Так что не исключено, что в день предполагаемой уценки какой-нибудь малоимущий любитель прекрасного, накопивший искомую сумму в 15 рублей, уже истаивал под дверью, чтобы немедленно заплатить за давно примеченную картину. Как правило, такие энтузиасты просто врывались в помещение в момент открытия и носились по залу как угорелые, собирая товарные ярлыки, с которыми потом устремлялись в кассу. Особо ушлые и оборотистые тут же торговали оторванными бумажками, сбывая их с небольшой прибылью менее расторопным товарищам. Де-факто перенося в зал антикварной комиссионки нравы, царившие в очередях за дефицитными холодильниками, мебельными гарнитурами и «макулатурными» томиками Александра Дюма. Я помню даже супружескую пару, преуспевавшую в этом беспроигрышном бизнесе за счет численного превосходства над конкурентами. Прозвище «четыре руки» максимально точно описывало их семейную идиллию.
Образцы товарных ярлыков магазина номер 24 Ленкомиссионторга
Тут самое место показать, как выглядели эти пресловутые товарные ярлыки. И попутно сфокусировать внимание читателя на украшающих их шестизначных номерах. Даже сторонний человек уже догадался, что эти цифровые символы очень многое значат для моего расследования.
Кстати, не следует думать, что различного пошиба выжиги, оторвы и маклаки составляли основной контингент покупателей «галерки». Там были, например, профессора Ленинградского политехнического института — П. Г. Лойцянский, И. И. Палеев и А. Ф. Чудновский (и примыкавший к ним профессор баллистики Военномеханического института Б. Н. Окунев), предопределившие самим фактом своего существования разделение всего ленинградского коллекционирования живописи на три школы — академическую, политехническую и стомато-гинекологическую. Первые собирали западных старых мастеров и русскую «классику», вторые «Мир искусства» и более позднее фигуративное искусство — Машкова, Лентулова, Фалька, Павла Кузнецова, Тышлера, etc., а третьи — Клевера, Тихова, Порфирова, Навозова и прочую «обстановочную живопись» для богатой гостиной или приемной зубного техника. Золото багета и коричневато-зеленоватая гамма «русских академиков» служили твердой гарантией долговечности зубного протеза или эффективности тайного гинекологического вмешательства.
Любопытно, что никто не собирал, насколько мне помнится, то, что сейчас гордо именуется русским авангардом. Георгий Костаки, если не брать в расчет Николая Харджиева, действительно был первым и почти единственным. Правда, некий Борис Грибанов в своей прелюбопытной книге «Картины и Жизнь» (М., 1999) пытается отстоять свой приоритет, но верить ему, на мой взгляд, никак не следует, хотя прочитать его опус непременно стоит.
Претензии же на первенство Эдика Натанова, семейства Закс и Игоря Топоровского следует пересылать заказной почтой непосредственно в МВД, Следственный комитет, ФСБ, а для пущей верности еще и в ФБР. Нельзя исключить, что когда-нибудь количество обращений перейдет в качество и репрессивная машина откроет огонь не по бедным студентам, а по настоящим мошенникам.
Не оставляли вниманием это место и кинорежиссеры — тот же Соломон Шустер, например, или Александр Шлепянов, интересовавшиеся вообще всем на свете. От ассиро-вавилонской клинописи до послезавтрашнего авангарда. И Сергей Соловьев, собиравший русскую наивную живопись. И уютнейший маленький человечек со старорежимной бородкой-клинышком в неизменном костюме-тройке — Сигизмунд Натанович Валк, которого все звали за глаза «меньшевиком» (он был беспартийным историком-архивистом, доктором наук с на удивление безупречной для советского историка профессиональной репутацией).
И художники, и заезжие москвичи, «щедрые, как воры» по выражению Александра Амфитеатрова (вроде Игоря Сановича, Игоря Качурина, Якова Рубинштейна, Владимира Мороза или супругов Игоря Попова и Татьяны Александровой, имевших в определенных слоях общества прозвище «землероев»), устраивавшие набеги на ленинградские официальные и подпольные торговые места в поисках запрятанных сокровищ.
О «землероях» я искренне рекомендую прочитать замечательный романтический очерк Соломона Шустера с одноименным названием. Много о них пишет и Сергей Григорьянц в недавно вышедших воспоминаниях «В преддверии судьбы» (СПб., 2018). Эти «ленинградские поездки» были даже многократно воспеты в знаменитой (в узких кругах) «Поэме» Якова Зака, напечатанной впервые в книге Соломона Шустера «Профессия коллекционер»:
Я полюбил Петра творенье,
Корректный город — Ленинград,
Мосты, чугун его оград…
Там громче голос вдохновенья
И тише общерусский мат.
Собственно говоря, вся эта поэма посвящена, как писали в советских официозах, «соревнованию двух столиц» в области всевозможного круговерчения различного искусства и сопровождающих этот процесс очень больших денег.
Фальшивку шишкинского леса
Отдам за врубелевских две,
Так думал молодой повеса,
Летя на дизеле к Москве.
Были там и просто вдохновенные расхитители социалистической собственности, не знавшие, куда разместить уворованные миллионы, грузинские и прибалтийские цеховики, абхазские торговцы цитрусовыми, узбекские хлопковые бароны и прочая «почтенная» публика, балансировавшая на тонкой ниточке между тюрьмой по расстрельной статье 93 прим. и членством в бюро провинциального обкома.
