Было совершенно ясно, что все эти сумрачные фонды и единицы хранения, обязанные своим существованием исключительно семейным разделам и бренности бытия, таят в себе уйму персональных данных и личных тайн ушедших людей и их еще живых наследников и подступиться к ним будет абсолютно невозможно. Разве что взять этот архив лихим кавалерийским приступом. Но попытка не пытка, и на переговоры был отряжен мой друг с неотразимым личным обаянием и убедительными адвокатскими корочками. Эфемерный расчет на то, что они произведут впечатление и двери приоткроются, отчасти оправдался. Директор, выслушав не совсем обычную просьбу, отправил моего ходатая к любезному сотруднику. Тот, покопавшись где-то в закромах минут пятнадцать, вынес наследственное дело номер 272 676, которое назвал «списанным». Означает ли это, что оно подлежит скорому уничтожению, я так и не понял. Ничего копировать он не разрешил, но позволил из его рук осмотреть содержимое.
И опять фатальная неудача. Никаких списков, никакой обнадеживающей конкретики там не было. Тридцатистраничное унылое посмертное делопроизводство было посвящено поиску наследников, каковых за полгода не сыскалось, и выплате мизерной компенсации совершенно постороннему человеку, хоронившему по третьему разряду несчастную Марию Джагупову. Единственной ощутимой пользой от визита в ЦГАЛС было формальное подтверждение того факта, что художница умерла, не оставив наследников, и все ее имущество отошло государству, к коему и следовало обращать дальнейшие вопросы и претензии.
Как известно, «нет таких крепостей, которые не могли бы взять большевики», и я отыскал нотариуса Галину Юрову, описывавшую в мае 1976 года картины Марии Джагуповой. Она еще жива, входит в ветеранский совет Нотариальной палаты, находится в здравом уме и трезвой памяти, только плохо передвигается. Увы, но и здесь меня ждал афронт. Помимо самого факта составления описи, слившегося для нее в один ряд с другими аналогичными событиями, бывшими содержанием ее профессии за долгие годы, она ничего не помнила. Кроме того, она никак не могла понять, зачем мне нужны ее воспоминания, что вызывало понятную настороженность и отчуждение. Ничего поделать с этим было нельзя.
В меланхолическом предосеннем настроении, готовясь подписать акт о безоговорочной капитуляции и подумывая, какие почетные условия себе выторговать у безжалостной фортуны, я, застряв в глухо застывшем, смердящем транспортном тромбе, отчужденно размышлял о мистическом характере различных советских учреждений на примере такой организации, как райФО. Она вроде бы существует в реальном мире, но попытка найти ее концы в интернете тонет в море бессмысленных и дезориентирующих ссылок. Она должна бы подчиняться районным властям, то есть в условиях 1976 года — Исполкому райсовета. Ходить с ним на демонстрацию и в баню, выпивать, разводить шуры-муры и решать вопросы и так далее. Но в архивах Октябрьского исполкома обнаружить ее следы мне не удалось. Упоминаний было море, но самого фонда — нет как нет. Вот, например, в советском здравоохранении существовала четкая вертикаль власти — поликлиника, больница, райздрав, горздрав, минздрав. Но были и больницы городского подчинения, и ведомственные поликлиники, и стационары. То есть наличие вертикали не противоречит наличию многочисленных коллатералей и горизонталей. А милиция или КГБ не подчинялись районным властям вообще, хотя и раскланивались при встрече. У них своя властная вертикаль — участковый, РУВД, ГУВД, МВД.
Звуковым фоном для моих печальных и бесплодных умствований служило автомобильное радио, в течение получаса упрямо твердившее нахальным голосом какого-то эхомосковского пророка нечто маловразумительное про властную вертикаль и федеральное подчинение, делая на этих словосочетаниях явный интонационный акцент. Мол, ну догадайся же, болван! Сколько можно намекать тебе на такие очевидные вещи?! Хватит ходить вокруг да около! Погляди наверх! В это мгновение в голове у меня явственно щелкнул виртуальный тумблер и все осветилось ровным и ярким светом. Ну конечно, как же я, дурак, не догадался сразу! РайФО не подчинялся местной советской власти, хотя и застывал перед ней в лицемерном книксене. Он замыкался на профильную центральную структуру. Разве можно было доверить районным расхитителям социалистической собственности то, что можно присвоить на городском уровне? Не знаю, как там она называлась в 1975–1976 годах, но сейчас она именуется Комитет финансов Санкт-Петербурга!
Я лихо развернулся на сто восемдесят градусов через двойную сплошную, поправил на голове посеребренный бритвенный тазик, прекрасно защищающий от губительных космических лучей, перебросил из руки в руку бессмысленное символическое копье и, пришпорив Росинанта, поскакал к высящейся на горизонте сумрачной горе. Недобрым неоновым светом, напоминающим око Саурона, на ней сияла вывеска «Комитет финансов».
