Я давно знал о существовании фонда художницы, но до появления «Портрета Елизаветы Яковлевой» на публичных выставках в престижных музеях первого ранга у меня не было ни времени, ни физических сил заняться вплотную этим вопросом. Теперь этот час настал.
Собственно говоря, я хотел только внимательно просмотреть список работ, составленный самой художницей, и убедиться в существовании в нем «Портрета Елизаветы Яковлевой».
В самом номинальном наличии этого списка в ЦГАЛИ всякий может убедиться, кликнув на соответствующую ссылку[90].
Зная, как составляются подобные бумаги, я рассчитывал увидеть там точные размеры и описание объективных характеристик произведений. Может быть, еще какие-нибудь примечательные уточняющие детали. Например, фотографию картины, проливающую мгновенный яркий свет на распутываемую мной историю. Или удостовериться в обратном. В полном отсутствии каких-либо упоминаний о портрете. Стоя в бесконечной пробке на Приморском проспекте, мы с женой обсуждали сложившуюся ситуацию.
— Сейчас я увижу, что там ничего нет, и мы навсегда вычеркиваем фамилии Джагуповой и Яковлевой из нашей записной книжки. И вообще из жизни. Нельзя тратить столько времени на поиски того, чего не существует. На погоню за призраками. Это, конечно, интересно, но как-то бессмысленно. Или наоборот, я нахожу в списке этот портрет, размеры совпадают, еще какой-нибудь нюанс бьет в глаза. И мы все это публикуем в качестве основного блюда, снабдив подобающими гарнирами и закусками — получай, фашист, гранату от советского солдата! Разумеется, в качестве предположения или версии, но в такой форме, что любому непредвзятому человеку все сразу станет ясно. Что ты об этом думаешь?
— Нет, дорогой, ты ничего не понимаешь. Есть законы жанра, а мы ведь последние годы живем в увлекательной атмосфере детективного сериала. Если это так, то ты не получишь никакого списка. Это ведь важный для тебя документ, не так ли? А коли так, то его украдут воры, он случайно сгорел сто лет тому назад или лопнувший водопровод ненароком залил его горячей водой, перемешанной с боевым отравляющим веществом «Новичок». Или «Старичок», что более соответствует текущему моменту. Наконец, черный гриф-падальщик, пролетая над Шпалерной улицей, избирательно опростался на дело 192 фонда 173. Но, уже уходя, ты увидишь нечто такое, что заставит тебя продолжать поиски. Ты разве не помнишь кино, которое мы смотрели третьего дня?
— Послушай, но это нонсенс. Бред, чепуха. Что ты мне голову морочишь! Я иду в Государственный архив. Наше государство Российская Федерация. Пусть умеренный, но я патриот. Это казенное учреждение. Там не летают падальщики. Только ходят с портфелями, выполняя специальные задания. И не текут трубы. Точнее, текут, но не при таких обстоятельствах. И сериалы не имеют никакого отношения к действительности. Сегодня же мы все узнаем.
— Ну-ну, поглядим. Надежды юношей питают.
— Если быть точнее, то юношей питают науки и они же подают отраду старым. Вот сейчас я и докажу тебе предметно пользу такой науки, как источниковедение.
Читатель уже сообразил, должно быть, что моя жена была абсолютно права. Милая девушка, выдавая мне пачку заказанных дел, краснея, смущаясь и робея, сказала:
— А 192 дела нет. Оно у нас числится в розыске.
— Как в розыске? В каком еще розыске? Разве такое может быть? А когда же вы его найдете? На следующей неделе? Или пораньше?
— Нет, может быть через год-два. А может быть, и вообще не найдем.
— Как такое может быть? Сама идея архива заключается в гарантированной сохранности документа. Может быть, сходить к директору?
— Сходите, конечно, если желаете, но толку не будет. У нас есть свои методы поиска. Ускорить их практически невозможно.
Полностью сбитый с толку, расстроенный и обескураженный, я уселся смотреть выписанные мной для полноты картины многочисленные папки с рисунками, решив скрупулезно обследовать весь фонд — авось что-нибудь полезное и найдется. За последние сорок лет три-четыре человека — в основном известные мне при совершенно неблагоприятных обстоятельствах — пролистывали некоторые избранные материалы Джагуповой. Анкеты, конспекты, документы, клочки воспоминаний.
Требование о предоставлении дел из Фонда Марии Джагуповой в ЦГАЛИ.
Список работ указан находящимся «в розыске»
Например, одна дама, пристально интересовавшаяся творчеством художницы, опрашивалась полицией в рамках прокурорской проверки по поводу предположительного хищения работ Владимира Лебедева из коллекции Бориса Окунева. Она предлагала издателю Шумакову купить у нее картину «Обнаженная», которая согласно завещанию должна была находиться в Русском музее. В полиции она объяснила, что очень любит искусство, а изображение нашла в интернете. На этом проверка и закончилась в строгом соответствии с поговоркой: «На нет и суда нет».
