иги в дремлющем цитатном аппарате, созданном этой «либереей», и начать умозрительное строительство концепции даже на пустом месте. Отмечу лишь, что Флоренский в своей книге «Имена» уделяет особое место имени Яков. Вот что он пишет:
Одно из таких исторических имен: Яков. От древности и до наших дней с ним, и в больших и в малых масштабах, связаны вихри, около имени Якова возникающие, столкновения, потрясения, коварства, заговоры; около этого имени кто-то попадается, нередко гибнет. Это не бессильно сплетаемая интрига, не просто личный расчет и не черное предательство из корысти или злобы, а скорее планомерное развертывание некоторого исторического дела, уловленный ритм истории, собранный в один фокус и попирающий все стоящее на пути. Это огонь страсти, но страсти не чувства, а воли и рассудка, и нет такого, на что бы не покусился он, если оно попытается остановить разгоревшийся пожар. Разумеется, таково имя Яков в масштабе историческом; в личном же — оно не достигает этой грандиозности, но тем не менее определяет характер и поведение, ярко выраженные родоначальником всех Яковов — праотцем Иаковом[87].
Знай люди, «химичившие» с портретом Яковлевой, об этих грозных предостережениях, то, возможно, воздержались бы от своих действий. Хотя вряд ли.
Кстати, записи в домовых книгах также таят в себе массу таинственных цифр и буквенных шифров, датируемых тридцатыми годами, повествующих посвященному о проведенных учетах и проверках. Не знаю, есть ли сейчас специалисты, способные определить значение этих загадочных энкавэдэшных знаков, сокращений и пометок. Я не встречал публикаций на этот счет, хотя архивистам и краеведам есть где поупражняться в этой малоизученной области.
В общем, разгадать, где следует искать ответы на заданные вопросы, было совсем несложно. Центром портрета была сумочка, отчасти отсылающая нас к групповой фотографии из архива Лепорской, с которой начался мой рассказ. Там в этом качестве фигурировал набитый бумагами обычный канцелярский портфель. Уменьшение размеров центрального объекта изображения, набухание его киноварью, как свежей человеческой кровью, свидетельствовало, что я на верном пути.
Ридикюль, vanity bag, но более всего — российская мошна, — от которой три коротких и дерзких ассоциативных шага до чьего-то бьющегося исстрадавшегося сердца, до пораженной раком предстательной железы Малевича и до этимологически связанных с мошной же отпетых мошенников. Прямо в центре картины было изображено символически преображенное замкнутое пространство, с заключенными в нем пока не совсем понятными мне ценностями или важными сведениями. Противопоставляющее себя таким образом поверхностной авантажности супрематического наряда и преходящей красоте женского лица.
«Довольно поверить знакам, чтобы создать волну силы. И знаки могут сопровождать событие, как знамена. Символы хранят сущность мирозданья» — это внеконфессиональное воззрение, высказанное женой одного из учителей Джагуповой, Еленой Рерих, внятно каждому человеку, хоть раз в жизни отметившему для себя неслучайность и внутреннюю смысловую связь происходящих вокруг событий.
До сих пор я считал, что театральная сумочка знаменует собой алое пылающее человеческое сердце — Cor Ardens — Вячеслава Иванова или того же Николая Рериха. Или бесконечно вертящуюся ханукальную юлу — физическую метафору гармонии и равновесия, достигаемых лишь в вечном спиральном движении. Или сгущение витрувианского человека до «Лона Авраамова»: «Начало гениталий находится как раз посредине тела», как писал Витрувий.
Однако в контексте эзотерической философии имени и значимости для всего хаотического здания современной мировой культуры Казимира Малевича символы могли поменяться местами. Уступить свое место чему-то более важному с учетом многослойной и трудно постигаемой внутренней иерархии знаков, недоступной поверхностному пониманию.
Чувства, зная цену своей мимолетности, робко отступили на второй план, дав волю и простор достоверному и беспристрастному документу. Замкнутым местом, где следовало искать сокрытые сокровища и разгадки всех тайн, мог быть только архив.
Глава 4Объективные данные и лабораторные исследования
Смерть малоизвестного и непубличного человека в СССР, да и в любом другом социуме, исключая небольшие общины, ведущие традиционный образ жизни и поминающие своих покойников в рамках устойчивых процедур памяти практически вечно, напоминает падение тяжелого предмета в стоячую воду, затянутую болотной ряской. Чавкающий негромкий звук то ли смыкающейся земли, то ли вязкой тины, суета поминальных формальностей, круги по антропогенной поверхности, затухающие в исторически ничтожное время, и личность, как и тело, исчезают в туманных просторах на берегах Стикса и Леты. А вскоре и воспоминания о них уходят туда же вместе с соприкасавшимся близко окружением. Из следующих поколений разве что какая-нибудь девочка, оставлявшая на лето кота у сердобольной соседки — мудрый кот с его девятью жизнями и клубочком пряжи, знаменующей запутанные, но не оборванные нити судьбы, не случайное в этой истории священное животное — и бегавшая за хлебом в угловую булочную, еще вспомнит старушку из квартиры 29. Но потом уйдет и она, и летейские воды окончательно сомкнутся над их головами, а потом всех укроют вязкие слои последующих поколений. А «река времен в своем стремленью» продолжит свой бег все дальше и дальше по нескончаемому однообразно-бессобытийному кругу. Никакой самый подробный архив не удержит их одинаковых имен и типовых биографий, не пересчитает их немудрящий скарб, не вычертит на бумаге или холсте их прекрасный профиль.
