Сотни соблазнительных блондинок и брюнеток, воображаемый мир вечноцветущих садов, песчаные пляжи и белые паруса, соломенные шляпы и детвора! Размер картинок точно соответствовал малогабаритным гостиным современности»[99].
В самом конце девяностых годов моего знакомого, работавшего над каким-то бизнес-проектом в Сочи и маявшегося там от периодического безделья, осенила идея объехать бывшие ведомственные санатории и дома отдыха в поисках советской реалистической живописи, украшавшей в изобилии холлы и номера люкс всесоюзных здравниц. Его затея окончилась ничем. Директора бледнели, холодели, что-то мямлили про пожары, наводнения, списание, передачу на другие объекты и прочие варианты неподсудной дематериализации вверенного им имущества. Лишь одна честная женщина, которой было нечего терять, поскольку объект ее попечения действительно сгорел дотла, рассказала, что в самом начале последнего десятилетия ХХ века из Москвы приезжала настоящая «зондеркоманда», под руководством какого-то чина из центрального аппарата Художественного фонда. Они и вывезли все, что было возможно сдвинуть с места или снять с гвоздя. «Карательная экспедиция» не коснулась только собственности совсем уж одиозных структур, вроде КГБ и Министерства обороны, способных дать сдачи посторонним или просто не пустить их на охраняемый объект. Там на славу потрудились свои собственные сотрудники.
Посетовав на грабительские нравы жадных московских «прихвати-заторов», честный «красный директор» созналась, что сохранила для отечественной культуры две поздних картины Кончаловского, снабдив их экспертизами Краснодарского музея имени Коваленко. Подлинность удостоверяли не только музейные бумаги, но и алюминиевые инвентарные бирки на подрамниках с выбитыми на них названиями санаториев и номерами.
Приятель мой работы эти купил за вполне адекватные имени автора суммы и очень удивился, узнав, что заплатил за современные копии, изготовленные совсем недавно. Настоящими оказались только бирки и гвозди. Вот такой безостановочный и, как писали в советское время применительно к земледелию, «безотвальный» процесс производства денег буквально из воздуха. Циничный арт-бизнес явственно обозначил себя и в глубинке. Ясно, что, имея украденный или списанный оригинал, можно до бесконечности производить с него вполне убедительные подделки. Рассматривая недавно материалы финского уголовного дела, посвященные участию российских «экспертов» в реализации различного фуфла на скандинавских аукционах, я искренне обрадовался, встретив знакомую фамилию сотрудника Краснодарского музея, кандидата наук Сергея Михайловича Г. Своими «экспертизами», по мнению финских следователей, он способствовал махинациям с четырьмя картинами Бакста на 650 000 евро, одной картиной Пуни на 50 000 евро, одной картиной Клюна на 59 000 евро, двумя работами Кандинского на 520 000 евро, одной работой Сурикова на 370 000 евро. Отрадно видеть, как специалисты провинциальных музеев выходят на международный уровень. Хотя, сказать по правде, и немного грустно[100].
История «списания» и «утилизации» произведений искусства в СССР и современной России еще не написана. Но если кто-нибудь возьмется за этот неблагодарный труд, то вот конкретный случай из недавнего времени. Моему знакомому предложили купить большую «марину» известного русского художника конца XIX века Леонида Демьяновича Блинова. Он решил посоветоваться со мной и показал картину, доставленную к нему прямо домой. На обороте огромного полотна явственно проступали черные инвентарные номера. Не составило большого труда выяснить, что морской пейзаж числится в каталогах как собственность Центрального военно-морского музея Министерства обороны РФ. Правда, никто ее не похищал. Она была передана в Центральный дом офицеров, как некогда выражались знающие люди, «на провис», и находилась там долгие годы застоя, повышая культурный уровень личного состава. Затем в Доме офицеров случился плановый ремонт и какие-то люди, за нею пришедшие — имен их история не сохранила, — приехали и забрали морской пейзаж, оставив вместо него филькину грамоту несуществующей реставрационной конторы. Ремонт закончился, утраченную картину, как водится, списали — не подавать же заявление в полицию на самих себя — а потом, дав немного отлежаться, пустили в продажу. Перспективы не то что возврата государственного имущества, но просто возбуждения уголовного дела с целью выяснения и надлежащего правового закрепления всех обстоятельств происшествия равны нулю. Нет потерпевшего, нет и преступления. (В случае с Блиновым все сложилось против обыкновения удачно. Произведение удалось возвратить в музей благодаря принципиальности человека, которому предложили его купить.)
Но подобные сюжеты с картинами все-таки относятся к области казуистики, а вот книги из запасников фундаментальных научных библиотек разворовывались до последнего времени возами. С предположительным участием самих сотрудников. А потом издания в красивых полукожаных переплетах появлялись на московских аукционах, где уходили за весьма значительные деньги, невзирая на библиотечные штампы советского времени на титульном листе и семнадцатой странице. Покупали их в основном для подарков — взяток чиновникам или для придания солидности собственным начальственным кабинетам. Никто эти книги не читал и читать не будет. За отсутствием потерпевших какое-либо расследование и в этих случаях невозможно.
