ающее его вкусам. Через пару лет означенный портрет уже числился «Владимиром Лебедевым», имел «подлинную подпись» и продавался значительно дороже. Еще через несколько лет солидный человек предложил моему собеседнику купить «настоящего Матисса», якобы вывезенного в качестве трофея из Германии. Читатель уже сообразил, что в роли дорогущего космополитичного француза выступала ветреница Джагупова, как губка вбиравшая в себя стили и направления. Надписи на оборотной стороне с упоминанием райФО служили в этом случае подтверждением оприходования советскими органами военной добычи.
Как там все обстояло на самом деле, сейчас знает весьма ограниченное число людей, но одно можно сказать с абсолютной уверенностью. Если «Портрет Яковлевой» проходил через нотариальный осмотр при составлении первичной описи, в которой участвовали два искусствоведа, представителя ЛОСХ, затем через оценочную комиссию, в которую также входили отнюдь не дураки и простофили, а затем попал в комиссионный магазин на Невском проспекте, где отделом живописи руководил чрезвычайно опытный Михаил Дмитриевич Фролов, то никакого черного квадрата на оборотной стороне у него не было и быть не могло. Помимо этих очевидных обстоятельств, следует помнить, что ленинградские музеи имели нечто вроде «jus primae noctis» (право первой ночи) в этом магазине (как и в его специализированном преемнике на Наличной улице). Был отведен особый день — кажется, один раз в неделю, — когда представители городских музеев просматривали сданные на комиссию картины. Их могла не привлечь к себе живопись — нет ничего переменчивее эстетических стандартов эпохи, но никак не черный квадрат с монограммой. Имя Малевича, как и конгениальные ему имена Филонова, Кандинского, Шагала и — немного на особицу — Ларионова, всегда обладало притягательной магической силой, невзирая на прямые идеологические запреты и обывательские предубеждения. В особенности эта культурная мифология была актуальна в Ленинграде и Москве. Напомню про навязчивые действия Пушкарева, как раз в то время стремившегося заполучить в безраздельное музейное владение произведения Малевича, находившиеся в ГРМ на временном хранении.
Я опять, в который уже раз, скромно умалчиваю о самом себе, дважды «не видевшем» никакого квадрата, поскольку формально не могу считаться объективным свидетелем. Моя позиция, полагаю, предельно ясна непредубежденному читателю.
Расположение «галерки» — еще одно распространенное название этого магазина (говорили еще «у Фролова», а про соседних букинистов — «у Кошелева», «у Козлова», «у Алисы», «Степанторг») — в створе улицы Марата, неподалеку от Московского вокзала, «Сайгона» и букинистических магазинов Литейного делало это место чрезвычайно востребованным и популярным. В буквальном смысле слова это был всеобщий проходной двор. И люди, посещавшие его, были образованны, начитанны и «подкованы» значительно лучше нынешних претенциозных и дегенеративных «собирателей», несмотря на все скорые интернеты, каталоги-резоне и несметные деньги. Для сегодняшних «коллекционеров», в подавляющей полноте случаев, это просто обстановка их скучных богатых домов с легко просчитываемой инвестиционной составляющей. Или регресс к доэдипальной стадии развития сексуальности, предполагающей унылую фиксацию на упорядоченной систематизации окружающего мира. Им кажется, что они могут все на свете собрать, расставить, повесить и опубликовать, чтобы защититься от пронизывающего сквозняка современности, не понимая, что любой сильный порыв социального вихря с легкостью сметет их соломенные загородки. Об этом в большинстве случаев свидетельствуют и издаваемые ими глянцевые каталоги обширных, но скучных и отнюдь не эстетских собраний.
Хотя, на самом деле, как мне кажется, уже давно на улице ничем не пахнет: запахи моего детства — корюшки, оттаивающей земли, пеньки, смолы и множества исчезнувших ленинградских вещей — «ветер знакомый и сладкий» — ушли насовсем. А если и повеет иногда чем-то свежим, то и это поветрие оказывается прямым производным тоски и нестерпимой скуки. Большинство советских коллекционеров, кого мне посчастливилось знать, затыкали Лентуловым или Фальком окно в окружающий мир, чтобы не видеть победивший и торжествующий соцреализм окрестностей. Свежий же воздух свободы им был насущно необходим. Меркантильные резоны в подобных случаях неминуемо отодвигались куда-то на второй или третий план.
Неудачный в этом смысле пример, но годится в качестве трагического символа или комментирующей параллели — судьба Николая Харджиева. Парадокс, но даже в советских условиях он был до максимума свободен, но стремился к еще большей воле, какой не бывает в реальном мире. И погиб, не получив ее и в эмиграции.
Впрочем, в моих субъективных наблюдениях велика доля ретроспективной идеализации недавнего прошлого, в котором — и этого нельзя отрицать — присутствовала значительная доля социальной и политической утопии, а также сознания своей личной миссии по сохранению запретного или отвергнутого искусства. Этот «идейный» или гуманитарный компонент ныне отсутствует совсем. Гневные филиппики Хрущева, направленные против Неизвестного и Фалька, сейчас смотрятся совершенно анекдотически в духе архаики дореволюционной прессы. Кому сейчас придет в голову смеяться над шутками «Нового Сатирикона»? Большинство людей их просто не поймет. Как и освободительный пафос дискуссии об искренности, возникшей после статьи Владимира Померанцева. Или полемику «Нового мира» и «Октября», в которой все участники клялись в верности «иделам Октября» и поливали друг друга вонючими помоями, формально сохраняя политическую невинность.
