Пока же меня интересовало только одно. Я хотел найти «Яковлеву», но, сто раз обжегшись в своих напрасных упованиях и фантастических версиях, прагматически предполагал, что «Женщина с сумочкой» из списка ЛОСХа радикально уменьшится в талии со 142 до примерно 60 сантиметров и приблизится к почти модельным размерам расфранченной супрематической красотки с Канонерской улицы. Тогда я мог бы сформулировать вежливую гипотезу и опубликовать ее в форме заметки в какой-нибудь вульгарной сетевой многотиражке. Рассчитывать на большее мне уже не приходилось. Жизнь приучила довольствоваться малым.
Вооружившись мощной лупой с подсветкой, строка за строкой я начал разбирать нотариальную «скоропись» прошлого века, мысленно благословляя писавшего анонима. Имея опыт работы с архивными историями болезни, я очень хорошо знаю, что такое «врачебный почерк» и до какого отчаяния, вкупе с мигренью и приступом глаукомы, он может довести исследователя, особенно в неумеренных дозах. С другой стороны, старая многотомная эпопея страданий какого-нибудь безумца, запечатленная несколькими поколениями ординаторов, получавших «литературное» удовольствие от собственных писаний, иногда перерастает в настоящий авантюрный роман с предсказуемым и, увы, грустным концом.
Писарь, помогавший нотариусу в далеком мае 1976 года, или сам нотариус, если он собственноручно составлял многостраничную опись, явно хорошо успевал в школе на уроках чистописания. Строки ложились идеально ровно, и смысл всех слов и цифр был абсолютно понятен с первого же взгляда. Но что это меняло?!
Нет на белом свете таких горестных выражений, способных описать постигшее меня разочарование. Вторая страница описи[104] начиналась с позиции номер «8». «Женщина с сумочкой», оцененная в 50 рублей, была поперек себя шире и точно укладывалась в 142 сантиметра, фигурирующие в списке ЛОСХа. Полгода изменчивая надежда маячила на горизонте, приманивала, кружила голову, вертела хвостом, отталкивала, интриговала и вот. Все было кончено.
Просто из чувства долга я стал листать реестр картин дальше, пока не дошел до седьмой страницы нотариальной описи. При взгляде на позицию «53», как пелось в некогда популярной молодежной песне, «мое сердце остановилось, мое сердце замерло… отдышалось немного и снова пошло».
Первая страница нотариальной описи имущества Марии Джагуповой
(ЦГА. Ф. 1853. Оп. 49. Д. 62. Л. 47)
Вторая страница нотариальной описи имущества Марии Джагуповой. Первая позиция под номером 8 — «Женщина с сумочкой»
(ЦГА. Ф. 1853. Оп. 49. Д. 62. Л. 47 об.)
Оцененный ровно в тридцать сребреников (рублей) — цифра, безусловно, символическая во многих измерениях этой истории, — на меня смотрел «„Портрет Яковлевой“, 64 на 82, без рамы, 1 штука, состояние хорошее»[105]. Размер буквально до миллиметра совпадал с параметрами, указанными в каталоге-резоне хитроумного парижского доктора Андрея Накова.
Сразу скажу, что после обнаружения списка работ художницы в фонде ЛОСХа в ЦГАЛИ, где отсутствовало упоминание о портрете Яковлевой, и после таинственного исчезновения списка картин Джагуповой из ее фонда в том же архиве я совершенно не надеялся на такую немыслимую удачу. Она меня буквально ошеломила, выбила из седла настолько, что я оставил все бумаги на столе и пошел прогуляться вокруг здания архива, благо погода была прекрасная, чтобы привести в порядок взбесившиеся нервы.
В этом месте рассказа, находись я внутри настоящего детектива, следящим за мной преступникам или специальным агентам ЦРУ или ГРУ следовало бы похитить бумаги или хотя бы подменить их на заранее приготовленные фальшивки. Но ни один человек во всей вселенной не знал, что я нахожусь в этом архиве. Ни одна живая душа понятия не имела о моей находке. Разве что Джагупова и Яковлева, сидя на облачке и, как пелось в другой песне, «свесив ножки вниз», с интересом наблюдали сверху за течением событий. Они-то понимали, что в их совместной судьбе наступил долгожданный переломный момент.
Воображение рисовало различные варианты развития линий повествования, но никакая, пусть и самая смелая, фантазия не могла предугадать тот поворот судьбы, что стал мне известен, когда я вернулся в читальный зал. Это лишний раз доказывает, что даже самый изощренный сочинитель никогда не сможет соревноваться с жизнью в выдумывании сюжетных зигзагов. Писатель, даже прочно встроенный в коллективный поток сознания и увлекаемый им в неизвестные дали, все равно руководствуется вымышленными интересами и мотивами.
Страница нотариальной описи имущества Марии Джагуповой с упоминанием «Портрета Елизаветы Яковлевой» (позиция 53)
(ЦГА. Ф. 1853. Оп. 49. Д. 62. Л. 49 об.)
