От прочих СМИ не отставал и «Первый канал», двусмысленно (и, возможно, справедливо) отметив сложившееся у его корреспондента «ощущение, что под именем „Казимир Малевич“ действовал целый отряд творцов, перевернувших все сложившиеся представления об искусстве»[75].
Более простодушная «Российская газета» восхищалась, очевидно, искренне:
Очень тонко выстроенная экспозиция, позволяющая представить «живого Малевича», с импрессионистическим пейзажем 1906 года, написанным на обороте старой разрезанной картины, с монументальным «Косарем» (1912), с кубофутуристическими полотнами и поздним невероятной красоты «постсупрематическим» портретом Елизаветы Яковлевой (1932), в сущности, полемична по отношению к любимой версии самого Малевича. <…> Как он говорил: «В супрематизме живопись исключена, с живописью давно покончено и сам художник — пережиток прошлого»[76].
Надо отметить, что непосредственные и наивные девушки-журналистки, думающие, наверное, о чем-то своем «девичьем», порой оказывались значительно прозорливее маститых искусствоведов и своих коллег мужского пола, испытывавших полный восторг перед картиной:
Вместе с тем чудеснейшее среди остальных немногочисленных живописных полотен выставки, несомненно — «Портрет Елизаветы Яковлевой» (1932), из частного голландского собрания: трогательнейший женский образ, постимпрессионистская техника, знаменующая возвращение Малевича к Сезанну, а через него и к Рембрандту[77].
Коллекцию хвалебных отзывов можно воспроизводить и дальше, но, думаю, и приведенных примеров вполне достаточно для создания устойчивого мнения о реакции прессы и публики. Вместе с тем, памятуя назидательную риторику «Трех свиданий» Владимира Соловьева, я постоянно держал в уме приведенное в этих стихах суждение генерала-резонера:
Конечно, ум дает права на глупость,
Но лучше сим не злоупотреблять:
Не мастерица ведь людская тупость
Виды безумья точно различать.
А потому, коль вам прослыть обидно
Помешанным иль просто дураком, —
Об этом происшествии постыдном
Не говорите больше ни при ком.
И ни с кем не обсуждал подробно таинственный портрет Елизаветы Яковлевой. Хотя несколько старых знакомых, также помнивших эту работу с начала девяностых, позвонили мне в растрепанных чувствах с вопросом, видел ли я и что могу сказать о такой сказочной метаморфозе. Я неизменно отвечал, что видел и знаю обо всем с начала 2000-х годов, но никакими объективными уважительными основаниями что-то заявлять публично не располагаю. В конце концов, кто я такой, чтобы подвергать сомнению вполне заслуженный мировой авторитет Шарлотты Дуглас, Андрея Накова, Герта Имансе, Елены Баснер и Александры Шатских в вопросах определения подлинности работ Малевича? И уж точно у меня не хватит никаких физических и моральных сил, чтобы бодаться с такими «монстрами рока», как музей Стеделейк в Амстердаме и Тейт Модерн в Лондоне. Или дирекцией Национальной портретной галереи в столице Соединенного Королевства.
Кроме того, не симпатичный и сладострастный юноша Луций, раздаривающий милым девушкам «отроческие надбавки» в качестве любовного гонорара, превратился в грязного, вонючего и похотливого осла. А картина никому не известной, всеми позабытой одинокой и несчастной женщины стала полотном Казимира Малевича, вызывающим всеобщее пламенное восхищение. Я не нашел в прессе ни одного отзыва, где содержалось бы сомнение в авторстве Малевича. Никто не ставил под вопрос и качество живописи. Было о чем поразмышлять, прежде чем громко кричать «караул» или «свистать всех наверх».
Я все время держал где-то в закромах воображения своеобразный мистико-авантюрный поворот сюжета — а что сама Джагупова, прогуливаясь в тенистых садах Элизиума вместе со своей загадочной подругой, думает о сложившейся ситуации? Не лестно ли ей, что ее труд, пусть с опозданием, столь высоко оценен публикой и профессиональным сообществом? Может быть, ей нравится внимание и почет, оказываемый ее произведению?
А видя с самого верху немного дальше, чем доступно нам здесь, на земле, и памятуя о моих переживаниях и намерениях, она знает наперед, что все неминуемо должно закончиться чем-то вроде финальной сцены гоголевского «Ревизора».
Впрочем, я с трудом сдержался, когда уважаемый московский коллекционер и знаток живописи Юрий Носов опубликовал в своем фейсбуке заметку о московской выставке с упоминанием обсуждаемого портрета:
Выставка подлинных работ Малевича.
Утомившись от обсуждения на ФБ фальшивых Малевичей в Генте, сегодня впервые после вернисажа 23 ноября 2017 побывал в павильоне «Рабочий и колхозница» и в спокойной обстановке, без вернисажного ажиотажа и толкотни, внимательно осмотрел экспозицию подлинных работ Казимира Севериновича. Получил в подарок, как участник, четыре каталога. Не хочу походя комментировать творчество такого гения, как Малевич. Пусть все, кто любит искусство, используют уникальный шанс увидеть работы из провинциальных музеев, частных коллекций, редкие документы, которые уже никогда не будут собраны в таком количестве в одном месте. Скажу только, что даже для меня, хорошо знающего творчество КМ, многое пришлось увидеть впервые. Например, замечательный «реалистический» портрет Елизаветы Яковлевой 1932 года из частной голландской коллекции.
