На тот момент я воспринимал подобные заявления чересчур буквально и эмоционально, склоняясь к рискованным конспирологическим выводам. Ассоциативный ряд словосочетаний «уважаемые люди», «бомонд» и «Михаил Борисович» уводил куда-то высоко и далеко в казенно-патриотическом направлении, медленно сгущаясь в общеизвестный образ почтенного музейного работника с благородными сединами и в малиновом кашне. Но сейчас я отношусь к этим вербальным конструкциям вполне нейтрально и даже положительно. Они свидетельствуют о том, что наше общество не разобщено, не атомизировано, а, напротив, «за столом никто у нас не лишний». Ни эстонский гражданин и уголовник Михаил Борисович (Бомондович) Аронсон (ныне пребывающий где-то в далеких европейских бегах), ни его наниматели, какие бы посты они ни занимали и какими бы средствами давления ни располагали. Они делают вместе одно большое и важное дело копирования и тиражирования — хорошо, что не воровства — культурных ценностей, продвижения их в широкие народные массы и отмазывания от неприятностей попавших в переплет коллег и соучастников[123].
Письмо М. Б. Пиотровского Г. С. Полтавченко (архив автора)
Тем более, что в истории с фальшивым Григорьевым, как выяснилось в процессе следствия, в качестве «уважаемого человека» фигурировал некто Владимир Белевич, проживающий в Стокгольме. Основным занятием этого шведского гражданина являются масштабные махинации на энергетическом рынке России, наносящие чудовищный ущерб на государственном уровне. А участие в обороте подделок следует считать чем-то вроде невинного хобби. А за хобби разве наказывают? В крайнем случае могут немного пожурить[124].
Нетерпеливому читателю, никак не желающему ждать выхода в свет следующего тома «Работы над фальшивками», я рекомендую взглянуть на этот документ, чтобы понять тот политический уровень, на который иной раз отважно взбирается мошеннический нарратив. И попутно задать несколько неудобных вопросов. Почему никто никогда не слышал о картинах Рубенса и Гварди, подаренных ведущему музею страны? Откуда у таинственных «инвалидов силовых структур», патронируемых бывшим губернатором, такие немыслимые культурные ценности? Подлинные ли это произведения искусства или нет?
К сожалению, в рассматриваемой нами теме мы иногда вынуждены довольствоваться какими-то ксерокопированными бумажонками. Их невозможно использовать в суде или в полицейском расследовании. Но сама важность темы и ее гуманитарная наполненность дают нам право хвататься за любую соломинку, вводить в общественный оборот любую информацию, которая представляется нам важной. В конце концов оппоненты всегда могут подать в суд, предъявить претензии и потребовать возмещения ущерба. Пока, правда, такого не случалось.
Разбираясь в хитросплетениях оборота фальшивок, вдумчивый наблюдатель еще не раз увидит бессознательную — надеюсь — синергию вполне интеллигентных, «порядочных» людей и самых отъявленных мошенников. Связано это с общим негативным отношением к институту права как к «крючкотворству» и к частной собственности как к «краже». Этот «тренд» восходит не к Прудону, считавшему кражей только крупную капиталистическую собственность, а скорее к крестьянской общине с ее уравниловкой, круговой порукой и отсутствием какой-либо морали по отношению к «другим». Или к иным формам традиционного общинного устройства, стремящимся жестоко подавлять всякую личную свободу и агрессивно распространять свои групповые стандарты на сферы, им не принадлежащие. За неимением силовых ресурсов для этого могут использоваться всевозможные неформальные методы воздействия и ангажированная пресса.
Особенно ярко этот симбиоз заметен в экспертном обеспечении безусловных подделок. Все они имеют чью-то «окончательную бумагу», позволяющую легко обманывать покупателя или вводить в заблуждение культурные институции, а в случае «шухера» без особых проблем уходить от ответственности. Он ярко выражен и в отношении к требованию говорить правду в суде, легко заменяемом на ложь в пользу коллеги, знакомого или члена коллектива. Как сказала мне одна почтенная сотрудница ГРМ, объясняя свое явное лжесвидетельство: «Мы же все воспитывались во дворе. Нас так учили с малолетства. Своих не сдавать». Против этих доводов и возразить нечего. Все так и есть. Жаль только, что двор у них был «задний, проходной и грязный».