Но не надо смотреть с таким мрачным пессимизмом на деятельность правоохранительных органов. Если вас поймают на границе с принадлежащей вам лично книжкой столетней давности, не имеющей никакого культурного и материального значения, пустяковой серебряной монетой николаевского времени или, не дай бог, картинкой, то приготовьтесь получить не «двушечку», как любит говорить высшее политическое руководство, а значительно больше.
В Ростове-на-Дону двадцатишестилетний американский гражданин российского происхождения Евгений Кравцов получил три года тюрьмы за попытку вывезти из страны две серебряных монеты рублевого достоинства, красная цена которых не превышала шестидесяти долларов[101]. Не знаю, может быть, к нему «неровно дышали» ростовские власти, но в любом случае эта и множество ей подобных историй являют собой образ правления — дикий и кровожадный.
Начальство объясняет эти драконовские меры заботой о сохранении внутри России ее культурного достояния. Но парадокс заключается в том, что вас могут привлечь к уголовной ответственности и за незадекларированный ввоз культурных ценностей. Формально есть надежда и возможность получить уголовное дело и реальный срок, если на парижском книжном развале вы купите книгу восемнадцатого века или картину за несколько сотен евро и повезете ее в Россию просто как частную собственность стоимостью ниже фискальных таможенных требований. Пройдя через зеленый коридор, будьте готовы к унизительным объяснениям, угрозам, вымогательствам, шантажу и всем прочим мерам из арсенала российской государственной машины, требующей от гражданина декларирования любого пустяка как культурной ценности.
А пройдя по красному коридору, приготовьтесь объяснять, почему вы хотите декларировать предмет, купленный за столь незначительную сумму, что он не подлежит письменному декларированию. Зачем хотите запутать государственные структуры, уполномоченные «держать и не пущать» опасных преступников, а не всякую мелочь пузатую.
Мне лично приходилось по требованию сотрудников таможни брать в Министерстве культуры справку о том, что я заплатил на лондонском аукционе Christie’s именно ту цену, которую стоит купленное мною произведение. И не фунтом больше. Доводы рассудка, вопиющие о публичных торгах, общедоступных результатах, вывешенных в интернете, инвойсах и платежках, не были внятны бдительной российской таможне. Ей была нужна только справка с круглой печатью российской «уполномоченной» конторы. И никак не меньше.
Список работ Марии Джагуповой, составленный после ее смерти сотрудниками ЛОСХ
(ЦГАЛИ. Ф. 78. Оп. 3. Д. 218)
Получив такой травматический навык, я теперь намеренно декларирую все, купленное за границей, вплоть до зубной пасты и пары носков. И требую тщательного осмотра товаров, перемещаемых через государственную границу. Метод, конечно, жестокий, но необходимый и неизменно приносящий пользу. Бдительные офицеры, наученные горьким опытом, завидев меня, исчезают в своих каморках, предоставляя мне эксклюзивное право беспрепятственно миновать все кордоны и заставы.
В самом конце июля 2018 года я наконец раскрыл вожделенную и таинственную папку. Это было письмо в Октябрьский райфинотдел от 14 сентября 1976 года (исх. 766[102]), подписанное председателем правления ЛОСХа, заслуженным художником РСФСР Б. С. Угаровым: «Ленинградская организация Союза художников просит передать произведения, оставшиеся после смерти художницы Марии Марковны Джагуповой, имеющие художественную ценность для ЛОСХ, а именно…» Далее следовал список картин на пяти машинописных листах. Всего 279 номеров, причем последний, 279 пункт включал в себя: «18 шт. разные. м. б. картон» («м. б.» следует понимать как «масло, бумага»).
Итого 291 картина Марии Джагуповой. Но портрета Елизаветы Яковлевой среди них не было. Мало того, он даже никак не упоминался в реестре ЛОСХа, а это означало, что его вообще не существовало. Кто лучше маститого Бориса Угарова и чиновников Союза художников был осведомлен о том, что хранилось в квартире Джагуповой в далеком 1975 году на момент ее смерти? Возможно, его не было никогда, а все вышеописанное мне просто привиделось, приснилось и сложилось в стройную бредовую систему под влиянием совокупности внешних и внутренних причин. А может, портрет и существовал когда-то, но давно был продан самой художницей или подарен кому-нибудь «на долгую память», что делало весь процесс доказывания абсолютно бессмысленным. А может быть, он просто находился в запаснике какого-нибудь музея, будучи переданным туда еще при жизни художницы, а я искал неизвестно что и неизвестно где. Синюю птицу, иголку в стоге сена или вчерашний день.