Аналогичная постсупрематическая пространственно — композиционная конструкция заложена в основу и другого классического «импрессионистического» полотна Малевича — «Девушка без службы» <илл. 43>, датированного им самим 1904 годом. Сидящая фигура героини задает необходимую фронтальную вертикаль, от которой строится уходящая вглубь пространства картины перспектива, а четко читаемые горизонтали (подчеркнутые в данном случае не только дорожкой с прогуливающимися людьми, забором и краем зеленого газона, но даже брусьями скамьи) являются все теми же, неизбывно существующими в постсупрематическом сознании художника последовательно сокращающимися планами, словно «нанизанными» на центральную ось[53].
Как психиатру мне, конечно, хотелось бы порассуждать здесь о постсупрематическом сознании художника и неизбывно существующих в нем планах, но избранный жанр и требования политкорректности связывают меня по рукам и ногам.
Но безапелляционное суждение о подписи — «наконец, имеющаяся на обороте холста подпись художника, имеющая в себе его монограмму — черный квадрат, идентична эталонному образцу подписи на знаменитом „Автопортрете“ 1933 года» — абсолютно не совпадает с точкой зрения Андрея Накова, что подпись на обороте нанесена «другой рукой».
О собственных воспоминаниях я скромно умалчиваю, хотя, забегая сильно вперед, скажу, что черный квадрат на портрете Яковлевой нанесен робкой, неуверенной в себе и, может быть, стесняющейся своего святотатства рукой. Кроме того, он фактически спрятан под левый верхний угол подрамника, и непонятно, каким же образом он мог быть нанесен на полотно. Разве что процедура нанесения подписи могла совпасть со временем, когда картина была снята с авторского подрамника и существовала в рулоне перед отправкой за границу. Вряд ли Казимир Малевич специально ненадолго восстал из гроба в первой половине 1990-х годов, чтобы лично подписать портрет. Разумеется, это мое личное, сугубо оценочное суждение и предположение.
Обращает на себя внимание полное отсутствие в документе, подписанном российским исследователем, каких-либо сведений о происхождении работы. Любой вменяемый образованный человек, а уж тем более музейный работник, хорошо осведомлен о первостепенном значении провенансных разведок в установлении автора картины. Тем более, когда речь идет о таком художнике, как Малевич, любая крупица новой информации о котором просто бесценна. И тем паче, что свое мнение высказывает профильный узкий специалист мирового уровня, плавающий в этой материи как рыба в воде.
Заканчивается экспертиза Е. В. Баснер оптимистическим выводом и перспективным самопожеланием: «Исходя из опыта многолетней музейной и научной работы над творчеством Малевича, беру на себя ответственность утверждать, что данное произведение является одним из наиболее значительных и совершенных по замыслу и исполнению полотен Малевича поздних лет. Мне бы хотелось включить анализ этого произведения в свою работу, посвященную изучению живописного творчества Малевича постсупрематического периода».
Это мнение, как мне кажется, было высказано Е. В. Баснер первой среди исследователей. До Андрея Накова и Шарлотты Дуглас, а если говорить точнее, до апреля 1995 года, что я попробую доказать чуть ниже и что уже сейчас косвенно следует из примечания Накова об изменении размеров. Однако, вопреки намерениям, Е. В. Баснер никогда и нигде больше не упоминала об обнаруженной ей неизвестной работе Малевича.
Мало того, в 1999 году она не без успеха защитила очень интересную кандидатскую диссертацию о хронологии постсупрематической живописи Малевича. Там есть часть, посвященная группе поздних портретов, к которой, безусловно, должна быть отнесена обсуждаемая здесь картина, буде это действительно подлинный Малевич. Однако и в диссертации ни сном ни духом не упомянут замечательный портрет Елизаветы Яковлевой. Я не нахожу рациональных объяснений этим фактам. Разве что они лежат в тщательно скрываемой от публики засекреченной конспирологической сфере.
Как писал еще до Второй мировой войны известнейший голландский историк искусства Абрахам Бредиус — «Это прекрасный момент в жизни любителя искусства, когда он внезапно оказался перед неизвестной до сих пор картиной великого мастера, нетронутой на оригинальном холсте. Одна из его самых больших работ, совершенно отличная от всех его других картин, и все же каждый дюйм Вермеера… Ни в какой другой картине великого мастера Делфта мы не находим такого чувства, такого глубокого понимания библейской истории — благородный человек, выраженный через высший уровень искусства»[54]. Правда, эти восторженные суждения он высказывал перед картиной «Христос в Эммаусе», написанной для выгодной продажи знаменитым фальсификатором Ханом ван Меегереном. Думаю, не меньший энтузиазм вызывала у него работа того же мастера подделки «Христос и грешница», выполненная для маршала Геринга. Но какое это теперь имеет значение? Разве что Бредиус считал послевоенный арест ван Меегерена и обвинение его в государственной измене плевком в лицо всей голландской интеллигенции? Но мне про это ничего неизвестно.
