[107]. И вообще, Марию Джагупову в этом музее ценят и любят.
Не пропали даром и усилия заслуженного художника России Бориса Угарова. Ленинградское отделение Художественного фонда РСФСР в лице некого товарища Савченко В. П. рапортовало 8 декабря 1976 года в Октябрьский райфинотдел о том, что 96 картин Джагуповой, принятые по акту 05–36 от 28 сентября 1976 года, взяты этой организацией на учет и ответственное хранение[108].
Я уже писал выше об этих картинах[109].
Хорошо было бы узнать их дальнейшую судьбу. Хотя не думаю, что возможно обнаружить все концы. Знающий человек рассказывал мне, что видел картину «Мордвиновой», некогда бывшую работой Джагуповой. Другой описывал аналогичные трансформации с работой «Кондратьева», имевшей «в девичестве» иное авторство. У меня самого есть некоторые смутные опасения, касающиеся натюрморта Анны Лепорской, хранящегося в одной частной коллекции. Убедиться в основательности этих подозрений теперь отчасти будет возможно, сверив номера. Например, позиция 77 — см. Приложение 6 — до миллиметра совпадает с лотом 97, проданным аукционом MacDougall’s в июне 2007 года7. В списке картин, переданных в ЛОСХ, он назывался «Школьницы», а в аукционном каталоге — Two Young Pioneers, Oil on canvas, 94*79.
Разница между пионерами и школьниками для меня, учившегося в советской школе, близка к нулю.
Картина Марии Джагуповой «Школьницы».
Воспроизведена в каталоге аукционного дома MacDougall’s
Картина Марии Джагуповой «Южный пейзаж с тополями».
Воспроизведена в каталоге аукционного дома MacDougall’s
Позиция 10 из первого списка в Приложении 6 — «Южный пейзаж с тополями», 64 × 74, холст, масло, скорее всего преобразилась в лот 98 того же аукциона[110] — Landscape, Oil on canvas, 63 × 74.
Я думаю, что это даже хорошо. Точнее, совсем неплохо. И судьба работ Джагуповой, прошедших через серьезные западные аукционы, высоко и справедливо оцененных, опубликованных в каталогах и проданных на открытых торгах, только идет ей на пользу. Даже если их изъятие из хранилища Худфонда прошло с нарушениями грозного российского законодательства. Это лучше, чем сгинуть в безвестности или утратить авторство.
Люди, заплатившие за эти картины большие деньги на публичном аукционе, наверняка хранят их должным образом, проявляя внимание и уважение к памяти художницы. Чего никак нельзя сказать о ее коллегах и сотоварищах из ЛОСХа. Если работы ушли «налево» без всякой фотофиксации и превратились в фальшивые де-факто картины финансово более востребованных мастеров, то это можно назвать гнусным мародерством. И добро бы таким позорным промыслом занимались чужие люди или несмышленые комсомольские варвары, но никто из посторонних не имел доступа в закрома Союза художников. Даже члены ЛОСХа с многолетним стажем и выдающимися заслугами рассказывали мне, что никогда не бывали на верхнем этаже здания на Большой Морской улице, где за семью печатями располагалось гигантское хранилище произведений ленинградских художников, формировавшееся на протяжении многих лет. Формально оно находится там и сейчас, но что происходит внутри, неизвестно. Возможно, проходящая сейчас в связи с иском Министерства юстиции о ликвидации петербургского отделения Союза художников тотальная ревизия прояснит положение. Я написал в это учреждение несколько вежливых писем и раз пять встречался со всевозможными функционерами, которые очень удивлялись наличию у меня на руках списка работ Джагуповой, переданных в 1976 году в их Союз. Рефреном звучало: «А эта бумага у вас откуда?» А про себя, возможно, другое: «Ведь все уничтожено!»
Последняя информация, полученная от них, свидетельствовала, что ни одной картины художницы, как и документальных следов их пребывания, в Союзе художников не обнаружено. Ни одной! Бог им всем судья.
Впрочем, обо всем по порядку. Хотя еще одно небольшое отступление.
Ведущая институция национального искусства — Государственный Русский музей, на ступенях парадной лестницы которого мы когда-то познакомились с нашими героями, не проявил ни малейшего интереса к получению в свои фонды работ Джагуповой, чего, впрочем, нельзя сказать о некоторых его пронырливых сотрудниках, действовавших, если можно так выразиться, частным порядком и в более поздние времена. Я специально поинтересовался неофициально, есть ли в ГРМ ее произведения. Оказалось, есть один эстамп 1959, кажется, года. Однако фотографий этого эстампа, как водится, никто не делал. Может быть, я ошибаюсь относительно наличия ее картин в ГРМ, но легальных способов проверить эти сведения у меня нет. В печатном каталоге ее фамилия не значится[111].
Впрочем, у сотрудников этого музея есть весьма уважительные основания для пренебрежения наследством малоизвестной одинокой художницы.