Были жены крупных чиновников, превращавшиеся в одночасье в жен декабристов, вроде народной артистки СССР Ларисы Пашковой — жены директора Союзгосцирка Анатолия Колеватова. В лучшие свои времена она увозила из Ленинграда целые фургоны ампирной мебели и картин, размещая их промеж клеток со львами и тиграми. Впрочем, чахоточный советский декабризм плохо заканчивался. Та же Пашкова, не дождавшись мужа из лагеря, покончила с собой. Были люди, зарабатывавшие сказочные для советского обывателя суммы на каких-то госзаказах монументальной пропаганды и покупавшие картины буквально возами, руководствуясь популярной максимой тех лет — «куча все спишет». И действительно прилежно списывала, потому что в груде неопознанных художественных объектов всенепременно отыскивалось жемчужное зерно. Или нечто, способное исполнять обязанности такового. Оправдывал свои действия такой человек, как правило, следующим умозаключением: «Ну не может же в такой груде картин все быть фальшивым? Хоть что-то же должно быть настоящим!» В большинстве случаев это допущение звучало довольно смело. Все могло быть и, как правило, было не совсем настоящим. Или почти настоящим.
Мне доводилось видеть подобные «собрания», покрывавшие все стены захламленных ленинградских квартир, стоявшие неприступными штабелями или устилавшие полы в гулких нежилых комнатах. Указывая на какую-нибудь особенно выдающуюся живописную мерзость, измученный финансовыми иллюзиями и транскультурными галлюцинациями наследник, одержимый идеей поскорее «все продать и уехать», мягко замечал, что покойный имярек (на котором пробы ставить негде было, настолько он по самые уши сидел в торговле подделками) считал это страшилище, допустим, Сезанном. В качестве финансового обоснования выгоды от покупки он указывал, что Эрмитаж им предлагал за картину сто тысяч, но они готовы отдать прямо сейчас за 500 рублей по причине крайней нужды в деньгах. Понятно, что и эти вольные атрибуции подлежали радикальной коррекции, а суммы неминуемому и жестокому умалению. Иногда такие «тени забытых предков» превращались в профессиональных торговцев фальсифицированной памятью, привыкая продавать непонятные холсты, нарастившие, за годы разговоров о них, мнимую историческую плоть, просто ради процесса торговли. Забавно, но эти свойства передаются даже через многие поколения. Подобный склад «художественного товара» принадлежал некому Осипову, бывшему во время войны прокурором в блокадном Ленинграде и сделавшему, благодаря своей прибыльной должности, «запасы нетленного искусства» на много десятилетий вперед. Все закончилось, когда пронырливый и фантастически коммуникабельный мошенник Михаил Поташинский подбил бывшего «законника» наладить контрабандный экспорт его высокохудожественного барахла за границу, дабы обеспечить безбедное существование после намечавшейся эмиграции. Это сейчас мы знаем, благодаря интернету и открытости границ, правду об очень невысоких ценах на рядовое старое искусство на Западе, исключая «грандов», разумеется. Но тогда, в условиях железного занавеса, любая западная дощечка неизвестного мастера объявлялась в Ленинграде непревзойденным шедевром, сулившим в случае успешного контрабандного вывоза полновесные миллионы немецких марок или австрийских шиллингов.
Концессионеров предсказуемо арестовали. Осипов умер в тюрьме от инфаркта, не дожив до суда, а судьба его собрания неизвестна. По достоверным слухам, в основном это были старые копии и сплошные «н/х» (неизвестные художники), так что в известном смысле можно утверждать, что он пострадал «ни за что», а может быть, даже и «за идею» свободного рынка. Я тоже считаю, что искусство не должно знать замков и границ, а картины следует разрешить перемещать по миру без пошлин и ограничений, но с непременной регистрацией, чтобы точно знать, «где что лежит».
Звучит странно, но через сорок один год мне удалось отыскать человека, чей отец купил тогда несколько картин Марии Джагуповой. По его словам, продавались они буквально за копейки и среди них были даже беспредметные холсты, что архивные документы категорически не подтверждают. Если его информация соответствует действительности, то, опасаюсь, их также постигла печальная судьба. Они потеряли иллюзии, девственность, подлинное авторство и приобрели чье-то другое, более узнаваемое и коммерчески востребованное.
Помимо сына одного из покупателей я отыскал, фигурально выражаясь, и отца. Почтенный ленинградский собиратель из, как говорил Паниковский, «раньшего времени» подробно рассказал мне о том, как в один прекрасный день на галерке выставили разом около пятнадцати работ Джагуповой. Ничего подобного прежде там не происходило. Граждане реагировали на такое буйство красок и формалистические изыски дружным смехом, показывали пальцами и даже издевались над моим прозорливым собеседником, утащившим домой несколько картин «с разноцветными глазами». По его словам, никто эту живопись не покупал, за исключением отдельных позиций. Находящиеся до сих пор в его коллекции три картины имеют на оборотной стороне номера товарных ярлыков и упоминания райФО Октябрьского района. Приобретенный им портрет молодого человека в кепке-«лондонке» был обменен собирателем на что-то более подоб