Жизнь определяется только суммой свобод миллиардов человеческих воль в единицу времени. И акаузальным смысловым взаимодействием. Тем, что имел в виду Набоков, писавший, что российская история на определенном этапе может рассматриваться как «перегон между станциями Бездна и Дно». К этому я бы, конечно, добавил параллелизм Ипатьевского монастыря и дома Ипатьевых, Распутина и Путина, но кто только до меня этого не делал, упражняясь в поверхностных ассоциациях и символических параллелях. На самом деле окружающий мир и вправду полон тайн, лишь малая часть из которых дает о себе знать поверхностными словесными парадоксами. А действительность, будучи и глубже, и мудрее, чем мы можем себе представить, не устает демонстрировать нам бесконечные примеры полной несостоятельности всех наших представлений о «рациональном» устройстве видимого мира. Мамардашвили писал об этом так:
…есть какие-то внутренние законы у событий или какая-то внутренняя форма, выражающаяся часто какими-то почти магическими переголосками, перекличками, то, что символисты называли соответствиями (correspondences)[106].
Другое дело, что позитивистские методы познания совершенно непригодны для исследования такого рода переживаний. Инсайт, состояние «самадхи» или «океаническое чувство», метанойя и катарсис доступны только свидетельскому описанию в рамках «многообразия религиозного опыта», «экзистенциального озарения», описанного Ясперсом, или свободного художества. Живописного, музыкального или литературного. «Чтобы принять откровение, нужно его уже знать, оно уже должно быть, иначе мы его даже не могли бы узнать», — продолжает философ. Имея собственный мистический опыт в этой тонкой сфере, лежащей на грани двух миров, я многократно пытался для самого себя выразить его в рациональных формах, пока не убедился в полной методологической невозможности такого рода попыток — «О чем невозможно говорить, о том следует молчать», пишет Витгенштейн, заканчивая «Логико-философский трактат» и имея в виду, очевидно, дискурсивное мышление. Это суждение, однако, совершенно не отменяет попыток постижения иной реальности с помощью всевозможных изобразительных средств или особых состояний сознания.
Дальнейшие события я опишу не столь подробно, потому что для постороннего и равнодушного читателя, автоматически скользящего по поверхности строчек, все эти списки и номера могут оказать услугу разве что в качестве снотворного и ничего более. Хотя сам я чрезвычайно люблю печатные реестры во всех их архаичных дотошностях и давно утративших актуальность подробностях. Сухие списки промтоваров, вывезенных Робинзоном Крузо с погибшего корабля, представляются мне базисом европейской цивилизации. Ведь никто не узнает, не дочитав до конца, что бочонок с подмокшим порохом на самом деле может хранить в себе еще много полезного и смертоносного зелья, способного помочь расправиться с шайкой каннибалов и спасти невинную жертву.
Так Даниил Хармс, отправляясь на короткое время из Ленинграда в Детское Село, составлял подробный список предметов, способных пригодиться ему в пути и оградить от ужасов окружающего мира. А он-то знал толк в психопатологии обыденной жизни.
Как ни крути, это не только способ психологической защиты, но и вернейшее средство от всевозможных мошенников и жуликов.
Справка Ленинградского отделения Художественного фонда РСФСР о взятии на учет картин Марии Джагуповой
(ЦГА. Ф. 1853. Оп. 49. Д. 62. Л. 21)
Некогда составленный и подписанный прозаический канцелярский документ способен обрушить гигантскую пирамиду, составленную из лжи и фантазий. В качестве примеров можно привести секретные протоколы к советско-германскому пакту или Катынское дело. Вот почему власть в любой стране мира так болезненно относится к вопросу об открытии архивов. Правда, действовать медлительная Немезида иногда начинает с опозданием, перекрывающим все сроки давности, но тут уж ничего не поделаешь. Впрочем, конечный суд ничего не знает ни о каких сроках. У него совсем другой отсчет времени, принципы доказывания и представления об ответственности.
После смерти Джагуповой, против рутинного коммунального разбойного обыкновения, хищные соседи и пьющие горькую дворники ничего не украли, педантичные нотариусы все описали, а затем состоялось самодеятельное представление на тему прокимена Великой Пятницы «Разделиша ризы моя себе, / и о одежди моей меташа жребий».
Государственный музей истории религии и атеизма получил на вечную молитвенную память две иконки. Ленинградский государственный архив литературы и искусства (ЛГАЛИ) — ныне ЦГАЛИ — два объемистых чемодана документов, десять книг по искусству и 1154 штуки всевозможных рисунков и этюдов общим весом 116 кг.
Пермская художественная галерея оказалась счастливой обладательницей 15 полноценных полотен. Эвакуация в Молотов через 30 лет аукнулась благородным поступком бескорыстных местных музейщиков.
А Музею истории Ленинграда отписали 20 живописных работ, пошедших ему впрок. Часть этих картин несколько раз выставлялась на временных выставках за последние годы, а одна вроде бы постоянно висит на стене в одном из филиалов. Среди них и автопортрет художницы 1934 года, экспонировавшийся в ГРМ в далеком 1935 году