Как раз в то время, когда происходили нотариальные перипетии с ее наследством, летом 1976 года, директор ГРМ Василий Пушкарев отчаянно пытался заполучить в государственную собственность работы Малевича, находившиеся в музее с 1930-х годов на временном хранении. Наследницы основоположника супрематизма Нинель Быкова и Уна Уриман написали письмо в Министерство культуры с просьбой поскорее вернуть им их фамильное имущество.
Подозреваю, они уже понимали, каким сокровищем номинально владеют. Пушкарев вступил с ними в долгие и мучительные «переговоры с целью получения дарственных». Да-да, не купчих, а дарственных. Если кто-то услышал слово «вымогательство», то я его не произносил. Оно просто носится в воздухе. История эта необычайно любопытная и пролонгированная на десятилетия, как и джагуповская, впрочем. Но к нашим сюжетам она имеет лишь то отношение, что все ее участники ходили туда-сюда по Невскому проспекту в одно и то же время, спотыкались о неровности асфальта, шепча про себя фамилию Малевич, пили кофе в «Сайгоне», глазели по сторонам и могли видеть, разглядывая пыльную витрину комиссионного магазина, одну удивительную и примечательную картинку. Об этом, однако, чуть позднее.
И это все? Можно передохнуть? Нет, не все. «И еще не весь развернут свиток / И не замкнут список палачей…» — как писал Максимилиан Волошин.
Не совсем понятно, какими критериями руководствовались компетентные специалисты-искусствоведы ЛОСХа, какие получали руководящие указания, но часть живописных произведений была, очевидно, признана, как принято сейчас говорить, «маловысокохудожественными» и без колебаний отправлена на реализацию в комиссионный магазин, расположенный по адресу Невский проспект, д. 102.
Заведение это представляло собой вульгарную ленинградскую комиссионку, но с очень высокими потолками и претензией на дешевый опереточный аристократизм. На первом этаже торговали разнообразной подержанной рухлядью. Шубами, пальто, костюмами, ботинками и прочим, как говорят домушники, «мягким товаром». А на галерке, куда необходимо было подниматься по обшарпанной мраморной лестнице, буквально «возносясь ввысь», всевозможным «искусством». В основном, картинами. В заключительных кадрах советской рекламы, которую легко можно найти в интернете, мелькает это примечательное место[112].
В предреволюционный период здание, где располагался описываемый магазин, принадлежало купцу с «говорящей» фамилией Змеев. У него арендовали помещения редакция большевистского журнала «Вестник Жизни» и сатирический журнал «Адская почта». Духи преисподней очевидно еще долго кружили над этим местом в поисках легкой поживы.
До открытия в 1980-е годы — не помню точно когда — специализированного магазина на Наличной улице, имевшего невообразимо сложное административное подчинение (то ли Союз художников, то ли Академия художеств, то ли все вместе плюс торговое ведомство), это была единственная коммерческая точка в Ленинграде, где можно было легально купить или продать произведение искусства, условно подходившее под рубрику «антикварная живопись». Для современных живописцев, графиков и прикладников существовала лавка «Союза художников» в самом начале Невского, сам ЛОСХ и выставочный зал СХ РСФСР на Охте, открывший свои двери в 1970-м году. Там тоже присутствовала какая-то коммерческая составляющая, и можно было за сравнительно небольшие деньги украсить свой социалистический быт.
Всевозможная бронза и фарфор имели значительно больше возможностей для реализации. Часы и канделябры, особенно точно определявшиеся как «грузинский товар», благодаря всевозможным «прибамбасам» и «наворотам», повышающим социальный статус владельца сообразно вложенным в их приобретение деньгам, все же имели какую-то утилитарную ценность. В них можно было воткнуть свечку или определить по их бою, который час. Картины, памятуя суждение Оскара Уайльда об абсолютной бесполезности искусства, такими качествами никогда не обладали. Использовать их в народном хозяйстве было затруднительно.
Принадлежал магазин номер 24 на Невском проспекте, д. 102, структуре под названием Ленкомиссионторг (ЛКТ), впадавшей в свою очередь своими изобильными «водами» в «море» Управления торговли промышленными товарами, бывшее в свою очередь частью необозримого «океана» Главного управления торговли Ленгорисполкома. Это важно иметь в виду, поскольку в торговых точках, входивших в ЛКТ, царили строгие пуританские правила, умерявшиеся только простой и понятной человеческому сердцу коррупцией. А также разными хитростями, практикуемыми испокон веков коммерческими людьми. Установления, определявшие правила покупки и продажи бывшего в употреблении хлама и всякой бытовой техники, были прописаны аж в 1956-м оттепельном году и не менялись до самой смерти советской торговли в жестоких объятиях свободного рынка. Вещь, не пользующаяся спросом у населения, по истечении установленного законом времени сурово уценивалась.