Какой-то совсем незнакомый мне историк даже писал о предмете моего расследования что-то вроде статьи — «Мария Джагупова — малоизвестные страницы художественной жизни Ленинграда 20-30-х годов». Но в интернете я следов этой публикации не обнаружил. (Она оказалась студенческой курсовой работой, счастливо избежавшей печатного станка.)
Но рисунками, которые в слегка чрезмерном количестве населяли множество дел, никто не соблазнился. Я был первым и единственным, кто удосужился внимательно просмотреть эти папки за сорок лет хранения.
Перебирая бесконечные листы, листки, листочки, обрывки бумаги с остатками чужого, никому, похоже, не интересного творчества, я вдруг вздрогнул. С одного из них[91] прямо в глаза бросились очертания знакомого лица. Выученная мной до узнавания в темноте поза и «супрематическое» одеяние с приметными полосками на стоячем воротнике. На меня — с подготовительного черно-белого карандашного рисунка — пристально смотрела Елизавета Яковлева собственной персоной. Никаких признаков копийности или вторичности в стремительном наброске не усматривалось. Напротив, это было предварительное графическое осмысление хорошо известного мне живописного образа.
Выходит, я не ошибался! Значит, Джагупова действительно имела прямое отношение к портрету, возможно превратившемуся путем хитроумных манипуляций в знаковую редчайшую работу Казимира Малевича? Единственную из серии поздних портретов, по словам премудрого доктора Накова, еще находящуюся в частных иностранных руках. Как еще иначе прикажете все это понимать и толковать? Важным было и то, что рисунок соседствовал в папке со своими многочисленными собратьями, выполненными в той же манере и на аналогичных листах бумаги.
Гипотетическое предположение, что Джагупова могла сделать этот рисунок, сидя рядом с мастером и учителем, писавшим в тот момент маслом живописный портрет Яковлевой, разумеется, также незамедлительно пришло мне в голову. И даже произвело в ней некоторый вполне объяснимый кавардак. Но, честно говоря, как раздумчивый, так и быстрый перебор наличных фактов не позволил включить такой вариант развития событий в перечень версий. Никто и ничто не свидетельствовало в его пользу. Разве что предположительные умозаключения экспертов могли сгодиться на этот случай. Но они-то как раз ничего не знали о рисунке. С какой стати им было рыться в архивных залежах преданной прочному забвению художницы? Их построения строились на ложных и придуманных фактах происхождения картины и биографии модели. И на волюнтаристском и спекулятивном формальном анализе.
Подготовительный рисунок Марии Джагуповой к «Портрету Елизаветы Яковлевой»
(ЦГАЛИ. Ф. 173. Оп. 1. Д. 116. Л. 27)
Впрочем, одного рисунка было явно недостаточно для скоропалительных сенсационных выводов. Нужно было найти что-нибудь еще и, конечно, продолжать поиски списка работ. Как всегда бывает в таких случаях, первый приступ к материалу, не дав ничего существенного, неминуемо расширяет кругозор и создает зацепки, руководствуясь которыми можно идти дальше. А я буквально в первый же день обнаружил рисунок. Это обнадеживало и придавало сил. Одновременно я всюду пытался отыскать хотя бы микроскопические следы Елизаветы Яковлевой. С ней все обстояло значительно сложнее. Она, очевидно, действительно была совсем «маленькой художницей», как писала о ней дочь Малевича Уна. А такие люди, как правило, почти не оставляют заметных «отпечатков пальцев», проживая свою, возможно наполненную глубоким смыслом и яркую, но совершенно неприметную частную жизнь. Найти о ней что-нибудь «неформальное», личное, позволяющее нарисовать или составить «словесный» портрет, было почти нереально. Где-то могло храниться подробное откровенное письмо, полное значимых деталей, или дневник, хранящий тайну исповеди, но рассчитывать на такую редкую удачу не приходилось. Подобное открытие могло произойти только случайно. Сначала следовало воссоздать умозрительный контекст ее жизни, найти в нем смысловые точки и судьбоносные события, населить эту ткань, хотя бы минимально, публичными людьми, чтобы иметь возможность привязки к документам и публикациям, и лишь потом начать поиск. Поиск, суливший в лучшем случае десяток минимальных упоминаний о рождении, крещении, говении, приеме в гимназию, окончании учебы, паре переездов, замужестве, родах, пенсионе и смерти. То есть обо всем том, что и составляет по большому счету внешнюю схему человеческой жизни во все времена. И это было бы программой максимум-максиморум в моих поисках.
Карминно-красные кирпичи ежегодников «Весь Петербург» и «Весь Петроград» за несколько предреволюционных лет никакой помощи мне оказать не смогли, хотя со страниц последнего относительно счастливого российского года, саркастически нумеруемого цифрами «1917», мне и подмигивала какая-то разбитная домашняя учительница Яковлева Е. Я., жившая на Васильевском острове. Но установить ее тождество или родство с «маленькой художницей» я не мог, да и не очень стремился.
Месяц-другой