Может быть, Елена Баснер полностью изменила свое «мнение» об атрибутированном ей как «Малевич» произведении и пожелала максимально дистанцироваться от его постпродажной судьбы?!
Возможно, с этим связан тот факт, что мнение российского специалиста никак не упомянуто в каталоге-резоне Андрея Накова? Но тогда сертификат Баснер не фигурировал бы и в нынешних подробных досье, сопровождающих картину уже в наше время (об этом позже — см. Приложение 7 и Postscriptum).
А может быть, молчание было обусловлено ригоризмом каких-нибудь ВАКовских правил или музейных требований относительно публикации неизвестных работ? Но это предположение опровергается самой же Еленой Баснер, которая в 1998 году опубликовала в журнале «Наше Наследие» большую статью под названием «Неизвестный Малевич»[55], где как подлинная работа художника воспроизведена «Супрематическая мадонна», воскрешающая в памяти картины из одиозной «коллекции Игоря Топоровского»[56].
Портрет Яковлевой и в этой публикации никак не упоминался, хотя лучшего места для введения в культурное пространство неизвестного Малевича и представить себе невозможно. Впрочем, если бы Елена Баснер позднее пересмотрела свои взгляды и отказалась от первоначального мнения, то, как беспристрастный и честный исследователь, очевидно, публично заявила бы об этом на фоне последних выставок в Амстердаме, Бонне, Лондоне и Москве, где выставлялся «Портрет Яковлевой». Хотя бы из стремления к академической добросовестности и чувства коллегиальности, дабы уберечь сотоварищей от опрометчивых шагов и суждений.
Ни для кого не секрет, что в ученой среде зачастую неформально действует нечто вроде принципа преюдиции. Факты, ранее сообщенные одними уважаемыми исследователями, сплошь и рядом принимаются без надлежащей проверки их коллегами. Но заявлений о неподлинности или об экспертной ошибке не было, а значит, дела обстоят просто великолепно.
Была еще одна возможность внести коррективы в экспертную оценку «Портрета Яковлевой». В 2004 году в солидном московском журнале «Пинакотека» Елена Баснер опубликовала небольшую заметку, посвященную поздним портретам Малевича. Точнее, одному портрету. Читатель напрасно замер в предвкушении сенсационного саморазоблачения. Речь в статье действительно шла о возможной атрибуционной ошибке, но совершенной, если так можно выразиться, в другую сторону. А может быть, как раз в ту, что надо. Начинается публикация в «Пинакотеке» интригующе: «Исправлять собственные ошибки, как известно, всегда малоприятно, даже если есть все возможности сослаться на уважительные объективные причины. И все же, если в результате такой „работы над ошибками“ выясняется подлинный и вполне очевидный автор произведения, признать, что „был неправ“, значительно легче. Тем более, когда этот автор — один из величайших мастеров отечественного искусства»[57].
Далее следует короткий рассказ о незаконченном портрете Анны Лепорской, происходящем из дома художницы и долгие годы считавшемся ее автопортретом. Именно в таком качестве эта работа экспонировалась на выставке живописи Лепорской в 1996 году в ГТГ (каталог составляла сама Баснер в группе с другими учеными — Е. Петровой, А. Боровским, В. Ракитиным и пр. — и даже написала обширную вступительную статью).
К 2004 году, когда исследователь то ли уволилась, то ли была уволена из ГРМ после выставки «В круге Малевича», одним из кураторов которой она являлась и которую правильнее было бы назвать «Шире круг» из-за экспонировавшихся на ней явных фальшивок Эль Лисицкого, ее мнение в корне переменилось[58]. Она пришла к выводу, что незавершенный автопортрет Лепорской на самом деле является ее портретом, исполненным Малевичем. Никаких радикальных изменений ни в самой картине, ни в зрительном аппарате и морфологии головного мозга homo sapiens, ни в исторических источниках о творчестве Лепорской за восемь лет не произошло. Просто исследователь посчитал, что «подчеркнутая отстраненность, отчужденность модели <…> сильно подрывают версию об автопортрете». А «ряд композиционно-пластических особенностей и главное — характер образного решения <…> определенно позволяют соотнести его с поздним портретным творчеством Казимира Малевича»[59].
На мой непросвещенный взгляд, эти суждения, которые язык не поворачивается назвать иначе как спекулятивными и волюнтаристскими, можно соотнести только с цитатой из последнего романа Пелевина про «лингводудос» и задуматься вообще о методологии современного искусствоведения, особенно в той ее части, что имеет отношение к экспертизе, а значит, и к очень большим, иногда запредельным, деньгам.