Сходные проблемы возникают и в вопросе о датировке этого произведения. Елена Баснер пишет, что работа подписана и датирована, но не указывает никакой даты. Андрей Наков и Шарлотта Дуглас в 1995 году солидарно обозначают 1934 год. В 1997 году к ним присоединяется доктор Ягерс. А потом через несколько лет французский специалист начинает медленно отступать назад.
Так датирована картина или нет? Всякий непредубежденный наблюдатель согласится, что это вопрос крайне важный. Возможно, определяющий. Тысяча девятьсот тридцать пятый год делает авторство Малевича просто невозможным, 1934-й полагает его весьма и весьма проблематичным.
Так откуда же взялся мифический 1932 год, под которым эта картина сейчас широко выставляется и воспроизводится? Складывается впечатление, что это не датировка, основанная на объективных фактах, а определение времени написания работы, что называется, «от противного».
Эксперт изначально волюнтаристски и на основе заведомо ложного провенанса и примитивного формального анализа утверждает авторство Малевича. А в дальнейшем подгоняет под него год написания картины, то упоминая подпись, то забывая о ее существовании. Нет ни одного обстоятельства, даже гипотетически указывающего на 1932 год, кроме одного. В 1932 году Малевич был физически здоров, полон сил и работал. А в 1934 лежал пластом и страдал от тяжкого недуга, сопровождавшегося глубокой депрессией и канцерофобией. Эти переживания никак не сопрягаются ни с мастерской живописью, ни с амбивалентной символикой, ни с цветовой гаммой портрета. Но в таком случае все рассуждения о времени создания картины просто ничего не стоят, являются ничтожными спекуляциями и висящими в воздухе пустыми предположениями. Обусловлены они только желанием во что бы то ни стало хронологически обосновать экспертное мнение и «натянуть» на него авторство Малевича.
Еще значительнее проблемы, возникающие в связи с биографией модели — Елизаветы Яковлевны Яковлевой. Если и Наков, и безвестные «Russians», очевидно обеспечившие Накова сведениями о произведении, а может быть, и предоставившие саму картину, давали о ней сведения, совпадающие с биографией Джагуповой, то они, с высочайшей степенью вероятности, знали, кто такая Джагупова. Не могли же они придумать сведения про армавирское происхождение, рисовальную школу, работу с текстилем и прочие мелкие детали просто из головы? Скорее всего, они брали фрагменты ее реальной биографии для пущей убедительности, поскольку оставлять этот замечательный портрет в зоне полной загадок анонимности было совершенно невозможно. Непременно нашелся бы пытливый исследователь, который начал бы копать в архивах. И бог знает, что он смог бы там выкопать, особенно имея доступ к отделу рукописей Русского музея.
Закончив работу, я теперь понимаю, что тайну можно было раскрыть, двигаясь и в обратном направлении. Увидев на выставке в Москве исследуемую работу, не восторгаться попусту, а задаться элементарным вопросом: кто вы такая, гражданка Яковлева? Почему о вас никто ничего не знает? Где вы живете? По какой причине Казимир Малевич написал ваш прекрасный портрет, пренебрегая своими доктринальными установками и догматами?
С легкостью обнаружив адрес благодаря старым выставочным каталогам и книге памяти «Ленинград. Блокада. 1941–1945», пойти в домоуправление и справиться о соседях. Да и без ЖЭКа можно увидеть совпадение адресов в каталожных материалах. Узнав фамилию соседки — Джагупова, — заглянуть в биобиблиографический словарь и увидеть упоминание «Портрета Яковлевой».
Далее совершить увлекательное путешествие в ЦГАЛИ и внимательно просмотреть фонд художницы. Отыскать документы, которые удалось найти мне. Заподозрить неладное, убедившись в исчезновении списка работ и конспектов лекций Малевича. Единственную трудность я вижу в обнаружении подробных данных из райФО Октябрьского района в ЦГА. Но, если я сообразил, где надо искать эти материалы, то и другой исследователь, во всеоружии всевозможных ходатайств и «отношений», был бы способен на это. Я совсем не считаю себя семи пядей во лбу. Скорее, наоборот.
Это означает, что и неведомые «Russians» пользовались единственным доступным печатным источником информации — биобиблиографическим словарем «Художники народов СССР». А следовательно, были осведомлены о наличии среди работ Джагуповой «Портрета Яковлевой». Возможно, также они пользовались архивными материалами из фонда Джагуповой в ЦГАЛИ. Некоторые фамилии, указанные в листе пользователей, вызывают массу недобрых ассоциаций и даже отчетливых подозрений. И тогда исчезновение архивных дел (списка работ Джагуповой и конспекта лекций Малевича) изобличает этих продувных «Russians» лучше любых свидетельских показаний. Разумеется, это происходит в том случае, если дела действительно похищены, а не «заложены» в какой-либо другой фонд. Если поставить перед собой конкретную задачу, то так называемую «закладку» можно обнаружить довольно быстро. Ведь данные о том, кто запрашивал пропавшие материалы за последние годы, строго фиксируются. И не затрачивая больших усилий, можно установить имя человека, последним получившего на руки злосчастный список работ.