Мое затянувшееся повествование, похоже, приближается к концу, потому что волшебные силы бесчисленных магов и чародеев, полгода загадывавших мне головоломные загадки и уводивших на гибельные ложные пути, наконец истощились и перестали действовать. А их носители молча отступили во мрак, потупив печальные взоры. Пройдя все уровни в этой бесконечной компьютерной головоломке, я оказался перед последним препятствием. Единственной настоящей трудностью теперь представлялся огромный объем фонда Р-1853, хранящегося в Центральном государственном архиве, расположенном в Петербурге на улице Антонова-Овсеенко. Это учреждение с долгой историей, плавно менявшее наименования исходя из обстоятельств текущего момента и политической конъюнктуры. Перечислим их по обратной хронологии:
с ноября 2011 года — Санкт-Петербургское государственное казенное учреждение «Центральный государственный архив Санкт-Петербурга» (ЦГА СПб);
2008–2011 — Санкт-Петербургское государственное учреждение «Центральный государственный архив Санкт-Петербурга» (ЦГА СПб);
1991–2007 — Центральный государственный архив Санкт-Петербурга (ЦГА СПб);
1974–1991 — Центральный государственный архив Октябрьской революции и социалистического строительства Ленинграда (ЦГАОР Ленинграда);
1964–1974 — Ленинградский государственный архив Октябрьской революции и социалистического строительства (ЛГАОРСС);
1941–1964 — Государственный архив Октябрьской революции и социалистического строительства Ленинградской области (ГАОРСС ЛО);
1936–1941 — Ленинградский областной архив Октябрьской революции (ЛОАОР);
1927–1936 — Архив Октябрьской революции Ленинградской области (АОРЛО);
1925–1927 — Архив Октябрьской революции (АОР).
На 1 января 2018 года это хранилище содержит в своих мрачных недрах 4724 фондов и 3 379 329 единицы хранения.
Если хитроумный Кощей Бессмертный и хотел спрятать где-нибудь свою жалкую тощую смерть, то лучше места искать не приходилось.
Фонд Р-1853 (Комитет финансов СПб) содержит в себе 99 описей (часть из них почему-то засекречена), в каждой из которых множество дел с неимоверным количеством страниц. Искать иголку в этом стоге сена, не будучи уверенным, что она там есть, дело неблагодарное, но попробовать стоило, тем более что и деваться было некуда. Это был явный конец пути, и дальнейшей дороги впереди не просматривалось. Это сейчас я понимаю, что для создания аксессуаров и причудливых гарниров у меня еще есть возможности в нескольких государственных хранилищах. Благо, основное блюдо уже приготовлено, пышет жаром и только ждет своего часа, чтобы оказаться на столе в нужное время. Но на тот момент еще не был получен ответ на основной вопрос, так что мелкие детали представлялись совершенно несущественными.
Разумеется, всевозможные внутриархивные поисковики на фамилию Джагупова реагировали со стойкостью красных партизан, которых угораздило попасть на допрос в Гестапо, так что оставалось только выстраивать логические цепочки, чтобы попытаться выяснить, где же могут содержаться заветные сведения. О возможности их уничтожения по истечении положенного времени думать не хотелось, хотя слово «списанное», произнесенное в другом хранилище относительно наследственного дела, не внушало большого оптимизма.
На удивление быстро я нашел то, что гипотетически могло мне пригодиться. Опись 49 представляла собой «Архивную опись дел постоянного хранения Октябрьского Райфинотдела с 1946 по 1990 год». Раскрыв ее, я увидел 151 дело, из которых одно манило меня потенциальной особой ценностью, несмотря на мало что говорящее постороннему и равнодушному глазу название: Дело 62. «Личные дела граждан, имущество которых призвано (так в оригинале — я бы написал «признано») подлежащим конфискации, выморочным и перешедшим по праву наследования к государству: Депелян — Дмитриева». Где-то между таинственным чернооким Депеляном и прозаической простушкой Дмитриевой могла спрятаться и неуловимая Джагупова. Она или находится там — в канцелярском земном представительстве царства мрачного Аида — или ее нет вообще, отчетливо пронеслась тревожная мысль.
Заказать искомые документы через интернет оказалось невозможным. Пришлось тащиться на улицу Антонова-Овсеенко. Этот район в фольклорной ленинградской топонимике некогда именовался «Три хохла» в честь своих «небесных» покровителей — Дыбенко, Крыленко и Антонова-Овсеенко — и примыкал к другой, не менее «сакральной», части города, именовавшейся ширнармассами «Страной дураков», отталкиваясь от наименований составляющих его улиц Наставников, Ударников, Энтузиастов, Передовиков и Новаторов. Так что место для поиска сокровищ, много лет назад зарытых Лисой Алисой и Котом Базилио, выглядело просто идеальным.
Заполнить элементарную анкету, оформить пропуск и заказать материалы оказалось делом пустяковым и очень быстрым — вообще хочется раздать массу виртуальных и реальных комплиментов современным петербургским архивам и их замечательным сотрудникам — и я отправился гулять дней на пять. Как ни странно, никакого невроза ожидания у меня не было, и спал я, против обыкновения, превосходно.
Появившись в архиве в назначенный день и час, не испытывая никакой горячки и не питая особых иллюзий, я получил вожделенную сброшюрованную тетрадь формата А4. Ее начало и конец были плотно закрыты чистыми листами бумаги с надписями «Не вскрывать». Надежно охраняемые законом о защите персональных данных, там попрятались до смерти перепуганные Депелян и Дмитриева. Впервые за сорок лет какой-то хам и невежа потревожил их сладкий сон.