение о ней радикально изменилось бы?»
С учетом вышеописанных корпоративных или групповых ценностных ориентиров и коллективной идентичности, скорее всего, да. Неужели ценность художественного произведения, его эстетическая и историческая значимость определяются не имманентными ему свойствами, а набором социальных и корпоративных клише, подстраивающих картину под свои тактические нужды, а потом выбрасывающих ее за ненадобностью из зоны своего внимания? В музей, на склад, на свалку, в чулан…
Казимир Малевич (?). Портрет Елизаветы Яковлевой
С глаз долой, из сердца вон?! Пока оставим этот вопрос без ответа, но лишь для того, чтобы вернуться к нему немного позднее.
Вот что пишет об этой работе куратор московской выставки — один из крупнейших в мире специалистов в области изучения творчества и биографии Казимира Малевича — Александра Семеновна Шатских:
Из шедевров позднего периода, когда художник возвратился к живописи, будут «Три фигуры в поле» (конец 1920-х) из собрания Дудаковых. А также замечательный портрет Елизаветы Яковлевой (1932) из Голландии, который был на выставках всего раза два-три, а в России вообще впервые. Елизавета Яковлева была другом семьи, художником-бутафором, она погибла в блокаду. Портрет, написанный авангардистом, мы покажем в особом сюжете, который возможен только у нас на выставке: вместе с единственной ее сохранившейся работой — портретом Людмилы Богдановой, племянницы Малевича[30].
Есть смысл обратить внимание на мастерское использование в этой фразе эффекта эксклюзивности, основанного на принципе товарного дефицита. Вербальная конструкция «только у нас» имплицитно содержит в себе, помимо удостоверения уникальности и возможности приобщения к группе счастливчиков, греющихся в лучах чужой славы, еще и вопрос: «Что же потеряет человек, лишив себя приобщения к такому редкому объекту, как недавно обнаруженная картина Малевича?» Но редко кто продолжает логическую цепочку дальше. А что происходит с человеком (или группой людей), становящимся жертвой лукавого обмана или невольной ошибки? И чем тогда оборачивается иллюзия эксклюзивности для них и для «рекламного агента»?
И на эти вопросы я попробую сформулировать свои ответы во время расследования.
Работа со злонамеренными фальшивками или над непреднамеренными ошибками — сразу обозначим эту принципиальную развилку, чтобы ввести в повествование сущностно необходимый на некоторых его этапах радикал законного сомнения — концентрирует свои усилия не только на исключении из академического, культурного и рыночного оборота вещей неподлинных. Она еще и фиксирует КАНОН, выражающий себя в так называемых каталогах-резоне, консенсусе профильных специалистов и в экспозициях на ведущих музейных площадках, как правило сопровождаемых подробными, иногда монографического характера, каталожными материалами.
Одобрение или вежливый «игнор» — «уровень наших знаний не позволяет включить вашу вещь в каталог-резоне, подготавливаемый нашим институтом» — так лицемерно пишет сотрудник парижского института Вильденштайна, фатально обрушивая чьи-то «большие надежды», связанные с картинами импрессионистов. От аналогичных инстанций — «комитет Василия Кандинского» и «комитет Марка Шагала» — полностью зависит атрибуционная и коммерческая судьба рассматриваемых ими произведений этих знаменитых авторов. А от института Restellini выявление множества фальшивых Модильяни. В качестве гнусных подделок они изгоняются из музейно-аукционного «рая» заоблачных цен и гуманитарных иллюзий. Иногда речь заходит даже об их физическом уничтожении.
Признание произведения подлинным по умолчанию располагает его вне зоны подозрений, утверждает его как эталон и потенциальный музейный экспонат. На него ссылаются в качестве подтверждающего, комментирующего или опровергающего стандарта, он служит аргументом в нескончаемых дискуссиях и спорах. В особенности, если его безупречность визирована мнениями ведущих мировых знатоков творчества художника, архивными свидетельствами и данными специалистов-технологов. В нашем случае речь идет о работе Казимира Малевича. Об эталонной работе, включенной в резюмирующий наши знания каталог-резоне этого великого мастера.