Поиски финального ответа об авторстве портрета опять приводят к надписям на обороте. Не зря несколько ночей подряд мне не давала покоя какая-то пифагорейская ерунда. Снились разноцветные цифры, разговаривающие между собой на неведомых восточных наречиях. Что можем мы противопоставить темному природному хаосу, всеуничтожаю-щему потоку времени и козням жуликов, как не божественную гармонию знаков и чисел? Я совсем забыл об одном обстоятельстве, упомянутом мной несколько выше при описании мытарств работ Джагуповой в Ленкомиссионторге. Речь идет фактически о пинкодах, личных идентификационных номерах. Причем, как в швейцарских или дубайских банках, более других озабоченных безопасностью своих клиентов, шестизначных. Присвоенных отверженным картинам в далеком 1976 году комиссией райфинотдела при направлении их в комиссионный магазин. Я имею в виду номера товарных ярлыков. Все картины Джагуповой, прошедшие через магазин, как несчастные, «топтавшие» немецкую или советскую зону, получили такие опознавательные знаки, напоминающие зэковские татуировки, нанесенные шариковой ручкой на оборотную сторону холста. Человек, выводивший на материи эти номера, как видно, очень старался. Паста ли в шариковой ручке была суховата или он прилагал усилия не по разуму, оставляя помимо чернил еще и отчетливые вдавленные следы на тряпке. И именно о них писал Андрей Наков в своем каталоге-резоне. И именно их я видел дважды на картине Джагуповой четверть века тому назад. И именно их мы обсуждали с покойным Соломоном Шустером как потенциальные ориентиры и свидетельства для точного установления автора портрета.
У меня был в наличии уникальный номер товарного ярлыка «Портрета Яковлевой», зафиксированный в 1976–1977 годах во множестве архивных документов РФО Октябрьского района, прозябающих в Центральном государственном архиве Санкт-Петербурга. Вот этот номер — 434208. Он был присвоен картине в октябре 1976 года и сопровождал ее во всех уценках вплоть до реализации в марте 1977 года, отражаясь в веренице бюрократических бумаг.
Фрагмент архивного документа (ЦГА. Ф. 1853. Оп. 49. Д. 62. Л. 33), в котором впервые появляется номер товарного ярлыка «434208»
Оставалось лишь получить из-за границы фотографию оборотной стороны картины, хранящейся в частном собрании в Голландии, и поглядеть, совпадут ли цифры и буквы. Или добиться от ревнивого владельца разрешения увидеть картину живьем и лично осмотреть ее со всех сторон в поисках магазинных номеров. Или предпринять попытки завладеть архивными материалами Андрея Накова, Эдгара Ягерса, Доротеи Альтенбург и Милко ден Леева. Наличие такого количества звеньев в длинной цепи посредников и коллаборантов сулило удачу. Одно из них неминуемо должно было дать слабину.
С другой стороны, изводило душу опасение. А вдруг этих цифр вообще нет на «Портрете Яковлевой» или их удалось уничтожить при реставрации, и все мое исследование автоматически отправится в виртуальную помойку, оставив дурное послевкусие на долгие годы?
Дублирования холста я не очень опасался. Конечно, кому-либо из промежуточных комиссионеров во избежание скандала или по другим неведомым причинам могла прийти в голову идея разрубить гордиев узел без особых хлопот. Просто дублировать материю и заявить, что никаких фотографий оборота не сохранилось.
— Действительно, что-то такое было. Какие-то непонятные каракули. А теперь, уж извините, нет. Реставратор все намертво задраил.
Но при таком развитии событий под дублировочный холст уходила бы и пресловутая подпись художника, включающая в себя «сакральную» монограмму «Черный квадрат», «идентичную эталонному образцу подписи на знаменитом автопортрете», как отмечала в своем заключении доктор Елена Баснер. Ситуация, наилучшим образом описываемая русской пословицей «Нет худа без добра».
Покажите мне отчаянного безумца, заклеивающего своей рукой главную икону современности — «Черный квадрат» Малевича! Я обниму его, как родного брата, и пожму его мускулистую рабочую руку. Это будет означать, что эпоха хаоса и деконструкции закончена, а мир опять вступил в новый эон цельного миросозерцания, не разбитого на первоэлементы и атомы. Космическая ночь позади, а впереди безмятежное будущее виртуальной вселенной.
Надо еще учесть, что, начиная с доктора Андрея Накова, все участники передвижений холста были, по-моему, уверены в его безусловной принадлежности Малевичу, просто игнорируя противоречия, как это, увы, часто бывает принято в гуманитарной среде. Следовательно, с какой стати они должны были уничтожать непонятные им номера? Напротив, таинственная советская цыфирь действовала по принципу средневековых переписчиков древних рукописей — «graeca sunt non leguntur» («по-гречески, не читается»), сообщая картине ауру многозначительной таинственной достоверности. Так в классических американских фильмах-катастрофах положительный герой, спасающий мир путем разминирования ядерного заряда, непременно в самый ответственный момент за минуту до взрыва демонстрирует напряженному зрителю алюминиевую бирку с каким-нибудь потертым советским ГОСТом, призванную добавить фильму финальной убедительности в борьбе с мировым злом.
Кроме того, доктор Милко ден Леев — честно говоря, я запутался, кто там из них доктор, кто академик, а кто просто санитар, коновал или самозванец — славится тем, что строго документирует каждый этап своих реставрационных вмешательств, называя это свое ученое занятие «пиктологией». У него в архиве безусловно хранится подробный реставрационный паспорт, отражающий все этапы профессиональных вмешательств.