С Марией Марковной Джагуповой все произшло немножко иначе. Скажем прямо, совсем не так. Провидение — уверен, именно оно сохранило ее бумаги, рисунки, картины. Конечно, не полностью. Разумеется, с озадачивающими лакунами и интригующими недоумениями, но сохранило. Большая — хотел бы написать большая, но это не так — часть осела в ЦГАЛИ — Центральном государственном архиве литературы и искусства, расположенном на Шпалерной улице в Петербурге.
Джагупова жила одна в комнате площадью 27 квадратных метров. Наверное, сейчас во всем белом свете только я один знаю, сколько у нее было пар туфель, стаканов, тарелок и вилок. И уж точно ни один человек, кроме меня, не ориентируется в остатках жалких сбережений на ее существующей лишь в виртуальном пространстве сберкнижке. Реальные деньги в мизерном количестве давным-давно отошли государству.
Все остальное место, исключая узкую старушечью кровать, трехстворчатый шифоньер, тумбочку, пару ампирных стульев и мольберт, занимали картины. Затруднительно сказать с точностью сколько, потому что заносчивые описи не учитывали работы на бумаге, но, думаю, около трех сотен. Может быть, чуть меньше. Очевидцы, путаясь за давностью лет, рассказывают о том, что не сохранили реестры. В целом их судьба сейчас выяснена мной вплоть до мельчайших подробностей, хотя известная петербургская галеристка Кристина Березовская в журнальной статье 2006 года «Вчерашний официоз» утверждала, что «Мария Джагупова трагически погибла в Ленинграде, большая часть ее работ считается безвозвратно утраченной»[88].
Никакими сведениями о трагической гибели художницы я не располагаю, хотя, конечно, уход и 78-летнего человека, как и всякая смерть, является трагедией. С этим не поспоришь. Что касается картин, то и их судьба высчитывается, благодаря существующим описям и спискам. Были бы желание, смекалка и усидчивость.
Впрочем, Березовская, пожалуй, единственный человек в мире, кто вообще написал и опубликовал несколько добрых слов о художнице:
Одной из учениц Казимира Малевича, яркой и преданной его последовательницей была Мария Марковна Джагупова (1897–1976), удивительная художница, через всю жизнь пронесшая уроки своего наставника, сумевшая сохранить и развить его теории композиционного и цветового решения полотна. Мария Джагупова трагически погибла в Ленинграде, большая часть ее работ считается безвозвратно утраченной. Однако даже незначительное число сохранившихся картин являют нам творчество зрелого мастера, с узнаваемым, ни на кого не похожим стилем. Постепенно оригинальный колорит работ Джагуповой привлекает все большее внимание ценителей: ее картины выставлены на ближайший аукцион MacDougall с эстимейтом 6–9 тысяч фунтов[89].
Следует поблагодарить ее за этот отважный и благородный поступок, даже если он и имеет характер исключительно рекламного хода. Мне до этого нет никакого дела. Хотя тезис об «узнаваемом, ни на кого не похожем стиле» можно легко оспорить.
Интересно, что огромный профильный форум «Артинвестмент», учитывающий и обсуждающий все на свете, вплоть до любого художественного мусора, при пользовании функцией поиска дает нулевой результат на фамилию «Джагупова», а в информационной своей части сообщает лишь несколько строчек ее формальной биографии.
Впрочем, все эти интернет-ссылки и краткие житийные справки просто дублируют друг друга, ставя перед читателем единственную задачу определения, кто у кого украл абсолютно бессмысленную и недостоверную информацию.
Но, пока суд да дело, мы пытаемся разобраться с ее фондом в ЦГАЛИ. Не знаю, кто персонально озаботился судьбой этого интеллектуального имущества, но 1154 произведения искусства и два чемодана различных бумаг 28 сентября 1976 года были переданы в ЦГАЛИ из Районного финансового отдела Октябрьского района Ленинграда. Не прошло и полутора лет, как весь материал был полностью разобран, рассортирован, описан и составил 213 дел фонда Р-173.
Ленинград-Петроград-Петербург — город не совсем маленький и внес свою — возможно, несколько преувеличенную в апологетических изданиях — лепту в мировую культуру. Но число личных фондов в ЦГАЛИ совсем не соответствует этому вкладу. Их ничтожно мало. Нет смысла поименно перечислять людей, не отложивших по тем или иным причинам своих меморабилий на архивных полках, но многих действительно славных и заметных имен мы там не увидим. Однако имя Джагуповой на них есть.