х доказательств иного авторства один крупный «ученый» прямо сказал, что такой поворот был бы очень вреден для его «науки». Подозреваю, что под «наукой» он имел в виду репутации и благосостояние конкретных лиц и учреждений.
Резонные доводы относительно неизмеримо большего значения Казимира Малевича для мировой и российской культуры и следующей из этого невозможности приписывания ему чужих работ, конечно, тоже находили отклик: «Если вы обнаружите нечто абсолютно убедительное и непробиваемое для критики, то тогда конечно. Молчать об этом будет нельзя. Но, пока ничего подобного не произошло, следует помалкивать. Бездоказательная болтовня способна серьезно повредить рынку. Даже гипотезы и догадки в таком вопросе, как имя художника, для столь знаковой картины абсолютно неуместны. И дело не только в ней, но и в репутации специалистов, высказавших о работе свое безапелляционное суждение. В этих вопросах очень важен контекст. Крушение в одном месте может вызвать эффект домино. Возникнут недоумения относительно других вещей, подтвержденных этими экспертами. Вы можете представить себе отдаленные последствия? Они могут быть катастрофическими. Если у вас есть колебания и сомнения, то лучше помалкивайте и не произносите о них ни единого звука».
Я прислушался к «мудрому» совету и до самого конца не проронил ни слова о конечной цели моих изысканий. Ума не приложу, каким образом отразятся на художественном рынке их результаты. Может быть, и позитивно, не знаю. Но я очень боюсь, что они будут восприняты как звено в череде постоянных скандалов с подделками, периодически сотрясающих как Россию, так и Запад. Это было бы печально, поскольку рассматриваемый мной случай относится совершенно к другой сфере махинаций с произведениями искусства. Несмотря на то, что и в нем фигурирует циничный обман, предварительный сговор, бесчестные манипуляции, огромные деньги и полное отсутствие совести, он и шире, и глубже. И ставит вопросы, не имеющие прямого отношения к уголовным преступлениям. Точнее, вписывает их в гуманитарный контекст, где речь идет о моральной ответственности за свои поступки людей, причисляющих себя к интеллигенции и вещающих не только от своего имени, но и от имени определенной социальной группы.
Однако вернемся к делу и внимательно прочитаем все, что напечатано в солиднейшем французском издании. Этот текст был первым и единственным достаточно подробным и профессиональным описанием картины, выполненным выдающимся знатоком творчества Казимира Севериновича Малевича доктором Андреем Наковым. Таковым он остается и сейчас по прошествии шестнадцати лет после выхода каталога, хотя ученый на своей интернет-странице и оповещает публику о подготовке им нового, «пересмотренного и дополненного» варианта своей книги. Любопытно, войдет ли туда интересующий меня портрет.
Помимо технической характеристики предмета очень коротко доктор Наков дал сведения и о модели. Елизавета Яковлевна Яковлева (1882–1938) была художником по костюмам и декоратором, активным в 1920-1930-е годы. Служила в БДТ (Большой драматический театр) и Театре музыкальной комедии в Петрограде-Ленинграде и входила в окружение Малевича начиная с конца 1920-х годов.
Еще больший интерес представляют приведенные им данные о провенансе картины. Было указано, что она происходила «из семьи Яковлевой» в Петербурге, затем находилась в анонимном петербургском же собрании, а в настоящее время живет-поживает в частной коллекции в Голландии.
Конкретных сведений о «семье» портретируемой и о российской коллекции, откуда якобы происходит картина, исследователь не приводит. Как и не сообщает о том, каким образом произведение оказалось на Западе.
Списать его «трансфер» на парашютистов Отто Скорцени или испанскую «Голубую дивизию» вряд ли возможно с учетом четко обозначенного в провенансе «петербургского собрания». Это означает, что картина находилась на балтийских берегах после переименования Ленинграда в Санкт-Петербург (1991 год) и, соответственно, могла пересечь границу только с оформлением всех необходимых документов. Или без таковых. Контрабандой.
Была также зафиксирована дата первого введения портрета в публичный искусствоведческий оборот. В этом качестве указывался 1995 год, когда крупнейший американский исследователь творчества Казимира Малевича доктор Шарлотта Дуглас опубликовала в статье «Suprematist embroidered ornament» фотографию портрета, снабдив ее следующим примечанием, не допускающим вольного толкования относительно авторства и датировки: «In 1934 Malevich painted a splendid portrait of the Leningrad theater designer Elizaveta Iakovleva. Dressed in a cadmium yellow hat and a coat with a Suprematist collar, she slyly exhibits a bright red Suprematist handbag. This painting has recently been discovered»[48].
Весь период времени между журнальной публикацией Шарлотты Дуглас и выходом из печати каталога Андрея Накова портрет привычно пребывал в зоне глухого молчания. Никаких упоминаний о нем в прессе или монографиях я не обнаружил. О том, кем, как и где он был счастливо discovered[49], доктор Шарлотта Дуглас не упоминала. Но датировка портрета 1934 годом четко зафиксирована в ее журнальной статье. В этой же публикации точно указан размер произведения — 32,5 × 24,5 дюйма, что в переводе на сантиметры составляет 82,55 × 62,23. Запомним эти размеры, опубликованные в американском журнале в 1995 году.