Значение эталона намного шире теоретического или прикладного употребления в рамках академических дискуссий или рыночных продаж. Все мы прекрасно понимаем, что визуальными маяками, межевыми знаками, разграничивающими границы цивилизации и варварства, света и тьмы, являются именно живописные или архитектурные шедевры, которым уготовано особое место в Ноевом ковчеге будущего в случае глобальной катастрофы. Для понимания этой сентенции достаточно один раз взглянуть на Парфенон, египетские пирамиды или Святую Софию. Фрески Джотто знаменуют для нас видимый переход от темных веков к Ренессансу. От душных и мрачных покоев умирающей Византии к свету европейского Возрождения. Именно они, а не громкие фразы (за немногими исключениями) отделяют друг от друга эпохи, маркируют мировоззренческие схемы и задают направление движения народам и поколениям. Внеси сомнение в их подлинность и генетическую преемственность, и целые царства повиснут в воздухе, утратят почву под ногами и смыслы собственного существования.
То же относится к ваянию и живописи. Одного незатейливого русского человека «выпрямила» Венера Милосская (Глеб Успенский). Другой, встав на стул, пристально вглядывался в лицо «Сикстинской мадонны» и рыдал, как ребенок (Достоевский). И даже аскетичный, суховатый богослов вроде священномученика Илариона (Троицкого), заведомо чуждого слезливой чувственности и латинских прелестей, ощутимо «плывет» перед «иррациональным, сверхразумным, мистическим», заключенным в живописном образе[31].
Наш меркантильный и малообразованный современник, трактуя тему живописных подделок исключительно в плоскости дерзкого мошенничества и материального ущерба, как правило, даже не подозревает, на каком гигантском интеллектуальном фундаменте основана нынешняя жалкая торгашеская реальность. Какие люди ломали свои головы, чтобы совместить библейский запрет на создание изображений с трогательным императивным призывом Плотина: «Не уставай лепить свою статую». Сколько чернил и крови пролилось для того, чтобы целые цивилизации смогли отстоять свои принципиальные позиции в этом непрерывном искрящем противоречии.
Есть большой соблазн объяснить иудейское и мусульманское иконоборчество не строгим монотеизмом, исходящим из буквы (но не духа) Писания, а разочарованием в тварности всего сущего, в том числе и в подделках, но все же не будем переходить границы разумного. Хотя если начать разбираться в деталях и исторической конкретике, то в обозначенной гипотезе нет ничего невероятного. Эллинская и римская стабильность — как писал Гораций, «богам покорствуя, владеешь ты землей» — круговое время и отсутствие самой идеи развития и конца истории в качестве философской доминанты радикально не совпадают с горячечной семитской апокалиптикой, жаждущей восстановления Храма и завершения исторического процесса «прямо сейчас». К чему мозаики и статуи, если уже завтра мы «увидим Новое Небо и Новую Землю»?
В качестве еще одного важного предуведомления хочу заметить, что все мое повествование построено исключительно на фактах и документах. Опубликованных, архивных или сопутствующих самой картине в качестве пакета атрибуций, исследований и письменных мнений исключительно комплиментарного свойства. Я нигде и никогда не выступаю в качестве источника и донатора этих свидетельств, всякий раз указывая легальные и легко проверяемые пути доступа к ним. Я их не опровергаю, не подвергаю сомнению, но позволяю себе лишь сухой комментарий и сравнительный анализ, призванный выявить и по возможности объяснить существующие противоречия.
Никто и никогда гласно не усомнился в качестве этого произведения. Никто публично не обратил внимания на различия в датировках и оценках подписи художника. Насколько мне известно, никто не попытался прочитать символику отдельных деталей картины и предметно сравнить качество живописи с безусловными работами Малевича того времени. Предпринимались только попытки достаточно примитивного «формального» анализа. И то в основном в рамках активной и не лишенной лукавства «предпродажной» подготовки. Так что все, написанное мной, является в буквальном смысле слова «освоением целины», поэтому заранее прошу прощения за возможные неточности, хотя я и старался их избегать, многажды старательно перепроверяя буквально каждый факт и каждую строчку.