Сначала я, разумеется, очертя голову со всей решимостью кинулся в смертельный бой, но потом вовремя взял себя в руки:
Андрей Васильев. …я знаю эту работу почти 30 лет. Еще с тех времен, когда у нее не было фамилии Малевич. Она сначала носила другую фамилию, потом была н/х, потом стала носить фамилию Малевич. Такая же история с годом рождения. Сейчас она 1932 года. А когда-то была 1935. Потом 1934 под вопросом. Единственное, что я знаю твердо, это ее провенанс. И он прекрасный. Но его почему-то скрыли и сделали девушке другое происхождение. История прямо со страниц Уилки Коллинза или Эжена Сю.
Дмитрий Захаров. Заинтриговали, кто-то из учеников? Питер — призрачный, таинственный город, в нем постоянно происходят какие-то превращения. Лет 17 назад одна картина из Питера была НХ, потом стала, например, малоизвестным Спандиковым, потом еще кем-то, а теперь и вовсе — Ларионовым!
Андрей Васильев. Специалисты считают, что это Малевич. Я не специалист, но я точно знаю, что ей придумали год рождения, провенанс и еще кое-что. Вот ее промежуточные данные. Она уже «малевич», но еще не 1932 год.
К. Малевич
Портрет Е. Я. Яковлевой. Ок. 1932 (1934?).
Холст, масло. 82*64 см
На обороте: буквы К и М, разделенные супрематическим знаком черного квадрата на белом фоне.
Литература:
Andrei Nakov. Kazimir Malevicz. Catalogue raisonne. Paris: Adam Biro, 2002. N PS-253. P. 403 (ил.).
Ch. Douglas. Suprematist Embroided Ornament. The Art Journal. Spring, 1995. Fig. 9. P. 45 (ил.).
Сертификаты: А. Наков, Париж
Е. Баснер (Русский музей, СПб.)
Техническая экспертиза: Х. Егерс, Германия
Провенанс:
семья Е. Я. Яковлевой
Биографическая справка
Яковлева, Евгения Яковлевна
Р. в 1897 г. в Армавире.
Умерла в 1938 г. в Ленинграде (репрессирована).
Училась в школе рисования ОПХ в 1920 г. у Билибина и Химона.
В 1930 г. работала с Малевичем.
Участница выставок в 1932 г. в Ленинграде.
Среди работ — серии пейзажей Баку, Крыма, Ленинграда. Работала в области текстиля.
…
Я не спорю, что это Малевич. Я не понимаю, почему изменили данные.
Этот разговор происходил на странице Юрия Носова 26 января 2018 года. И на тот момент, как видит читатель, мне самому ничего не было до конца ясно. Я очень высоко ценю сведения, получаемые нами от органов чувств и собственной памяти, но при этом понимаю, что лишь объективные факты на уровне независимого документа и безупречного свидетельства являются доказательствами. А без доказательств нет никакого смысла высовываться со своими жалкими сомнениями.
Кстати, рискуя свободой, кошельком и репутацией, я все же попытался отчасти повторить подвиг отважного рядового Александра Бренера, нарисовавшего на голландском беспредметном Малевиче большой зеленый знак доллара. Я попробовал залезть Яковлевой «под юбку», чтобы поглядеть на оборот картины, тем более что сама выставка была организована, можно сказать, «en sous-vetements»[78] у колхозницы на ВДНХ. Просто, шалея от собственной наглости и дерзости, самоуверенно подошел к портрету и приподнял его снизу, силясь взглянуть на оборотную сторону. Слава богу, работа не упала. Сигнализация предательски промолчала, обалдевшие смотрители метнулись было за околоточным, но попытки мои были тщетны. С тыльной стороны картина была наглухо задраена плотным листом картона. Взрывать ее надо было только изнутри.
Намаявшись без толку в суматошной столице, воротившись в Петербург и с грустью задумавшись о превратностях человеческой судьбы, я пришел к выводу, что вполне могу потратить какое-то время, чтобы попытаться выяснить истину хотя бы для самого себя. Сплошь и рядом бывает, что самоуверенная обывательская очевидность при детальном рассмотрении выворачивается наизнанку и предстает совсем в другом, отрезвляющем обличье. Ответить на вопросы и снять накопившиеся недоумения могли только документы. При их наличии, разумеется. Кроме того, я ни на минуту не забывал нашу поездку на Карельский перешеек с Соломоном Шустером и поставленные тогда вопросы, так и оставшиеся без вразумительных ответов. А долги надо отдавать всегда. Особенно врагам и мертвым друзьям.
Первое действие, которое я предпринял в указанном направлении, было написание Шарлотте Дуглас вот такого письма. Все же именно она в моем сознании числилась протагонистом этой увлекательной и все более стремящейся к детективному формату истории. Вдруг все объясняется очень просто, а мои сомнения надуманны, беспочвенны и вызваны болезненным воображением и гипертрофированной мнительностью. Памятуя о корпоративной солидарности, правильнее именуемой круговой порукой, не знающей государственных и моральных границ, я попросил отправить письмо мою помощницу. Это было разумным решением, потому что аналогичное послание, отправленное мной Андрею Накову от собственного имени через его сайт — все же мы были шапочно знакомы и он когда-то один раз бывал у меня дома — осталось без ответа.