Нужно обладать специальными знаниями, чтобы считывать этот совершенно недоступный абсолютному большинству соотечественников потаенный контекст. И понимать при этом его полное гуманитарное ничтожество. Мир давным-давно живет по другим законам и оперирует иными ценностями.
«Идеология» же замещается изготовлением в товарных количествах и промышленных масштабах де-факто второго издания русского искусства в форме гнусных подделок (Игорь Топоровский, Эдик Натанов и т. д.). Давным-давно уже никого не интересует никакая утопическая идея. Только амбиции и деньги, что, в общем-то, одно и то же.
Поразительно, что с падением коммунистического режима для многих из «советских» коллекционеров «отверженные» картины оказались уникальным средством передвижения по миру и источником достойного существования. То есть действительно приобрели некоторые идеологические функции, принудительно навязывавшиеся им советским режимом. Покойные Валентина Козинцева и Надежда Симина на своих «Шагалах» объездили буквально весь белый свет. Последняя, следует сказать, оказалась владелицей коллекции волею случая. Она была соседкой одинокого маленького старичка — Сигизмунда Валка, — помогала и ухаживала за ним. Не имевший родственников Валк — все его родные сгорели в пламени холокоста, — отписал ей в своем завещании все собрание, состоявшее из таких же небольших, как он сам, по размерам картин. Шагала, Сомова, Петрова-Водкина, Нарбута, Бакста.
Принимающие стороны — крупнейшие музеи мира — оплачивали владельцам картин все расходы на путешествия и пристойное пребывание в их странах, да еще регулярно добавляли небольшие суммы «на пропитание» на скуповатой родине за воспроизведение в каталогах и на открытках.
Маленький этюд «Над Витебском», принадлежавший Симиной, в конце концов дерзко похитило в Америке малоизвестное подразделение Организации освобождения Палестины, скромно именовавшее себя «Международный комитет искусства и мира». Причем кража произошла не в подворотне, а на закрытой вечеринке в Еврейском музее на «музейной миле» Пятой авеню, посвященной открытию помпезной экспозиции Шагала. В этом, очевидно, заключался какой-то особый преступный шик, всегда сопутствующий радикалам.
Поиграв с ним несколько месяцев, как котенок с клубком шерсти, и убедившись в невозможности безопасной продажи краденого, а может быть, действительно думая, что таким образом можно добиться мира на Святой земле, пламенные арабы отправили холст почтой куда-то в Арканзас, торжественно заявив, что делают это в надежде на дружбу между евреями и палестинцами.
За время нахождения Шагала в суровой террористической неволе выяснились пикантные нюансы получения страхового возмещения за похищенный предмет. Российские «культурные» чиновники конфиденциально сообщили владелице, что, если она хочет получить страховку — один миллион долларов, — нужно будет «поделиться» двадцатью процентами от причитающейся суммы. То есть 200 000 долларов, как говорится, «вынь да положь». Кто из них выступал в качестве «толкача и ходатая», я не знаю, но догадываюсь. К всеобщему счастью, благородные палестинцы вовремя одумались, и картина вернулась к законному владельцу без всяких легальных страховых выплат и тайных откатов.
Я описываю все это столь подробно потому, что, на мой взгляд, до начала 1990-х годов в чьем-то скромном собрании портрет Яковлевой безусловно существовал как работа Джагуповой или просто красивая «картина неизвестного художника». С ней могли происходить разнообразные эволюции. Может быть, некий анонимный владелец потратил много сил и времени для восстановления имени художницы и пытался «раскрутить» ее. Возможно, этот анонимный хозяин вообще не придавал большого значения авторству и вдохновлялся самой живописью. А может быть, картина простояла двадцать лет лицом к стене и владелец, озабоченный бесконечным приобретением различных холстов, забыл о ней в тот самый момент, когда принес ее в свою «пещеру Лейхтвейса». Для кого-то важно обладание, для кого-то бесконечное любование, а для кого-то на первый план выступает врожденный хватательный рефлекс. Об инстинктах не спорят.
Всякое могло случиться за эти годы, но я-то первый раз увидел эту вещь как несомненную работу Марии Джагуповой. С достаточно подробным и в целом почти достоверным сопутствующим рассказом. Кто знает, какие метания и конвульсии сотрясали работу между 1977 годом и началом 1990-х годов. Ведь лишь на излете горбачевской перестройки чей-то очень опытный, профессиональный и совсем бессовестный глаз разглядел в портрете потенции сменить пол и имя живописца. А чья-то не менее опытная воровская рука поставила на оборотной стороне фальшивую подпись. После чего дело стало только за сочинением убедительного провенанса, охмурением покупателя и выгодной продажей.