Доктор Андрей Наков датирует полотно приблизительно — circa — «са. 1932», что свидетельствует об отсутствии у него каких-либо четких данных о времени написания картины.
Скорее всего, речь идет о некоторых умозрительных предположениях, построенных на свидетельствах близких людей, утверждавших, что тяжело больной художник за год до смерти не написал ни одной работы, подумал я тогда.
Страница из каталога-резоне Казимира Малевича, составленного доктором Андреем Наковым
Страница из каталога-резоне Казимира Малевича, составленного доктором Андреем Наковым
Описание портрета Елизаветы Яковлевой из каталога-резоне доктора Андрея Накова
При этом следует учитывать, что слово «год» можно понимать в календарном смысле, имея в виду 1935 год или 1934 год либо просто промежуток времени в двенадцать месяцев перед смертью художника. Или вообще, памятуя о библейских днях творения, подходить к этому вопросу сугубо аллегорически.
Важный момент, безусловно нуждающийся в уточнении. Но, как поймет читатель позднее, исследуемая картина вряд ли может оказать в этом вопросе реальное содействие. Скорее, максимально затруднить поиски решения задачи, направив исследователя по ложному следу.
Если бы портрет упоминался в воспоминаниях родственников и учеников мастера, выставлялся где-либо или публиковался в периодической печати, то такой знаток, как Андрей Наков, непременно упомянул бы об этих фактах. Но ничего подобного сделано не было.
Прочитав внимательно (и многократно перечитав) краткую информационную справку в каталоге доктора Накова, я тогда же воскресил в памяти все обстоятельства моих свиданий с этим произведением, с трудом припомнил фамилию Джагуповой, легкомысленно обозвав ее Джафаровой, и опять полез рыться в справочниках и каталогах. В третьем томе биобиблиографического словаря «Художники народов СССР», как и ранее вместе с Соломоном Шустером, я еще раз, испытав ностальгический трепет, перечитал биографию художницы, почерпнутую из ей же заполненной анкеты. Такого рода редупликации, вызванные жесткой рациональной необходимостью или сентиментальными эмоциями, как правило, остаются в памяти надолго, если не навсегда. Особенно, если речь идет об общении с такими яркими людьми, как Соломон Шустер. И с такими картинами, как портрет Яковлевой.
И опять первое, что бросилось мне в глаза в опубликованном списке работ, был портрет Е. Я. Яковлевой. Никакой ошибки тут быть не могло. Сама Мария Джагупова, так же, как и Яковлева, входившая в окружение Малевича — только более востребованная и известная (участница множества довоенных выставок в Ленинграде), — давала о себе такие подробные сведения, не допускавшие двойных или двусмысленных толкований.
Сопоставив собственные впечатления о нескольких работах Джагуповой, якобы купленных в магазине выморочного имущества на Васильевском острове, с воспоминаниями о поездке с Шустером на Карельский перешеек и обсуждении виденного там портрета с данными из каталога Накова, я для себя подумал, что тут дело явно нечисто. Получить необходимые сведения, чтобы прояснить ситуацию, можно было лишь в одном месте. И я собрался поискать информацию о картине и ее авторе в ЛОСХе.
Я был формально знаком с тогдашним председателем правления Санкт-Петербургского отделения Союза художников РФ Альбертом Чаркиным и рассчитывал на его помощь и содействие. Но намерения эти по каким-то уже стертым из памяти причинам остались на уровне благих пожеланий и досужих размышлений. То ли что-то меня отвлекло, то ли вся эта история продолжала оставаться чужим делом, вызывавшим лишь поверхностный, праздный интерес. А влезать в чужие дела было как-то странно и не принято. А может быть — и это скорее всего, — я уже тогда почувствовал со стороны собеседников в ЛОСХе явное нежелание обсуждать некоторые вопросы, связанные с картинами, принадлежавшими этой организации.
И я опять же забыл о портрете Яковлевой еще на несколько лет. Помимо природной лени и текучки необязательных дел меня останавливали и вполне понятные отрезвляющие резоны. Что я мог противопоставить авторитетнейшему французскому изданию и мнению его автора, крупнейшего исследователя творчества Казимира Малевича? Как я мог опровергать публикацию доктора Дуглас? На каком основании? Кто я был такой? Кроме собственных совершенно бездоказательных воспоминаний — в основном лирического свойства — и туманного упоминания в биобиблиографическом словаре у меня не было никаких аргументов. И, главное, зачем я стал бы так поступать? Где-то в далекой Голландии находилась картина, которую я якобы видел десять лет тому назад. И что дальше? Что из этого следует? Может быть, я видел копию или реплику? Возможно, я попросту ошибся. Никто ведь не жалуется, не посыпает голову пеплом. Всех все устраивает. Какой-то городской сумасшедший, апеллирующий к покойникам и параноидной интуиции, скажут окружающие и будут абсолютно правы. Может быть, ему все это просто приснилось? Явилось в «тонком видении»? Нашепталось голосами внутри пустой головы? «Какое мне дело до вас до всех, а вам до меня?» — подумал я. Посмотрели, обсудили, наплевали и забыли.