А можно оставить эту задачу другим поколениям, когда некому будет предъявить конкретные претензии. За примерами далеко ходить не нужно. Фальшивки, обнаруженные недавно в Ростовском музее, «списали» на московского коллекционера Игоря Качурина, покинувшего мир живых много лет тому назад. Может быть, так оно и было, но покойнику уже за себя не постоять. Ведь архивное дело не терпит суеты и изначально лишено человеческих эмоций.
Дерзость, если не сказать наглость, конечно, сверхъестественная, но, с учетом мирового опыта, не уникальная. И лишь на наш сегодняшний, оснащенный компьютерами и интернетом, взгляд, потому что двадцать пять лет назад в бессетевую «эпоху невинности» разобраться в этой истории было бы абсолютно невозможно. Да и сейчас, как видим, для этого требуются поистине нечеловеческие поисковые усилия, туманная изначальная информация, которой я владею просто по счастливой случайности, и необыкновенная удача.
В качестве смягчающего обстоятельства можно указать на предшественников современных архивных татей, действовавших намного радикальнее. В истории знаменитого одесского ювелира Израиля Рухомовского, изготовившего поддельную тиару Сайтаферна, проданную в Лувр, есть фантастический эпизод. Его заказчики, братья Лев и Шепсель Гохманы, или Гаухманы, наняли рабочих, сбивших древние греческие надписи с какой-то античной плиты. Взамен был нанесен другой текст, подтверждавший подлинность изделий Рухомовского. Кстати, последний якобы не знал, для каких целей он изготавливает «скифское золото». То есть в его действиях не было никакого умысла. Как это нам знакомо!
Ну и, наконец, я сам. Разумеется, одержимый черной злобой на весь белый свет и врожденными некрофильскими наклонностями, я мог все просто выдумать, но почему это «все» подтверждается архивными бумагами, которых никто никогда не видел (включая меня) до 2018 года? Я придерживаюсь очень высокого мнения о собственных медиумических способностях, но не до такой же, поистине непристойной, степени. Есть области, в которые не проникает даже моя, несколько параноидная, интуиция.
Таким образом, для любого вменяемого и разумного человека, не обремененного членством в организованных преступных группировках, шайках контрабандистов и фальсификаторов, музейных сообществах и органах российского правопорядка и сохранившего некоторые базовые представления о добре и зле, совершенно ясно, что «Портрет Елизаветы Яковлевой» написан ее подругой и соседкой Марией Джагуповой!
После ее смерти он не попал ни в один музей, и его отверг или не заметил придирчивый ЛОСХ. Оцененный в 30 рублей, он оказался в обычном комиссионном магазине, был дважды уценен, продан за 14 рублей 40 копеек неизвестно кому и всплыл со дна через пятнадцать лет в совершенно иной социально-политической обстановке.
Он переходил из рук в руки, ему изобрели иное — коммерчески более выгодное — авторство, подделали подпись на оборотной стороне холста, сочинили лживую биографию, сопроводили ошибочными или заведомо ложными экспертизами, трижды продали-перепродали… Ну и так далее, пока он не остановился передохнуть в буржуазной голландской коллекции. Провисев там чуть меньше двадцати лет, он начал выходить в свет и, на свою (или на мою) голову, вновь повстречал меня. С этого момента началась последняя глава в его запутанной и многострадальной истории. Возвращение блудной дочери в отеческий дом или развязка мелодраматического южно-американского ситкома. Хотя, возможно, сериал будет продлен еще на несколько сезонов. Все же ставки в этой игре без правил очень высоки.
Так, да не так. Помимо всевозможных нестыковок, натяжек и передергиваний — чего стоит «подпись, нанесенная другой рукой» и путаница с датировками, — де-факто льющих воду на мельницу авторства Джагуповой, на противоположной стороне чистого листа находятся опубликованные или подписанные, пусть вяло, но аргументированные мнения четырех ведущих мировых специалистов и знатоков творчества Казимира Малевича.
И четыре представительные выставки, широко разрекламированные мировой прессой. Три экспозиции в ведущих музеях мира: Стеделейк Музей в Амстердаме, Бундескунстхалле в Бонне и Тейт Модерн в Лондоне. А четвертая и последняя — под кураторством Александры Шатских и «под юбкой» у колхозницы — в Москве, возможно, не уступает первым трем по значимости.
И мы никак не можем игнорировать эти факты, тем более что, немного разбираясь в психологии искусствоведов-экспертов, да и вообще людей интеллигентных и безусловно порядочных, вынуждены констатировать два доминирующих в этой среде свойства. Ригидное упрямство в отстаивании однажды высказанных спекулятивных суждений, даже если стопроцентно доказана их ошибочность и несоответствие фактам. (Особенно это явление распространено в гуманитарной среде, где оно неминуемо обрастает всевозможными «интеллигентскими» и политическими коннотациями.)